Оглавление
Юрий Казарин. Культура поэзии. Статьи. Очерки. Эссе
I. Вещество времени
Вещество времени: «Мелом и углём»
Два Рыжих
Часть вечности: о поэзии Александра Кушнера (эссе)
«Невыносимее любови, Пятиконечнее звезды…» (о стихах Екатерины Симоновой)
Из сердца языка (Новая книга Вадима Месяца)
75 + 2 = 1. Об Антологии В.О. Кальпиди «Современная уральская поэзия 2004–2011 гг.»
«Кроме любви, – ничего…» (о книге А. Калужского «Невозвратные глаголы»)
Просто черное на белом (новая книга Евгения Ройзмана)
Мелодия из милости и силы… (о поэзии Ольги Седаковой)
Золотая веточка Ксении Некрасовой
Письмо (о двух пьесах Олега Богаева)
1. Письмо об одиночестве
2. Иван-письмо
3. Письмо о камне
4. Письмо о плаче
5. Письмо о гуманизме
Два чуда
Иное небо Евгении Извариной
II. Призрак поезда
Призрак поезда
О слабости поэта
Культура с гамаком под мышкой
Никтожество
Третья литература
Адресат
Исповедь предателя
Зеркало знает
Imagine
Часть погоды
Живая смерть
Кровяной Неты́чет
Глаза зимы
Шарик слепоты
Кто-то другой
Имя души
Пятый бред
Против света
Культура поэзии: непобедительный верлибр
III. Кого убил Казарин
Дюжина рытвин
Двойное одиночество
Дальше ангелы несут…
Да здравствуют наглые сойки!
La Bella. Белла Ахмадулина
Голубое и белое в синем
Талант – это квант культуры
Третий язык
Птичий язык
Поэзия не всюду и не во всём…
Кого убил Казарин?
Книжная республика
Ути-ути-ути!
В темнице мира
Запнуться о планету
Я из разведки
Огурцу не больно
Отрывок из книги
Эту книжку стихотворений, несмотря ни на что, я бы купил только благодаря её названию «Мелом и углём». Вот имя времени вообще и двадцатого века в частности. Черно-белое вещество времени. И вещество маркера / карандаша / мелка-уголька или фломастера, – а лучше старинного шестигранного деревянного, толстого карандаша, двойного, обоюдописчего: сине-красного, сине-зеленого, желто-оранжевого – любого, а лучше – черно-белого. Александр Семёнович Кушнер отдает первенство белому («мелом») цвету (значит, все-таки хорошего и светлого было больше?); или мел в данном сочинительном словосочетании должен доминировать по метрическим причинам? Или хориямб (или хорей с пиррихием во второй стопе) совпал с метрономом хроноса? Как бы то ни было – поэзия всегда истинна, а поэт, естественно, всегда прав.
Как только ни называли век двадцатый: и свинцовый, и кровавый, и – отчасти – серебряный, и красный, и Бог знает какой еще. И все сорок имен века были оценочны и модальны, вернее, субъективно модальны, т. е. категоричны и беспощадны в своей образности и эмоциональности. Поэт же – настоящий и проживший целую эпоху с переходом в иной век и в новое тысячелетие – именует время свое объективно и, как всегда у А. Кушнера, интимно, обезоруживающе прямо, но негромко, почти тихо, почти шепотом или вполголоса, – но абсолютно точно, точно, точно, эксплицируя полную трёхстороннюю адекватность частной жизни, исторической эпохи (любого отрезка социального времени) и судьбы поэта.
.....
Владимир Губайловский называет А. Кушнера поэтом традиционным, а значит «поэтом, прощупывающим будущее». Сказано физиологически прямо, но не точно и не полно: А. Кушнер – не революционер (в поэтике) и не реакционер, он, слава Богу, традиционер (константа!), а значит, он как поэт вообще не различает этих трех пресловутых состояний социально-исторического времени (прошлое-настоящее-будущее; что, кстати, доказывают и показывают его «античные» стихотворения), – Кушнер-поэт ощущает шарообразность поэтического хронотопа (термин Бахтина: времени и места), потому что живет и думает свои стихи именно в данной хронотопической зоне (ядре) общей национальной, мировой и надмирной поэтосферы (поэзия еще и астрономическая сущность). Вспомним пушкинского «Пророка»: 40% лексики в нем высокой, религиозной, архаической, а 60% —общеупотребительной. Почему? Почему мы и сегодня понимаем эти стихи, почему их понимали 200 лет назад? Почему их будут понимать через 500 лет? Потому что А. С. Пушкин был и пребудет в шаровом времени поэзии. «Поэт не ко времени» (о Баратынском, например) – это о другом времени – о социальном. А. Кушнер из тех поэтов, которые живут рядом (в строю, в парадигме, в ряду, в братстве) с живым Гомером, Данте, Шекспиром, Донном, Пушкиным, Тютчевым, Лермонтовым, Анненским, Мандельштамом, Тарковским, Седаковой, Гандлевским, Д. Новиковым и т. д. Поэзия – это вечность, причем вечность, дарующая поэтам и со-поэтам (читателям) бессмертие.
Илья Фаликов называет А. Кушнера «поэтом предметности», а также поэтом дискуссионным, «поэтом решений и выводов», – то есть поэтом «мыслящим», как это понимаю я. Действительно, у А. Кушнера много в стихах предметов (у Бродского больше). Но предметность, или денотативность, есть неотъемлемая и обязательная часть понятийности. Я бы назвал в этом аспекте стихи А. Кушнера денотативными (денотат – обобщенный образ предмета, наличествующего в правом полушарии головного мозга); именно повышенная, сгущенная денотативность обеспечивает реализацию и разрастание смыслов – любых: лексических, синтаксических (ситуативных), глубинных, ассоциативных, контекстных, культурологических, онтологических и духовных (все это – сигнификат – левое полушарие головного мозга). У поэта оба полушария головного мозга как бы (простите за словцо) срастаются в единое целое, поэтому степень абстрактности или конкретности поэтических смыслов не определяется количеством лексем с предметным значением (субстантивы, именная лексика вообще), она зависит от Промысла (от вдохновения, от тайной свободы, от предназначения поэта и т. п.), его преобладания над замыслом, что обеспечивает прорыв поэта в онтологические сферы. (Многие стихотворения А. С. Кушнера завершаются таким прорывом – более 30 % текстов!). Вот, например, стихотворение «Старик» (кн. «Ночной дозор», 1966):
.....
