Читать книгу Три складки времени. Стихи - Юрий Грум-Гржимайло - Страница 2

…Плыл от котлов тяжелый запах плова.

Покинув на ночь потное седло,

смеялся стан, блестел бритоголово,

его от крови било и трясло.

К повозкам пленных подгоняли сразу,

ликующе трубили голоса,

и всадники по ханскому приказу

казнили всех, кто выше колеса…

А девушек, привязанных за косы,

жевавших на привалах лебеду,

вслед за обозом шумным и раскосым

тащили в неизвестную Орду.

Степные кони обгоняли ветер,

клинок тупился и пустел колчан,

а пепелища оставались детям,

им жизнь дарил Батый – великий хан.

В бессильной мести кулачки сжимались,

из глаз текла недетская слеза —

на наковальнях душ мечи ковались

и сердце одевалось в железа…

В домотканной рубахе посконной,

ремешком волоса прихватив,

богомаз затворялся в иконной,

подначальных людей отпустив.

Для игумена Троицкой лавры

он писал богородицы лик

так, как в списках указано старых,

как с Афонских уставов вели.

Высветляя по темному фону

задубелую ровность доски,

не писал, а творил он икону,

оживали штрихи и мазки,

кисти строго глаза очертили,

положили сияющий круг,

и по складкам одежд проступили

закругленные линии рук.

И была та икона такая,

что подобной создать не могли

посланцы из далекого края,

мастера византийской земли.

В ней слилась триединая сила,

материнская гордость и боль,

чтобы Русь этим ликом святила

уходящее войско на бой,

чтоб, ему поклоняясь сурово,

сыновья непокорной земли

говорили последнее слово

и живыми б вернуться смогли…

Рассвет дрожит на срубах башен,

в лампадке теплится огонь,

выходит смерд на нивы пашен

и портомойница в затон.

Ночных дозоров шлемы, латы

еще мерцают со стены

и деревянные палаты

хранят предутренние сны,

но петухи уже пропели,

келарь ключами прозвенел,

монахи сонные из келий

идут служить для божьих дел

под зов заутреннего звона.

Олег Рязанский ночь не спал

в своих отстроенных хоромах:

гонца с вестями ожидал.

Вот чьи-то голоса в притворе,

тяжелой двери легкий скрип,

но снова все затихло вскоре…

– «Прилип к Московии, прилип», —

вчера бояре говорили,

мол, Дмитрий лезет на рожон,

на Воже хана победили

числом.

Теперь сильнее – он

и, говорят, сильнее втрое:

Ягайло с запада спешит…

Москва из камня вежи строит

и вдруг сама от них бежит

куда-то в степь, на поле брани,

полягут все, а там и весть:

пора великое Рязани

княженье на Руси иметь!

Горят куски слюды в оконце,

в пол-неба пламя разлилось

и ослепительное солнце

над крышей службы поднялось.

Олег припомнил разговоры,

что в гриднице недавно шли.

Бояре!..

Как выжлячьи своры

вцепиться в зайца не могли,

все о себе, кусок получше

хотят в Московии урвать,

Москва свое еще получит,

важней Рязань спасти сперва,

пора б понять!

Олег встряхнулся,

черпнул воды ковшом литым

и дверь открыл:

– Гонец вернулся?

– Нет, княже…

Был Олег крутым,

дурного нрава,

сердцем черен,

имел обиды от Москвы,

и часто им бывал доволен

Ольгерд – великий князь Литвы.

Но, скрытный больше, чем кто-либо,

в час испытаний непростой

он сделал свой нелегкий выбор:

Рязань иль Русь —

и то,

и то.

А гонец прискакал

как к полунощной час отзвонили,

пошатнулся, всходя

по ступеням на княжий порог,

князю свиток отдал,

побуревший от пота и пыли,

и с кудрей отряхнул

непокорный степной ветерок:

– Стан раскинет Мамай

у слиянья Непрядвы и Дона

и тебе повелел,

чтоб к нему в сентябре подоспел,

да с Ягайлою тож… —

сообщил он Олегу с поклоном.

Князь посланье прочел,

чуть помедлил,

и тихо велел:

– Ночь иди отдохни,

а на утро – в другую дорогу,

то, что мне сообщил,

все московскому князю скажи…

И, гонца отпуская,

добавил уже у порога:

– Чтобы я не спешил,

пусть обходит мои рубежи…

И не видел никто,

как в божнице, где сумрак затворный,

перед ликом святых

разрывая посланье мурзы,

князь рязанский Олег

пред иконой стоял чудотворной

и молитву творил

под удары нашедшей грозы.

«Стал с дружиною князь

на краю чужеземного поля,

дабы славы себе

и дружинникам в брани сыскать,

но один он пришел,

а поганых же было поболе

и разбили его…»

– зашуршали крупинки песка,

Сергий лист дописал.

Снова ночь просидел за работой,

на пергаментный лист

переписывая письмена,

для московских князей

собирая по крохам,

с заботой

то, что было до них

в незапамятные времена.

Ныне крепнет Москва.

Внук продолжил старания деда.

Собирает князей

и не хочет считаться с Ордой,

поведет их на брань…

Что же будет: позор иль победа?

Дмитрий смел и умен,

не смотри, что еще молодой,

но поклялся Мамай,

что воротит он время Батыя,

много дани возьмет

и баскаки поднимут носы,

будут жечь города,

осквернять наши храмы святые,

торговать в каганат

повезут наших девок босых…

Позабыли князья

к единенью призыв Ярослава,

о победах Руси

и деяниях княжьих дружин,

как к заморским стенам

доходила победная слава

и гремела она

в переборных напевах былин.

Встань, единая Русь,

поднимись против силы татарской,

вспомни гордость свою,

наших пращуров киевских край,

сколько могут князья,

окруженные свитой боярской,

за своим ярлыком

приезжать в ненавистный Сарай?…

Одинокая келья

мерцающим теплилась светом.

Худощавый, высокий,

в монашеской рясе простой

Сергий думал о том,

что решится, наверное, летом:

князь рязанский Олег

зря не ищет союза с Ордой,

не пришлось бы идти,

затворить ему церкви, как в Нижнем…

Князь, конечно, хитер,

и Рязань-то его на краю,

всю разграбят, пожгут —

само время прикинуться ближним,

только так ли оно?..-

И продолжил работу свою.

Он ходил по Руси

миротворцем и пастырем строгим,

беспокойных князей

обращая под волю Москвы,

и теперь, когда вновь

заклубились степные дороги,

он и словом, и делом

служил укрепленью паствы,

чернецов молодых —

Пересвета с Ослябей – готовил

кротким словом своим

силу с духом могучим роднил,

и победу предвидя

ценою бесчисленной крови,

он молился за них,

и внимали молитве они.

…Август.

Дмитрий приехал к игумену в Лавру,

рассказал, что Мамай

ожидает Литву к сентябрю,

и с Рязанской земли

затевают лихую потраву.

– Поспешу,

– молвил он, —

по отдельности их поборю! —

Сергий долго смотрел

на любимца отеческим взглядом,

поклонился ему,

узловатой рукой окрестил:

– Княже, воля твоя

и небесное воинство – рядом.

Победишь ты, ступай! —

И монахов тех с ним отпустил.

Уже к закату потянулись

со стен кремлевских мастера,

в пыли посадских узких улиц

легла нещадная жара,

на площади дьяки кричали,

в кружалах рвался разговор,

в котором часто поминали

татар, дружину, княжий двор.

А там – в бревенчатой палате

светился окон долгий ряд,

узорочьем витиеватым

боярский щеголял наряд.

Сидели все согласно роду

у стен на росписных скамьях,

и тихий гул вился под сводом

и колебался на огнях.

Давно известий ожидали,

что летом ждать большой беды,

еще зимой шиши писали

на Русь про кошуны Орды,

о том, что темник скоро тронет,

покинет свой поганый край,

и вот —

уж на реке Воронеж

стороже встретился Мамай.

Так сообщили из Рязани,

прислав в Московию гонца:

татары снова алчут дани

и ждут Батыева венца…

Князь вышел в гридницу без свиты:

– Я весть, бояре, получил.

Да будет ныне темник битым,

пора нам, други, за мечи!..

Послать гонцов во все пределы,

чтоб к августу узнать ответ —

на правое, святое дело

велю собрать войска в Москве!

Поскакали гонцы —

посланцы от великого князя,

только пыль от копыт

по дорогам Руси завилась,

а к избе от избы

по тропинкам кружального сказа,

обгоняя гонцов,

вслед за новостью новость неслась:

– Говорят, поганье

пред Рязанью опять набежало,

и в Московии князь

собирает великую рать,

слал оружье ковать, —

было слышно за чаркой в кружалах, —

– Новгородцы, поди,

отказали дружину прислать.

– А в Твери – пустота,

с той зимы еще ветер гуляет,

так разграбили все —

даже пахарей нет на земле…

– Столько войска сошлось у Коломны,

аж глаз не хватает,

будем вместе сам-друг, —

волновался народ на селе.

В полутемной избе,

где по-черному печку топили,

где нехитрый уют,

да орава голодных мальцов,

со слезами в глазах

вновь молодки иконы молили,

чтоб убрать урожай

и сберечь от войны мужиков.

А когда не они —

понимала селянка любая —

кто ж к Рязани пойдет,

а Мамаева рать велика…

Ты повсюду одна,

доля женская,

доля людская,

если ворог идет —

проводи на борьбу мужика.

…Со скрипом ворота Кремля открывали,

лежал меж холмов августовский туман,

последние сулицы в кузнях ковали,

последние стрелы ложились в колчан.

Темнели загаром сожженные спины,

плескалось глухое молчанье толпы,

к червленому знамени княжьей дружины

тянули немые иконы попы.

Надрывно носились юродивых крики,

шаги утопали в дорожной пыли,

обоз потянулся с тележечным скрипом,

и конный и пеший к Коломне пошли.

Князь Дмитрий

в доспехах новградской чеканки,

прищурясь от солнца, на рати смотрел,

которые шли перед ним по Солянке

в задонские степи,

в Рязанский предел.

Пора!

И сторожи известье прислали —

Мамая мы встретим

в верховьях Донца,

у бродов там поле они подобрали,

на коем придется стоять до конца…

Советам пустынника Сергия внемля,

срывая набеги Орды и Литвы,

князь Дмитрий упорно славянские земли

сливал под единым княженьем Москвы.

Баскаки с Московии дани не брали,

с дарами послы не ходили в Орду,

все больше и больше купцы торговали

на ярком и людном торговом ряду.

Удельным князьям

волю «старшего брата»

порой изъявлять приходилось мечом,

казна серебром пополнялась и златом,

что начато дедом его и отцом.

Ложились повинности княжеских строек

на смердов простых и посадских людей,

смотрели хоромы дворовых покоев

на церкви, посады и шум площадей.

Он вспомнил Мамая тщеславные речи,

когда получал на княженье ярлык.

Ну, темник раскосый,

покуда,

до встречи,

а к нынешней встрече

ты, чай, не привык…

Пора!

За посадом скрываются рати,

стремянные князю ведут жеребца.

Вернемся!

И горечь победы из братин

во славу погибших допьем до конца…

Когда-то кто-то встал впервые

за эту землю, отчий дом,

и вот – идут они, живые,

туда, где катит воды Дон,

где утром поздние туманы

к земле склоняют ковыли,

куда на поле новой брани

сторожи дальние ушли.

В пыли сокрыт и скрип телеги,

и блеск кольчуг,

и конский храп,

на кратковременном ночлеге

тревога мечется в кострах,

и вновь заря зовет в дорогу,

за переходом – переход,

с жарой свыкался понемногу

и стал привычным липкий пот.

Осталась позади Коломна,

приезд Мамаевых послов,

что темник дани ждет огромной

и повернуть войска готов.

И вот – крутым изгибом Дона,

как лук натянутый в руке,

с лесочком над овражным склоном,

с холмом высоким вдалеке

явилось поле Куликово —

трава по пояс, тишина,

и лишь закат крылом багровым

большую кровь напоминал…

У чермного шатра

неусыпная стража стояла.

Языка привели —