Читать книгу Истории Горюхина - Юрий Горюхин - Страница 2

Деда моего отца зовут Константин, он огромен, страшная борода… Это я уже, кажется, писал. Не знаю, сколько времени прошло, – может, день, может, два, а может, и целая вечность в одну неделю. Одно могу сказать наверняка: дело было после 8 сентября – дня рождения моей годовалой сестренки Наташки. Положила мне мама в карман гостинец и отправила гулять, чтобы не сопел в ревностном недовольстве над детской кроваткой. Вышел я из подъезда и тут же решил угостить прадедушку петушком – это такой леденец на палочке, вроде чупа-чупса, только в сто раз вкуснее и безвреднее.

– Опять ты? Зачастил ты что-то, Егорка. Конфетку, говоришь, принес? Спасибо, внучек второго поколения. Давай так: ты ее сам разгрызешь, а я тебе еще одну историю расскажу? – предложил компромисс Константин Иванович.

Делать нечего, бросил леденец на молочные зубы, схватился за бороду прадеда и залез ему на коленку.

– В общем, стараниями Григория Александровича Потемкина стали мы жить в деревне Подкатиловке под Белебеем, недалеко от села Верхнетроицкое, в этом селе потом в честь нашего ближайшего местопребывания улицу назвали – так и зовется: улица Горюхина.

– Да ну! – не поверил я. – Это, наверное, местный партизан или заслуженный кавалерист, а может быть, и бывший председатель сельсовета.

– Ить! – возмутился прадед и чуть не скинул меня с коленки. – Слушай, что тебе говорят, и помалкивай! Ты хоть знаешь, кому эта Подкатиловка принадлежала?

– Откуда же мне знать? Наверное, Подкатилову какому-нибудь.

– Какому Подкатилову?! Знакомому крупного русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова мелкому помещику Александру Хлестакову! Этот Хлестаков, изредка встречаясь с Аксаковым, частенько тому жаловался на сына своего Ваньку, который был редким шалопаем и все время тянул из папаши деньги на шалопайство в Петербурге. А Сергея Тимофеевича все эти истории чрезвычайно забавляли, и он по прошествии лет подробно, со свойственной ему обстоятельностью пересказал их своим петербургским друзьям. Так про этих смешных Хлестаковых узнал Гоголь Николай Васильевич, когда в 1832 году познакомился с Аксаковым, ну и, конечно, тут же воспользовался и вывел в своей бессмертной комедии «Ревизор».

– Однако, – только и мог произнести я.

– Сомневаешься? – усмехнулся Константин Иванович. – Татьяна! Татьяна, голубушка, принеси мне, пожалуйста, четвертый том Николая Васильевича, тот, что с закладочкой посередине.

– Не рано ли ты Юрочке головушку забиваешь? – Татьяна Александровна смахнула чистой тряпочкой пыль с кожаного переплета и дала супругу книгу.

– Да нет, в самый раз, у Егорки мозг сейчас, как губка резиновая. Пущай впитывает, глядишь, потом в линованную тетрадочку все запишет, – не согласился с женой прадед и раскрыл потертый томик. – Вот она, вторая редакция «Ревизора», именно про нее писал Гоголь Погодину 6 декабря 1835 года: «Да здравствует комедия!» А вот реплика Бобчинского: «Сначала вы сказали, а потом и я сказал. Э, сказали мы с Петром Ивановичем, с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему лежит бог знает куды: в Саратовскую губернию в город Белебей? Это верно не кто другой, как самый тот чиновник».

– Саратовская губерния? – задаю вопрос и ехидно ухмыляюсь.

– Эх! – захлопнул книгу прадед Константин. – Как ты не понимаешь, что Гоголь к тому времени уже был столичная штучка. А тогда, точно так же, как и сегодня, жителю столицы, особенно недавно переехавшему из глухой Малороссии, было неприлично знать географию Российской империи, вот Николай Васильевич и показывает читателям, что, мол, ему все равно: что Саратовская губерния, что Оренбургская, что Уфимская. И сегодня попробуй спроси какого-нибудь щелкопера в Москве, где расположена Башкирия? Непременно ткнет пальцем в пустыню Гоби.

– Ладно, ладно, убедил, – легко сдаюсь и сладко зеваю. – Продолжай, что ли.

– Потом, когда белебеевские купцы, городничий, местные добчинские-бобчинские возмутились, жалобы стали писать на высочайшее имя, цензор Евстафий Ольдекоп спросил Гоголя: «Ну зачем тебе, Николай Васильевич, этот Белебей, у тебя что, проблем мало, у тебя что, поэма “Мертвые души” мертвым грузом на шее не висит?» – «Висит, – отвечал тогда поэт и драматург, – как не висеть, да так, брат Евстафий, так как-то все…» Вычеркнул, одним словом, славный чувашский город из последующих редакций. А мы, Горюхины, тем временем уже давно жили под Уфой, в Дмитриевской волости, в деревне Воскобойниково, там я, кстати, и родился 21 марта 1869 года.

– После крепостного права, выходит? – осведомленность показываю.

– После него, родимого. Но мы хоть и жили в барских деревнях, никогда холопами не были.

– А чем же тогда деревня Воскобойниково лучше деревни Подкатиловки? – спросил я, затягивая крепкий узелок в бороде прадеда.

– Тут совсем другая история.

– Юрка! – крикнул с улицы мой товарищ по детсаду Валерка. – Выходи в войнушку играть!

Я был очень дружен с никогда не унывающим Валеркой, который еще не знал, что через десять лет утонет в протекающей недалеко от нашего дома реке Белой, поэтому спрыгнул с прадедовского колена, сказал, что сегодня больше слушать родовую историю не могу, потому что чрезвычайно проголодался, хочу спать и у меня сильно болит живот.

Не успел Константин Иванович проскрипеть что-то о вырождении рода Горюхиных, как я уже пулял во дворе из указательного пальца во врагов нашего социалистического отечества.