Читать книгу Бытием натирать мозоли. Сборник статей - Юрий Иванов - Страница 4

Уже 25 лет на нашем поэтическом небосклоне сверкает (или тускло мерцает – кому как нравится) звезда Всеволода Емелина. Лев Пирогов в предисловии к первому печатному изданию в 2002 году знаменитых «Песен аутсайдера» писал, что стихи Емелина – это не что иное, как плач юродивого. С этим утверждением сложно согласится. По средневековым представлениям юродивый говорит с Богом, а отсюда его язык для простых людей невнятен. Если пользоваться теми же средневековыми определениями, то Вс. Емелин, скорее всего, скоморох, который с речевыми гримасами, ужимками и плясками не допускает, тем не менее, никакой невнятицы и неясности. Двусмысленностей (но не скабрезностей!) – да, сколько угодно, но смыслы его «песен» весьма и весьма внятны для читателя. Поэтому, заметим, государство и церковь всегда преследовали скоморохов – одни, видя в них опасность для престижа власти, другие, видя в них конкурентов в борьбе за паству.

ЛЮБИМЕЦ ФОРТУНЫ

«Ваше благородие, госпожа Удача,

Для кого ты добрая, а кому иначе…»

(Б. Окуджава. «Ваше благородие…»)

Для поэта важно появиться в нужное время. Талант-то, конечно, потенциально всегда будет востребован литературой, но не всегда оценён читателями-современниками. Вс. Емелин из тех, кого фортуна – в том числе и литературная – поцеловала много раз. Мог умереть в детстве от многочисленных болезней и операций, но выжил. Мог умереть от белой горячки на Севере, когда работал после окончания института геодезистом на Севере, но не умер. Мог, наверно, начать печататься ещё в советское время, как тот же И. Иртеньев, или В. Степанцов, да так и остаться в том времени… Хотя вот тут даже не вопрос, а утверждение: нет, не мог. Как не могли печататься в официозе концептуалисты, в лице, например, Л.Рубинштейна или Д. Пригова. Я не говорю о качестве их текстов, которые годятся для чего угодно, и не обязательно для книг. Или про узость темы, вроде приговских «милицанеров» – и, собственно, больше ничего особенного. Что уж говорить про нашего поэта (а, по его словам, он с конца 1970-х годов активно пробовал пробиться в литературные издания, но, увы)? Даже Д. Пригов на его фоне выглядит неким мастером изящной словесности. Как оказалось, стихи Вс. Емелина ждали своего часа – часа общественной встряски.

СМУТА

«Пил отраву без закуски,

Побирался на помойке я.

Не забудут люди русские

Девяностые жестокие…»

Вс. Емелин.«Про Березовского (и не только)»)

Вспомните «лихие» 1990-е годы. Как будто про нас было китайское проклятье: «Чтоб ты жил в эпоху перемен!». В эти годы одна общественно-экономическая формация, капиталистическая, сменяла другую, социалистическую, причём, в ускоренном темпе. После краха СССР осиротевших экс-советских граждан окружила какая-то кривая реальность: ваучеры и либерализация цен, залоговые аукционы и передел собственности, бешеный скачок цен на товары и многомесячные невыплаты зарплат, скуднейшие пенсии; малиновые пиджаки (кто-то правильно назвал их диагнозом) и разгул ОПГ; пьющий президент и семибанкирщина; развал промышленности и деградация сельского хозяйства; массовое вымирание русского населения; горечь и позор первой чеченской войны; «челноки» и шоп-туры в ближнее и дальнее зарубежье; крах советской системы кинематографа, разгул постмодернизма в литературе… Государство разваливалось и менялось, общество металось в поиске новой идентичности. Такое состояние неустойчивости и рыхлости и называется смутой, или безвременьем.

Любая эпоха может быть описана с трёх точек зрения: высокой – трагедия, средней – драма, и низкой – сатира и юмор (прямо по теории «трёх штилей»). Всё можно воспеть, объяснить или осмеять. Эпоха соцреализма, т.е. в каком-то смысле литературного «большого стиля», прошла. Пришедший в нашу литературу постмодернизм и занялся, в первую очередь, осмеиванием. Легко было написать К. Марксу в своё время: «Смеясь, человечество расставалось со своим прошлым». А каково было советским писателям и поэтам в одночасье потерять свои, казалось бы, устоявшиеся позиции и ранги? Опора в виде поддержки государства через Союз писателей потеряна, литфункционеры растеряли или разворовали писательскую собственность, резко «усохли» вчера ещё успешные и востребованные «литтолстяки». Чем жить? В том числе и материально. К чему призывать? В том числе, и идеологически, как привыкли. Поскольку новая демократическая РФ бросила их на произвол судьбы, как, впрочем, и всё население страны. Как оказалось, читать читателю теперь некогда, шибко кушать хотелось. И надо было литераторам как-то определиться в наступившей эпохе… И одни уехали за границу, как Е. Евтушенко; другие сели на подачки олигархов, как Б. Васильев; третьи стали поливать прошлое чёрной краской, как В. Астафьев; четвёртые ударились в публицистическую прозу, как В. Распутин. Зато на первые роли вышли постмодернисты – насквозь вторичный В. Пелевин, В. Сорокин с его «говнопрозой», многочисленные дамские детективщицы… И да, наступила пора таких поэтов как Вс. Емелин.

И пока литераторы, окончившие Литинститут или филфаки университетов и поэтому имевшие чёткое представление, «что такое хорошо и что такое плохо» хотя бы в плане формы, морщили носы от вчерашнего андеграунда, сегодня ставшего вдруг мейнстримом, творцы, обижаемые традиционалистами-«классиками», заявили о своих правах – правах на своё видение и освещение в творчестве переживаемой эпохи. Эпохи, ещё раз заметим, безвременья.

ШЕРШАВЫМ ЯЗЫКОМ ПЛАКАТА

«Для того и щука в озере,

чтобы карась не дремал».

(Русская народная пословица)

Надо отдать должное: в Емелинских циклах «Песни аутсайдера», «Смерти героев» и других стихах этого периода получили, как в зеркале, отражение многие проблемы того времени, сложилась эдакая мини-энциклопедия русской жизни 1990-х – начала 2000-х годов.… И обо всём поэт говорил ясным, внятным, простым языком, возвращал словам их конкретное значение. Не писал толерантно-нейтрально, с лёгкой истомой в голосе, «гей», а по-простонародному, от души, – «пидор», этак «весомо, грубо, зримо». Не писал «дорогие россияне», а называл конкретно: «чечен», «еврей», «русский», «хохол», – в зависимости от обстоятельств, в какие попадал его лирический герой. Хотя, в общем-то, особой заслуги самого литератора в этом не было. 1990-е годы – время безудержной свободы слова, остановить которую могла разве что только бандитская пуля, если кто-то куда-то не туда лез с этим своим свободным словом. Хотя последнее относилось, скорее, к журналистам. Поэтов никто не отстреливал, даже литературные конкуренты и соперники. Никому они были не нужны. В общем, это были годы, когда при слове, например, «еврей», никто не хватался одной рукой за сердце, а другой за 282 статью Уголовного кодекса РФ (которую, кстати, ввели только в 2002 году – возбуждение ненависти либо вражды, унижение человеческого достоинства). Чего было хвататься, если все язвы были на поверхности и их проявления напрямую сочетались с той или иной группой «дорогих россиян»: чеченская гражданская и антитеррористическая война на Северном Кавказе: «…Среди рваной стали,/ Выжженной травы / Труп без гениталий/ И без головы./ Русские солдаты,/ Где башка, где член?/ Рослый, бородатый / Скалится чечен…» («Колыбельная бедных»).

Или сложившийся олигархат в лице семибанкирщины: «…В это время пили виски / И ласкали тело женское/ Березовские, Гусинские,/ Ходорковские, Смоленские/ Шли могучие и гордые/ И сверкали, как алмазы,/ И устраивали оргии/ В штаб-квартире ЛогоВАЗа…» («Про Березовского (и не только»).

Или новые хозяева жизни: «… -Подайте, господин хороший, / В моей груди огонь горит. / Но господин в английской шляпе / И кашемировом пальто / Ответил бедному растяпе: / – Ты говоришь щас не про то. / Я – состоятельный мужчина, / А ты сидишь и ноешь тут. / А в чём по-твоему причина? / Всему причина – честный труд… / Служу я в фонде „Трубный голос“, / И мне выплачивает грант / Миллиардер известный Сорос, / Когда-то нищий эмигрант…» («Судьбы людские»).

Или облапошенное по всем позициям русское население РФ: «…Средь свободной Россеи / Я стою на снегу, / Никого не имею, / Ничего не могу…» («Судьба моей жизни»).

Глухое недовольство низов поэт улавливал очень чутко и очень чётко писал об этом: «…Что не спишь упрямо? / Ищешь – кто же прав?/ Почитай мне, мама,/ Перед сном „Майн Кампф“. / Сладким и палёным/ Пахнут те листы./ Красные знамёна,/ Чёрные кресты./ Твой отец рабочий,/ Этот город твой./ Звон хрустальной ночи/ Бродит над Москвой./ Кровь на тротуары/ Просится давно./ Ну, где ваши бары,/ Банки, казино?..» («Колыбельная бедных»). Но поэт честен в своих выводах: сила солому ломит, и сила не на стороне окраин.

Но просматривалось всё же противоречие в писаниях Вс. Емелина: странно было ожидать от автора, который восторженно принял подавление августовского путча 1991 г., участвовал во всей этой демократической суете и требовал расстрелять «красно-коричневую сволочь» в октябре 1993 г., – так вот, странно было всё же ожидать от него националистически-люмпенского взгляда на установившиеся порядки. Но это лишний раз подтверждает тезис К. Маркса о том, что бытие определяет сознание. Поскольку успехи контрреволюции, за которую наш поэт активно боролся листовками, баррикадами, стояниями у Белого дома, прошли мимо него, материального ничего ему не обломилось от новой власти. Но что было, то было: «А кто был прав? Поди пойми. / Такие хитрые загвоздки / Жизнь часто ставит пред людьми» («Судьбы людские»).