Читать книгу Затмение. До и после. Тетрадь 17 - Юрий Киреев - Страница 4

Мороз, возможно, не злодей

Но у людей на памяти

Пропали в вечной мерзлоте

Стада могучих мамонтов.

Прогнулось время, и пришло,

Чего и в мыслях не было.

И стала умникам во зло

Реальностью гипербола.

И стали к полу прирастать

Не мамонты, а граждане.

Подушный счёт пошёл назад

И в общем, и для каждого.

Мороз могуч. Но кто злодей?

Не тот ли, кто на саммитах

По заскорузлой мерзлоте

Не видит в небе мамонта?

Мороз коварен и упрям.

Но в общем не злопамятный.

Лучистым гребнем по утрам

Причёсывает мамонтов.

И над землёю красный свет

Растёт и упирается

В небесный свод зари хребет

И правда продолжается.

Задавили проблемы Евразию.

Границами, например,

Уломали на эвтаназию

«эСэСэСэР».

Загнали в ловушку мамонта.

Красный содрали скальп.

Уламывали, чтоб намертво.

Не вышло. Осталась тоска.

За горизонтом истории,

Где памяти не занимать,

Осталась мечта, которую

Не уломать.

На евразийском севере

Под ветхоковарный балдёж

Вонзился в загривок империи

На натовской карте нож.

Базами стали выпасы.

Атомно чавкнул затвор:

«Могучий! Лежи – не рыпайся

На плахе уральских гор.»

Рубить!? До такого параметра

Не дочёсывались дикари.

А в память по красному мамонту

Пылают загривки зари.

Под всполохами озарения

Светло от грядущих побед.

Лежит поперёк озверению,

Как бивень, уральский хребет.

Был на раскопах в Сибири

Найден мохнатый слон.

Решили: на дне пробирок

Попробовать сделать клон.

Бывает, бывают победы.

Но вряд ли раскроет двойник,

Зачем его брат непоседа

Попал в ледниковый тупик?

Искал подо льдом ли кормёжку

Иль прятался от «эНэЛО»?

В обледенелую лёжку

Летнее время ушло.

При чём же мохнатые горы?

Когда потерявший чутьё,

Стынет народ, который

Уходит в небытиё.

Ничто его не остановит.

Он, безразличный к судьбе,

Тушью из стынущей крови

Пишет некролог себе.

Не обмораживать уши

Пришли окаянные дни.

Живые выстуживать души

Сгодился глобальный ледник.

Конечна игра в догонялки.

Бивни украли окорок.

Гонится голод! От камня на палке

Сбудется пиршеский обморок.

А мамонт, ревя под камнями,

За солнце хватался хоботом,

Но освежёванный в яме

Стал спасом от голода с холодом.

Под праздником каменных слепней

Евразийское пастбище выстояло.

Но тунгусский болид не последний

Клон от клона контрольного выстрела.

Повторятся полярные страхи.

Но в лед человеческой розни

Ископаемые олигархи,

До новой амнистии вмёрзнут.

В давней дали бескрайних восторгов,

В радужность мрака не веря,

Солнцу яркому тур Святогоры

Отворяли радужные двери.

Но стоял на чекучёрный космос.

И братан его, Северный Полюс,

Словно щупальцы, снежные космы

Распускал по земному подворью.

Ледники ещё сушу царапали.

Но уже не святые ли горы

На востоке, на юге, на западе

Удалые столбили просторы?

Лёд уполз восвояси на север.

И уже на проталинах

Русь Святогоровые посевы

Пожинает, не дуючи в ус.

Пожинает? Не мягко ли сказано?

Проедает и прожирает

Без прицела. без чувства, без разума

В мировом Караван сарае.

Пропивает пропащих детей

А пропив, отпевает их волком.

На обочине бойких путей,

Затоваренных некогда шёлком.

Затоваренных детской натурой.

Затоваренных воплем по мамам.

Где же, где же вы, славные туры?

Или туры не имут сраму?

Стойте! Не от такого ль позора,

К счастью, не извиваясь душой,

Сам последний из Тур‐Святогоров

Добровольно под землю ушёл?

Стынет в погребе анабиоза

Одноклеточный вирус харизмы.

Он проснётся. Проснётся с угрозой

Для возвышенной ауры жизни.

Но не съёжится до протоплазмы,

Мозг, не все позабывший обиды

И не смолкнут над урной с маразмом

Голоса мировой панихиды.

В медогоне весеннего воздуха

Утопают и речка, и роща.

Вся земля после зимнего роздыха,

Словно вышла на майскую площадь.

Умащённая росными зорями

Растревожилась грудь Святогора.

И бушуют прибоем лазоревым

Ильимуромские просторы.

Над полями, над рощами, речками

Тонет небо в густом перезвоне

И, сверкая на солнце уздечками,

Там купаются красные кони.

Откупались! В беде незапамятной

Отзвенело последнее стремя.

Вот и чудятся красные мамонты

В чистой речке по имени время.

А питается зоркая мудрость

Простотой, как отсутствием знания.

Просветленье похоже на утро.

А заря называется знаменем.

Распахнётся. Утопит полнеба

В океане рассветных параметров.

И проступят глазам на потребу

Очертания красного мамонта.

На день Петров который раз

Нельзя не ахнуть было.

Горело небо в ранний час

Светило восходило.

Не под посадку тополей

Подбрасывались пивни —

Пылали, словно лес лучей

Оптические бивни.

На каждый день, на каждый час

Для дыбы на макушке

Иметь бы бивни про запас.

Вот были б погремушки!

Я верю – в небе кто‐нибудь

Повесит бивень либо

Перегородит млечный путь

Сиянием улыбок.

Но я ещё сильней боюсь

То, что на бивне‐месяце

Как на крючке больная Русь,

Не дай, господь, повесится.

Нет, это был не сивый бред.

Ночь пятилась, бледнея.

Земля смогла бы стать добрей.

Да смог висел над нею.

Не пресловутый. Нет, не тот.

А самый настоящий.

Завеса лжи в сто тысяч тонн

Из труб для игр в ящик.

Расстроить траурный оркестр? —

Не в руку хлюпкий ливень.

С руки – народ, несущий крест

И лоб, несущий бивень.

Слизни, улитки, рачки не имеют извилин.

Нисколько. Ни даже намёка.

Уколи одного – все не взвыли б,

Но всех бы пронзило током.

Прошило бы жалом нервозных крючков

Всеобщих снастей биополя.

Боль одного и у низших рачков

Становится общей болью.

Но вот у разумных такое не в правилах.

Каждый разумный – сам по себе.

Кому ж исключением лоб продырявило —

От счастья соседа готов поседеть.

Каждый у края паломником топчется,

В братскую яму забраться готов.

Цепным распадом страдает общество,

Когда радикал достигает мозгов.

Беда – не в космическом катаклизме,

А в мыслях немыслимом климаксе.

Если следствие – в празднике жизни,

Причина – в духовном климате.

Но ров – не извилина и не коррекция,

А факты – вещь в общем упрямая.

Без общей реакции на инфекцию —

Каждому общая яма.

Слизни, улитки, рачки – не люди.

А человек – не мамонт.

И человеку могилой не будет

Даже мозгов радикальная яма.

А там, где кончается яма,

В полнеба пылает восход.

Огромный. Как красный мамонт,

Которого кто‐то ждёт.

Не льдины обложили горизонт.

Не айсберги опять вспороли сушу.

Залит в стакан дымящийся азот.

Нет, не в стакан, а прямо, прямо в душу.

Я глыба льда. Из глыбы ледниковой

Язык, как глетчер, выпал и застыл.

Я монумент на кладбище ледовом.

Я гроб всего, что строил и чем жил.

Оттаю ль сам? Или же из наледи

Меня, как мамонта, кайлою извлекут

И красоваться на людях,

Как снежное чудовище сдадут?

Когда‐нибудь дотошливый философ

Черты разумные сумеет угадать.

И подивится: как великороссы

Сумели в эту прорубь угодить?

Но, как не все, мы любим думать завтра.

Пока не гром – богует балагур.

А полюса всегда готовы к залпам

Своих минусовых температур.

Усвоив отрицанье отрицаний

Мы минусуем собственно, себя,

Как отрицателей убогого сознанья

И прорицателей, где счастье, не судьба.

В торосах льда не щупаем проходы.

И даже не копируем слепых.

За убыль не прозревшего народа

С нас будет спрос суровей, чем с других.

Азота я не пробовал.

Не пил. И не замёрз за мамонтами следом.

Меня остыть давно уговорил

Сосед разумный и сосед соседа.

Остынем, кабы не было б войны.

И не попасть бы под прицел пристенный.

А то, что мы все помереть должны,

Так это ж не в бою, а постепенно.

2003 г.