Читать книгу Милая моя - Юрий Иосифович Визбор, Юрий Визбор - Страница 3
Синий перекресток
Автор песни
Рассказ
ОглавлениеВасилий Николаевич проснулся оттого, что снизу шел густой табачный дым. «Опять курят», – подумал он и недовольно повернулся на другой бок. Но заснуть ему так и не удалось.
За окном темнела оренбургская степь. Поезд с синими огнями ночных лампочек летел сквозь марево рождающегося утра.
В одном купе с Василием Николаевичем ехали альпинисты. Беспокойная это была публика! Обедали они, например, так: привязывали к потолочному вентилятору веревку, на нее подвешивали ведро с помидорами, клали на стол соль, две буханки хлеба и поочередно брали помидоры из болтающегося ведра. И были страшно довольны. А что хорошего? Ни пройти, ни проехать. После обеда альпинисты укладывались на свои полки и молодецки храпели до вечера. Вечером, когда всем нормальным пассажирам надо бы на покой, они просыпались, доставали гитары, пели песни, рассказывали какие-то смешные, на их взгляд, истории, словом, до утра мешали спать.
Василий Николаевич вздохнул и сам было потянулся за папиросой. Неожиданно раздались аккорды гитары и кто-то негромко запел:
Где снега тропинки заметают,
Где лавины грозные гремят…
Василий Николаевич прислушался. Ему вдруг стало не по себе. «Не может быть, – подумал он. – Не может быть!»
А молодой голос продолжал:
Помнишь, товарищ, белые снега,
Стройный лес Баксана, блиндажи врага,
Помнишь гранату и записку в ней
На скалистом гребне для грядущих дней…
Василий Николаевич спрыгнул с полки и вышел в пустой коридор. Сонная степь проносилась за окнами вагона. Глухо стучали колеса. А из приоткрытой двери купе звучала песня.
Василий Николаевич закурил и прислонился виском к холодному стеклу…
Как это было давно!
…Сначала ему вспомнился снег. Снег на вершинах гор, на стволах сосен, в валенках. Снег, засыпавший землянку так, что в нее можно было только вползать. Снег сыпучий, в котором можно утонуть, как в воде, снег, закаленный жестокими ветрами, твердый, как клинок. Тяжелая тогда была пора. Был Василий Николаевич совсем молодым пареньком, и звали его Васей, просто Васей. Маленькая саперная часть, в которой он служил, уже целую неделю стояла у подножья Эльбруса. Связь была нарушена. В штабе армии эту часть, очевидно, считали погибшей.
Головные отряды фашистской дивизии «Эдельвейс» шли вверх по ущелью Баксана. Как далеко они продвинулись, никто не знал.
После многих неудачных попыток связаться с соседними частями созвали открытое партийное собрание. Речь шла не только о решении своей собственной судьбы – это был суровый разговор о войне и судьбе Родины.
Постановили: никуда из Баксана не выходить, заминировать дорогу, драться с врагом до последней возможности.
В тесной землянке было жарко. С бревенчатого потолка капала вода. По железной печурке бегали беспокойные золотые искорки…
Командир саперов старший лейтенант Самсонов, держа руки у раскаленной печки, тихо говорил:
– Другого решения я и не ждал. Но мы не знаем, где враг. Нужна разведка. Идти по долине навстречу немцам – бессмысленно. Тропа у нас только одна, и никуда с нее не уйдешь. Может, ты, Роман, предложишь что-нибудь?
Сержант Роман Долина поднялся с нар. До войны он занимался альпинизмом и хорошо знал район Эльбруса.
– Надо идти наверх, – сказал он. – Есть вершины, с которых долина Баксана просматривается на 30–40 километров.
– А много ли времени потребуется на восхождение? – спросил Самсонов.
– Сейчас скажу… Так… Значит, восемь часов подъема и часа три спуска. Короче, если завтра с утра выйти, то к вечеру, часам к девяти, можно быть уже здесь. Но это при хорошей погоде и видимости.
– Понятно, – сказал Самсонов. – Кто хочет идти с Долиной?
В землянке зашумели.
– Братцы! – гаркнул Роман. – Все равно с собой никого не возьму: альпинистов нет, а лишний человек мне, честно сказать, обузой будет.
– Я спрашиваю, кто хочет идти с Долиной? – спокойно повторил Самсонов.
Все замолчали. Долина примирительно кашлянул и сказал:
– Давайте, пожалуйста… Тогда уж пусть лучше Васька маленький идет…
Рассвет застал их на пути к вершине.
– И на что я тебя взял? – рассуждал Долина. – Конечности у тебя малогабаритные, силы – никакой… Минер ты, прямо скажем, средненький. Так себе минер…
– Ты за себя беспокойся, – огрызнулся Вася.
– Желчи много в тебе, Василий Николаевич, – усмехнулся Долина. – Потому ты и желтый такой. А желчь самым прямым образом происходит от злости. Вот возьми, к примеру, меня – я розовощекий, статный, красивый человек. А все почему?..
Долина вдруг остановился.
– Видишь тот гребень?
– Вижу.
– Так вот по нему мы поднимемся на вершину. А когда спустимся, выдам тебе справку, что ты совершил восхождение на вершину второй «а» категории трудности. После войны значок альпинистский можешь получить.
– Да отстань ты!
– Не хочешь? А то носил бы его на правой стороне груди вместе с многочисленными орденами и медалями. Весь колхоз ходил бы смотреть…
Так подошли они к гребню. Скалы круто уходили вверх.
– Носки на тебе шерстяные есть? – спросил Роман.
– Есть.
– Снимай.
– Зачем?
– Снимай, говорю. Руки поморозишь.
…Свирепый ветер толкал Василия в бок. Занемели руки в шерстяных носках. Камни, иногда срывавшиеся из-под ног, стремительно уносились в белую преисподнюю, рождая там грохочущие взрывы снежных лавин.
Только к вечеру разведчики добрались до вершины. Она оказалась куполообразным плато, на котором могли бы разместиться человек двадцать. Далеко внизу в серо-фиолетовой глубине плавали молочные облака.
– Кислое дело, – сказал Роман. – Тут можно просидеть неделю и ничего не увидеть… Устал?
– Малость есть.
– Ничего! Сейчас мы с тобой, друг, пещеру такую отроем – дворец!.. А вот к тому краю не подходи! Ступишь два шага – и прямым сообщением на тот свет. Понял?
Когда они отрыли пещеру, было уже совсем темно. Роман заложил вход двумя снежными кирпичами.
В эту ночь Василий спал тем мертвым сном, какой бывает только после тяжелой работы. На рассвете он проснулся от холода. Роман спал. Вася выбрался наружу. Густой туман мчался над снегами. Казалось, что огромная гора летела в бесконечном облаке, разрезая своей вершиной его невесомое тело…
– Туман? – спросил Долина, когда Вася вернулся в пещеру. – Я так и знал. Ну, может, к вечеру рассеется.
Целый день они просидели в пещере. Туман не уходил. Роман рассказывал какие-то альпинистские истории.
Наступила ночь. Разведчики дрожали от холода и сырости. Не спалось. Роман сидел согнувшись и что-то писал.
– Ты бы хоть свечку не жег зря, – проворчал Вася. – Что ты там пишешь? Секрет?
– Песню сочиняю, – серьезно сказал Долина.
– Песню? – удивился Вася. – Это что ж, про любовь у тебя песня? Супруге пошлешь?
– Почему супруге? Песни, брат, бывают всякие. Есть про любовь, а есть про войну. А эта про нас с тобой будет.
– Про меня и про тебя?
– Точно! – сказал Долина. – Про тебя и про меня.
– Ну-ка, прочти.
– Тут у меня малость не дописано. Начал я ее еще внизу…
Долина долго шелестел страницами записной книжки.
– Вот! – наконец сказал он, громко откашлялся и стал читать:
На костре в дыму трещали ветки.
В котелке дымился крепкий чай.
Ты пришел усталый из разведки
Много пил… та-ра-ра-ра-ра…
– тут не дописано…
Синими, замерзшими руками
Протирал вспотевший автомат
И о чем-то думал временами,
Головой откинувшись назад.
– Ну как?
– Здорово! – сказал Вася. – Просто здорово! Это когда мы с тобой в разведке были? Да?
– Ага… Крепко тогда нам с тобой досталось. Помнишь того рыжего с парабеллумом?
– Помню. С усами… Сверху, что ли, он на тебя прыгнул?
– Сверху. Если бы не ты – быть уже Роману Долине в бессрочном отпуску…
– А припев-то есть? – перевел разговор на другую тему Вася. – Или без припева?
– Нет, почему же, с припевом. Вот…
Помнишь, товарищ, вой ночной пурги,
Помнишь, как бежали в панике враги,
Как загрохотал твой грозный автомат,
Помнишь, как вернулись мы с тобой в отряд?
– Про пургу ты хорошо написал, – сказал Вася, – а вот про то, как враги бежали, малость подзагнул… Где ж это они от нас с тобой бежали?
– Не бежали – так побегут. Я ведь, знаешь, что задумал? Оставить эту песню здесь, на вершине.
– Ну и что?
– Уйдем мы с тобой вниз. А война-то когда-нибудь кончится? Немцев прогоним?
– Прогоним.
– Значит, будут они бежать?
– Будут, конечно!
– Молодец, Вася! Прямо философ!
– Ну ладно тебе обзываться-то!..
Было еще совсем темно, когда Роман и Вася вышли из пещеры, сложили небольшой тур из камней и спрятали туда гранату. Вместо запала в нее была вложена свернутая в трубочку записка о восхождении и текст, к которому за ночь Долина приписал новые слова:
Помнишь, товарищ, белые снега,
Стройный лес Баксана, блиндажи врага,
Помнишь гранату и записку в ней
На скалистом гребне для грядущих дней…
Наступало утро, над горами повис морозный, ясный рассвет. Роман долго протирал бинокль, ругая все оптические заводы мира, потом замолчал.
– Вася, – шепотом сказал он. – Немцы.
По белой, покрытой свежим снегом долине Баксана тянулась длинная черная змея.
– Восемь километров, – прикинул Долина. – Перед ними взорванный мост… Мины… Мы успеем!
…Василий Николаевич плохо помнил, как они спускались вниз. Полтора часа продолжалась бешеная гонка. Они скатывались по снежным склонам, пробирались по леднику, цеплялись за ветки деревьев…
А когда выбежали на знакомую полянку и Вася упал на снег, бой был в самом разгаре.
Вася медленно поднялся. Горы качались перед ним, как качели. Самсонов лежал в сугробе за большим камнем и стрелял из ручного пулемета. Долина, припадая на одну ногу, перебегал от дерева к дереву. Вася вынул гранату и пополз к Самсонову…
Немцы отступили через час. Головной отряд прекратил атаки, решив, очевидно, дождаться подхода артиллерии. Самсонов собрал оставшихся в живых. Их оказалось всего восемь человек.
Решили уходить на другую сторону хребта, чтобы там на перевальной точке организовать оборону.
Сержант Роман Долина, раненный в ногу, к вечеру вывел отряд на перевал Хотю-Тау. Глубоко внизу, на дороге, рвались фашистские грузовики с боеприпасами…
Через день Долина был уже в госпитале. Вася остался на перевале. Потом началось наступление, панически бежали остатки дивизии «Эдельвейс»…
В 1944 году Вася получил письмо с Северного фронта от майора Цулукидзе, в котором сообщалось, что Роман Петрович Долина погиб в боях на реке Западная Лица.
…Василий Николаевич стоит в пустом коридоре вагона. В руке дрожит давно потухшая папироса. Альпинист с гитарой уже заснул. За окном вполнеба пылает багровый степной рассвет. По вагону прошел, потягиваясь, проводник.
– Не спится?
– Не спится, – сказал Василий Николаевич.
1960