Читать книгу Неуемный консорт - Юрий Иванович - Страница 5

Тупая, монотонная работа.

День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, втекающие в мрачные, без просвета надежды годы.

Тонкое зубило, под осторожными ударами молотка, откалывает кусочки спекшегося и спрессованного тысячелетиями песчаника. Главное, не отколоть слишком большой кусок, тем самым нарушив целостность возможно находящегося в пласте палеппи. Но даже когда в свете нашлемного фонаря мелькнет краешек этого природного чуда, еще не факт, что удастся добыть уникальную ракушку без повреждения. Одно неосторожное или неправильное движение, и волнистый корпус природной драгоценности будет нарушен. Тонкий поверхностный слой пропустит воздух во внутренние ткани, и начнется разрушение. После этого ракушку уже не спасти.

Вынув палеппи из спекшегося плена, необходимо вначале пинцетом удалить все крупные налипшие песчинки. Потом промыть добычу в нескольких растворах. Затем подержать ровно три минуты в цементирующем отвердителе и тут же на две минуты засунуть в камеру с жидким фтором. Тут даже задержка в две секунды сказывается. Ракушка может либо покрыться сетью мелких трещин, либо потерять насыщенный, так высоко ценимый перламутровый цвет. Если все проходит с выдерживанием временных параметров, то ракушку на несколько часов оставляют в фиксирующем растворе. Это уже проще всего.

И в итоге получается ювелирное изделие, сравнимое по себестоимости с ценнейшими минералами. Его после украшения и компоновки с себе подобными покупают во всей Галактике за немалые деньги. Продажа палеппи – одна из весьма прибыльных статей экспорта королевства Пиклия, и работы по добыче этих ценнейших ископаемых ведутся только с двумя выходными в месяц круглый год.

История возникновения…

Как вообще природа создала такое чудо? Исследователям не составило большого труда найти ответ на этот вопрос. Вулканические острова. Весьма питательные моллюски, которые обитают в неглубоких заливах и служат пищей для океанских рыбок, называемых утконосами. Рыбки выедают моллюсков своими изогнутыми клювами, красочные ракушки опускаются на дно. За год-два их заносит песком. Время от времени вулкан извергается, и льющаяся в море лава пропекает песок с ракушками до нужной температуры. И опять их заносит песком, и опять утконосы поедают аппетитных моллюсков. Через тысячелетия эти слоеные пироги песка, лавы и ракушек просели на несколько километров и там подверглись длительному воздействию давления и высоких температур. А еще через десяток миллионов лет какие-то ретивые геологи-исследователи добрались до этих глубин и доставили на поверхность природное чудо, которое кто-то назвал по имени своей дочери Палеппи.

Чудо быстро разрушилось, но состав был определен: нечто весьма похожее на натуральный жемчуг, но прозрачный и с яркой перламутровой насыщенностью внутри. Тогда же быстро определили, что требуется сделать с палеппи, чтобы они сохранили все свои прелестные свойства и стали транспортабельны в виде украшений.

И пошла добыча…

А вот с добычей, особенно в производственных масштабах, сразу возникли большие сложности. Со временем шахты прокопали и на суше, что позволило отказаться от дорогостоящих подводных куполов на большой глубине. Но и в недрах оказалось несладко. Давление сказывалось, повышенная температура раздражала, частые смены рабочих в течение суток страшно поднимали себестоимость добычи, а непрерывное мотание клетей вверх-вниз приводило к неоправданным жертвам.

По причине повышенного давления и температуры нельзя было и поднимать породу на поверхность большими пластами, что, несомненно, могло бы резко увеличить добычу. Ракушки трескались и разрушались, если не проходили внизу полного процесса очистки и окончательного затвердевания. Вот потому и приходилось старателям корячиться только внизу, на глубинах.

Правда, со временем выяснилось, что если пожить внизу больше месяца, то организм человека начинает привыкать к условиям жизни на глубине. Большинство работников переставали пользоваться защитными скафандрами с экзоскелетом, у них улучшилось зрение, жара стала привычной, и условия существования сделались чуть ли не комфортными. Стало бытовать мнение о пользе пребывания внизу, и разнеслись слухи об излечении некоторых болезней у тех шахтеров, кто соглашался оставаться внизу на месяц и более.

Понятное дело, народ уловку работодателей раскусил и ни в какие лечебные свойства глубинных шахт не поверил. Да и клаустрофобию никто не отменял! Какой дурак согласится торчать на глубинах долгие месяцы? Станешь богатым, зато превратишься в пускающего слюни дебила? Желающие подобного обогащения путем умопомешательства перевелись быстро.

Тогда правящий в то время король, забрав эти территории под власть короны, переименовал вольные прииски палеппи в лагерь строгого режима и стал засылать в шахты преступников и недовольных его правлением. Вот с тех пор и пошло, что прибыльная статья экспорта Пиклии держится на подневольном труде уголовного сброда и политических противников. Над ними внизу стояли мастера, они же оценщики сдаваемых ценностей да регистраторы рабочего времени. Ну и довольно малое количество надсмотрщиков, жестко следящих, чтобы уголовники не перебили друг друга и не вздумали эксплуатировать один другого. Мастерам и надсмотрщикам, которых меняли раз в две недели, помогали боевые роботы и камеры наблюдения. За всю трехсотлетнюю историю каторги с нее ни разу не сбежал ни один узник.

Попытки заменить людей роботами предпринимались не раз и не два. Но какую только уникальную, точнейшую технику не опускали вниз и не пытались откалибровать окончательно на месте, ничего из этой затеи не получалось. Использовать людей оказалось и продуктивнее, и несравнимо дешевле.

Именно поэтому каторга на планете не просто выживала во все времена и считалась хорошо себя окупающей, а медленно и неуклонно разрасталась. Хорошо еще, что геологами были определены окончательные запасы залежей палеппи. По их расчетам, добыча могла продлиться еще тридцать, максимум пятьдесят лет, если не отыщется новое «слоеное поле». Именно поэтому разрастание тюремно-исправительного объекта не форсировалось, и никто, даже нынешний узурпатор трона Моус Пелдорно, не настаивал на резком увеличении добычи перламутровых украшений.

Так что тем, кто попал на прииск с пожизненным сроком, переезд на новое место не светил. Как ни улучшалось здоровье внизу, как ни привыкал организм к запредельному существованию на глубинах, все равно всплывал моральный фактор, и люди, получившие пожизненные сроки, угасали, прожив максимум двадцать – двадцать пять лет. Последний рекорд был установлен совсем недавно: один знаменитый вор прожил на Донышке, как сами называли свою юдоль скорби заключенные, двадцать семь с половиной лет. Огромный срок! По мнению большинства, такой временной отрезок лишний раз подтверждал, что семейные пары вытягивают намного дольше.

Это уже давно заметили и содержатели каторги. Поэтому процентное соотношение женщин и мужчин всегда поддерживалось как шестьдесят к сорока. Вдобавок женщины лучше чувствовали с годами породу, и именно они чаще всего работали с молотками и зубилами на последней стадии выемки ценности из породы. Тонкая, филигранная работа! Создание семей, как и наличие имеющихся – только приветствовалось. Хотя и проживание в ранге холостяка никто не запрещал. И жить сразу с двумя женами не возбранялось.

Причем не всегда так называемая семейная ячейка образовывалась на тяге представителей разных полов к сексуальной близости. Порой между ними была только чисто платоническая дружба, чувство взаимоуважения и некое родство душ, позволяющее им делить вместе все тяготы здешнего существования.

Большинство же заключенных попадали сюда на определенный срок. И если такие счастливчики доживали до конца своего срока и отправлялись на поверхность, это считалось настоящим праздником и добавляло остальным житейского оптимизма. Еще чаще в истории упоминались случаи, когда на поверхность поднимали невинно осужденных, дела которых были пересмотрены, апелляции признаны основательными, и невиновного освобождали от каторжного труда. Были и такие случаи, когда после апелляции начальника лагеря дело лучших добытчиков пересматривалось и срок тяжкого исправительного труда сокращали. Все верили в подобную счастливую звезду для себя и рвались к трудовым рекордам изо всех сил.

Все, кроме двух каторжан. Один – парень, высокий, худощавый и на первый взгляд неуклюжий и рассеянный. Вторая – его родственница, этакая ловкая, неунывающая женщина с блестящими от задора и оптимизма глазами. Имена они имели вполне обычные для подданных пиклийской короны: Си Га Лун и Ве Да Лисса.

Мало того, в первые месяцы своего пребывания на Донышке эта парочка всеми силами скрывала свои опасения, что вдруг за ними явится надсмотрщик в сопровождении боевого робота и скомандует: «С вещами на выход!»

Это означало бы, что поспешный и не совсем чистый обман с документами вскрыт и судьи загорелись желанием выяснить, кто это скрывается под именами весьма и весьма нехороших уголовных элементов. А под именами выживших при разборках уголовников скрывались резиденты оилтонской разведки Роман и Магдалена Броверы.

То, что Си Га Лун и Ве Да Лисса чего-то опасались, опытный аналитик высмотрел бы в нескольких мелких деталях и в линии поведения. Парочка ни разу не пожаловалась на свою долю, не проклинала жестоких судей и только в случае крайней необходимости что-то там вякала насчет своей прошлой жизни. Они сразу стали довольно вежливо, с уважением относиться к мастерам и надзирателям; ровно и без эмоций – к коллегам; и без огонька – к своему каторжному труду. А почему без огонька? Да потому что передовики, пахавшие все свободное время, выделялись, фиксировались мастерами в первую очередь. Им предоставляли для жительства более приличные стационарные модули, выдавали усиленные пайки, вплоть до деликатесов и сладостей, и самое главное, они могли подавать апелляции наверх, чтобы их дело пересмотрели и срок каторги хотя бы скостили. За таких продуктивных работников мастера стояли горой, поддерживали во всем и порой по собственной инициативе, будучи на поверхности, старались разобраться в делах своих любимчиков и как-то им помочь.

Вот такой «ненужной помощи» влипшие в неприятности резиденты опасались больше всего. Первые год-полтора. Потом немного успокоились. Все-таки понимание наивысшей опасности – угрозы гибели превалировало над желанием улучшить условия существования.

Другой вопрос, что такое существование, в конце концов, и самых отчаянных оптимистов сведет в могилу. А значит, следовало жить хоть какой-то надеждой. А надежда была весьма хрупкая. Очень сложно было передать весточку на свободу. Каждого каторжанина, которому повезло выбраться наверх, тщательно допрашивали с применением домутила. Выискивали при этом все контакты с поверхностью и перепроверяли их пятикратно. Так что, даже отыскав надежного товарища, еще нельзя было быть уверенным, что условная фраза в рекламном объявлении или знак, нарисованный в общественном месте, дойдут до высшего руководства.

Мало того, Роман Бровер сомневался и в компетентности самого командования. Ну, появится в газетах и на информационных форумах объявление, обозначающее для грамотных людей: «Мы живы. Сидим в узилище» (имелся и такой сигнал на всякий случай) – а толку? Естественно, что командование пошлет неких, скорей всего желторотых агентов разбираться. Те начнут копать, как и куда делись такие-то. Попросту ходить, выискивать свидетелей, дотошно их выспрашивать и рыться в секретной информации. А подобные действия для опытных моусовских контрразведчиков, что красная тряпка для быка. Их местный шеф, правая рука Моуса, граф Де Ло Кле, отлично вымуштровал. Живо и самих агентов зацапают, а там и до лживых каторжан доберутся.

Поэтому семейной паре, а точнее говоря, отважным разведчикам из Оилтона, ничего не оставалось, как ждать и надеяться только на две вещи: на некий счастливый случай или на разгром, полное уничтожение моусовского кровавого режима. И если уж так разобраться, то шансов у них получалось немало: Оилтонская империя намерена была сделать все, чтобы устранить с политической арены своего главного и непримиримого врага.

Правда, годы шли, Моус продолжал здравствовать и злодействовать, а каторжане так и работали ежедневно на страшных, уже порядком им осточертевших глубинах.

Одно и то же…

Тонкое зубило, под осторожными ударами молотка, откалывает кусочки спекшегося и спрессованного тысячелетиями песчаника. Главное, не отколоть слишком большой кусок, тем самым нарушив целостность палеппи.

День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, втекающие в мрачные, без просвета надежды годы.

Тупая, монотонная работа…