Читать книгу Спецназ всегда Спецназ. Прорыв диверсанта - Юрий Корчевский - Страница 3

Три дня Александр изображал из себя домовитого мужика. Натаскал из леса и наколол дров, уложив их поленницей, поправил забор и починил крышу. Дел было немного, видно, батька у Олеси был рукастый, хозяйство содержал в порядке.

Правда, периодически Александр ловил на себе пристальные взгляды Олеси, казалось ему – подозревала она его в чем-то.

И как-то после обеда она открыто спросила его:

– Ты дезертир?

Александр едва не поперхнулся чаем.

– С чего ты взяла?

– Я посмотрела: мужик ты вроде здоровый, вон – дрова из леса едва не по половине телеги носишь, стало быть, здоровье позволяет. И возраст призывной. Тогда почему ты не в армии? За женской юбкой отсиживаешься? – В голосе Олеси звучало явное осуждение, даже презрение какое-то.

– Да нет, – смутился Саша, – не дезертир я. Был у родни, попал под бомбежку. Веришь – забыл все, даже даты забыл.

Олеся хмыкнула, пожала плечами. Разговор прервался, но Саша чувствовал – только на время. Да и в самом деле, чего он тут, в деревне, сидит? Другой бы к фронту шел, к своим пробивался. А Сашу как будто все устраивало. Домашней работой занимается, с деревенскими перезнакомился – вроде он на отдыхе и войны никакой нет.

На третий день он отправился на место встречи с Мыколой. Паренек уже поджидал его. Как увидел – даже поздороваться забыл, видно – распирало новость сообщить, похвастаться.

– Ну, говори уже, вижу ведь – невтерпеж.

– Ага! Ящики со снарядами я снес в укромное место. Тяжелые!

– Посмотреть можно?

– А то! Идем!

Шли около получаса. Сначала по тропинке, потом просто по лесу.

Внезапно Мыкола остановился и гордо сказал:

– Вот, смотри.

И куда смотреть? Ящиков со снарядами нигде не было видно.

Гордый от того, что Александр ничего не увидел, Мыкола подошел к наклоненному дереву и отвел в сторону ветки, прикрывающие схрон.

Александр подошел поближе и едва не застонал от разочарования. Зеленые ящики со снарядами своей маркировкой указывали, что они – осколочно-фугасные к 45-миллиметровой пушке 53К, прозванной на фронте «Прощай, Родина!». Снаряды слабенькие, для подрыва эшелона или моста непригодные. Конечно, парень старался, и не его вина, что снаряды эти им не нужны. Ему бы 76-миллиметровые осколочные к полковой пушке или 122-миллиметровые, гаубичные.

– Ты чего молчишь, дядько?

– Снаряды слабые, Мыкола. Не взорвем мы ими ничего.

Улыбка на лице Мыколы погасла. Парень старался, таскал такую тяжесть – и зря!

Однако Мыкола, секунду помедлив, коснулся рукава Александра.

– Пойдем, еще чего покажу!

Мыкола провел его к небольшому оврагу, раскидал лежащие грудой на дне его ветки.

– О, блин! – только и вырвалось у Александра.

Перед ним стояла противотанковая пушка, та самая сорокапятка, снаряды от которой он только что видел в ящиках. Видно, пушку бросили при отступлении наши, причем бросили впопыхах. Сошниками она опиралась на зарядный ящик на колесах, называемый «передком». Постромки от ящика были отрезаны. Видно, обрубили и на лошадях уехали, бросив пушку и передок.

Саша осмотрел пушку. Исправная. Только прицела нет, сняли. Обычно, когда бросали орудие, снимали не только прицел, но и затвор, чтобы им воспользоваться нельзя было. Но на этой пушке затвор стоял. Видно, торопились очень, не успели снять. Почти подарок, но что с ним делать? По танкам стрелять – так их тут нет. Пушечка легкая, приземистая. Бросить жалко, а использовать нельзя.

Мыкола расценил молчание Саши как сомнение.

– Ты чего, дядько? Пушка настоящая! К станции подвести да по эшелону как жахнуть!

– Слаба она по эшелону. И стрелять можно только днем. Наводить по стволу нужно, да и то с близкого расстояния – прицел-то с нее сняли. И сколько мы после такой стрельбы проживем? Немцы очередями из пулемета посекут, и все.

– Тогда пусть стоит, авось пригодится.

– Пусть. Только без ухода заржавеет быстро. Пушке чистка нужна, смазка.

– Эх, жаль! – огорчился Мыкола. – Я думал – у нас пушка своя будет.

– Ты бы лучше самолет поискал, – пошутил Саша.

– А чего его искать? Вон, немецкий аэродром рядом. Самолеты на нем здоровенные – двухмоторные, с крестами.

– Откуда знаешь?

– Сам видел. И моторами каждый день ревут – только глухой не услышит.

Что-то щелкнуло у Саши в мозгу. Еще не зная, зачем, он попросил Мыколу:

– Покажешь?

– Да хоть сейчас!

– Тогда веди.

– Далековато.

– У тебя дела?

– Да это я так, к слову.

Дальше они шли молча. Пересекли железную дорогу, потом пошли по грунтовке. А когда вдали показалось село, обошли его стороной.

– Это Дубовка, – пояснил Мыкола. – Недалеко от нее – поле с аэродромом.

Насчет аэродрома можно было уже не пояснять. Александр сам услышал рев прогреваемых моторов. Из-за перелеска взлетел самолет.

– «Юнкерс-88», – определил Саша. Живьем самолет он не видел никогда – только на кадрах хроники и фото. Двухмоторный бомбардировщик наряду с «Хейнкелем-111» составлял основу бомбардировочных сил Люфтваффе.

– Ты вот что, Мыкола… Посиди здесь, в перелеске, я поближе к аэродрому подберусь.

– Ой, не ходи, дядько! Голое же поле, далеко видать. У них часовые там.

– Я осторожно. Если стрельбу услышишь – сразу тикай отсюда.

Александр лег на траву и пополз к аэродрому.

Собственно, это было ничем не огражденное поле. На нем стояли несколько бомбардировщиков, три большие брезентовые палатки и склад ГСМ с бочками в отдалении. Были и редкие часовые, прохаживающиеся по периметру.

У самолетов возились механики, было видно, как к бомболюкам подвешивались бомбы. Где же у них склад с бомбами? Бинокль бы сейчас!

Александр всматривался в аэродромную жизнь до боли в глазах. Так, вот грузовичок поехал от самолета в сторону. Саша не отрывал от него глаз.

Грузовичок остановился, из кузова выпрыгнули трое солдат и начали загружать в грузовик бомбы в решетчатых ящиках. У них – капонир. В земле вырыли большую яму и хранят бомбы там!

Так, это для него неудобно. Хранись ящики на земле, можно было бы выстрелить наудачу, вдруг сдетонируют. Теперь это исключалось.

Саша прополз еще вперед, чтобы рассмотреть все получше, но руки его неожиданно ощутили проволоку. Лоб мгновенно покрылся холодным потом.

Проволока не просто валялась, она была натянута низко над землей. А на концах проволоки – взрыватели от мин. Потянул неосторожно – и ты уже на том свете. Так что, ползи он быстро и небрежно, обязательно бы задел.

И это – еще лучший выход. А если ранен? Обязательно немцы прибегут и добьют. Да и куда с ранами уползешь? От них без медицинской помощи сам загнешься.

Мины Александр снимать не стал – вдруг их ежедневно инспектируют? Пусть все останется нетронутым.

Он высмотрел, что хотел, и только собирался ползти назад, как над головой прошел и сел, подняв пыль, бомбардировщик. Он едва не задев его колесами выпущенного шасси. За ним – второй, третий…

– Ого, сколько же вас! – вырвалось у Александра почти беззвучное восклицание.

Насколько он понял, самолеты вернулись с бомбардировки.

Быть замеченным сверху, с самолетов, он не боялся. У экипажей при приземлении одна забота – точно посадить самолет, и летчикам не до того, чтобы крутить головой по сторонам.

Итак, по времени все сходится. Утром вылет, полет на задание и возвращение на свой аэродром. И сколько аэродромов сменит авиаполк или эскадрилья, передвигаясь в отдалении от линии фронта?

Саша шустро отполз назад, к перелеску, где его с нетерпением ждал Мыкола.

Дождавшись, пока самолеты перестанут летать, они пошли к железной дороге.

Александр молчал, раздумывая. Мыкола же сгорал от нетерпения:

– Ну, видел?

– Видел, – односложно ответил Саша. – Знаешь, по-моему, твоя пушечка может пригодиться.

– А! Что я говорил! Ценная вещь!

– Только помучаемся мы с ней.

– Почему?

– По кочану! Помолчи пока, дай подумать.

В принципе, план обстрела аэродрома возник сразу, как только Мыкола про эти самолеты упомянул. Требовалось все осмотреть на месте, и причем следовало поторопиться. Ведь фронт не стоит на месте, он двигается на восток. За ним и бомбардировщики перелетят на новое место. Это истребители с их небольшим радиусом действия базируются относительно недалеко от фронта. А для бомбовозов – в самый раз. Но все равно рано или поздно они перелетят. И если подготовку к обстрелу затянуть, можно опоздать, и все хлопоты пропадут впустую.

С чего начать? Да со снарядов! После обстрела пушку придется бросить на месте. Доставить пушку первой – так укрыть ее негде, перелесок простреливается.

Тогда надо делать две ходки. В одну ночь – со снарядами, в другую – с пушкой. Причем надо ухитриться перекатить пушку за одну ночь, а утром, пока самолеты еще на стоянках, открыть стрельбу. И потом уносить ноги – если получится, конечно.

– Вот что, Мыкола. Встречаемся сегодня же вечером у снарядов. Дорогу я уже найду. Михася с собой привести можешь?

– Постараюсь.

– Только никому не говори.

– Могила!

– Как-то уж очень мрачно клянешься!

Мыкола ушел к себе домой, а Александр направился к тому месту, где находилась пушка. Внешне он ее уже осмотрел, теперь надо проверить – все ли механизмы работают. Вот будет прокол, если они перетащат ее в перелесок, к аэродрому, а она неисправной окажется?

Саша открыл и закрыл затвор, нажал на спуск. Сухо щелкнул боек. Он еще раз открыл затвор, осмотрел ствол. Пыльноват, но для нескольких выстрелов сгодится. Отцепил сошники от передка. У них коней нет, самим тащить пушку придется – зачем им лишний вес? Эх, прицела не хватает, но где же его взять? Как говорится, за неимением гербовой бумаги будем писать на простой.

До прихода Михася еще было время, и Александр прилег отдохнуть – предстояла бессонная ночь. Спал он крепко, но, как только Мыкола приблизился, сразу проснулся.

Мыкола был не один – с Михасем.

Мужчины поздоровались, и Александр сразу задал главный на сегодняшний день вопрос:

– Как можно перетащить пушку через рельсы? Нет ли поблизости переезда?

– Есть переезд, но на нем пост немецкий круглосуточно.

– Тогда отпадает. Наша задача на сегодня – перенести к аэродрому по ящику снарядов и спрятать их там поблизости. А завтра – доставить пушку.

– О! Сподобимся ли? Это не ящик.

– Должны!

Не разговаривая более, они взяли каждый по ящику снарядов, благо – ручки удобные были – и понесли. Сначала казалось – не тяжело, но с каждым пройденным километром ящик вроде свинцом наливался, все тяжелел и тяжелел.

Саша и Михась шли легко – привыкли к нагрузкам, а вот Мыкола притомился. Сначала он нес ящик на руках, потом пристроил его на плечо, наконец – попросил остановиться и передохнуть. Сделали привал.

– Саша, ты что же – из пушки аэродром обстрелять хочешь? – спросил Михась.

– Догадливый, – усмехнулся Саша. – Только аэродром мне ни к чему. Аэродром – голое поле. Я же самолеты немецкие уничтожить хочу.

– А стрелять сможешь? Я ведь тебе не помощник, пушку только издали видел, когда наши отступали.

– Ну вот завтра вечером и пощупаешь ее.

– Чего ее щупать, не девка.

– Да не переживай ты так. Самое тяжелое будет – через пути железнодорожные ее перетащить. А стрелять буду я. Вы мне там нужны не будете. Да и вообще хватит отдыхать, поднимайтесь.

Они понесли ящики снова. На этот раз даже Мыкола стоически дотащил свой ящик до перелеска.

Александр здраво прикинул: зачем нести все снаряды? Трех ящиков хватит. Прицела нет, стало быть, и о скорострельности речь не идет. Да и немцы дремать не будут: если обнаружат, охрана накроет огнем. Хорошо будет, если он успеет пять-шесть выстрелов сделать. Отсюда вывод: снаряды между станин лежать должны – подносчика и заряжающего у него не будет, впрочем, как и наводчика с командиром. Все сам.

С наводкой бы справиться. Из пушки БМП он стрелял, но там прицел был. И стрелять придется как можно быстрее, лишнего времени не будет. Отстреляться и уходить сразу же.

Ящики укрыли в небольшой ямке, забросав их ветками и травой.

– Ну, все на сегодня, парни. Встречаемся завтра вечером в урочище, у пушки.

Они обошли Дубовку стороной и у железной дороги расстались. К себе, в Богдановку, Александр пришел, когда на востоке предутренняя темень уже сменялась серым рассветом.

Проспал он до обеда, и, когда выбрался из сарая и умылся, встретил неприязненный взгляд Олеси. Конечно, с ее точки зрения, дрых всю ночь да еще полдня, а к обеду вылез на свет божий, как медведь из берлоги. С какой стороны ни посмотри – тунеядец и нахлебник.

Под осуждающим взглядом Олеси Александр почувствовал себя неуютно. Он все-таки мужчина, к девчонке прибился, добытчиком и кормильцем вроде как быть должен. Он же захребетником и примаком стал. Пожалуй, после нападения на аэродром придется жилье менять. И уйти самому надо, пока с позором не изгнали. Вещей нет, и потому бросить насиженное место можно легко. Только вот куда идти? Из знакомых – только Мыкола и Михась. У них спросить? Или после обстрела аэродрома идти на восток, к фронту? Хотя какой сейчас, к черту, фронт? Единой линии фронта нет, немцы вдоль дорог идут, и можно найти щелку, просочиться.

Останавливало только то, что нет документов, легенды. Хотя паспортов у деревенских жителей как до войны, так и после нее не было.

Не желая маячить перед глазами Олеси, чувствуя появившийся по отношению к себе холодок с ее стороны, Александр прошел в сарай и прилег на дерюжку. «Похоже, это последние мои часы в Богдановке. Ладно, чему быть – того не миновать. Однако раскрываться перед Олесей я не имею права, даже если буду выглядеть в ее глазах дезертиром, трусом и дармоедом», – с грустью думал Александр.

Отдохнув пару часов, Саша вытащил из-под стрех соломенной крыши трофейный «маузер», задами выбрался из деревни и направился в урочище.

Он пришел первым и, спустившись в овраг, раскидал прикрывавшие пушечку ветки. На броневом листе виднелась табличка «Завод № 8» и порядковый номер орудия.

Близился вечер, но было еще достаточно светло.

Через некоторое время подошли Мыкола и Михась. Александр поприветствовал подошедших товарищей:

– Немцев поблизости нет? Ну, тогда давайте выкатывать, посветлу удобнее.

Не раздумывая долго, они взялись за сошники и покатили пушечку. Довольно легкое орудие, имевшее заводской индекс 53К, на больших автомобильных колесах, весившее 560 килограммов, перекатывалось легко.

До темноты без передыхов успели преодолеть километра три.

– Все, отдохнуть надо, – заявил Михась, в изнеможении опустившись на землю прямо возле орудия. – Тут уже железная дорога близко, по ней немцы дрезины с солдатами пускают. Как бы не нарваться. Уж лучше темноты дождаться.

Спорить Саша не стал, представив себе всю трагичность ситуации, если бы немцы застали их, перетаскивающих пушку, на путях. И самое плохое – отбиться нечем. Три ящика снарядов – в перелеске у аэродрома, другие остались в урочище. Фактически только из винтовки отстреливаться можно, но в темноте толку от нее немного, не автомат.

Прошел час. Стемнело, на небе высыпали яркие звезды.

– Пора! – теперь уже командовал Саша.

Они взялись за сошники и покатили пушку по дороге. К счастью, дорога пошла под уклон.

– Давайте-ка с разгончика, перед нами насыпь.

С разгона удалось выкатить пушку на железнодорожную насыпь и даже перескочить через первый рельс. А дальше уже толкали, переносили вдвоем одно колесо, пока Мыкола придерживал другое. Но преодолели насыпь быстрее, чем предполагали. Видимо, страх перед появлением дрезины с немцами придал дополнительные силы.

Наконец пушку скатили с насыпи, и перед ними – проселочная дорога.

Изрядно устав, они не стали обходить Дубовку, а нагло прокатили пушку через деревню. Ночью и в советское-то мирное время деревни были пустынны, жители закрывали ставни и ложились спать, а уж в военное-то лихолетье на улице даже собак не было.

До войны собаки брехали, заслышав любой звук. Однако, оккупировав чужую землю, немцы собак сразу перестреляли – чем-то они им помешали. Оставшиеся дворняги голоса теперь не подавали.

Вот и переулок. Жадно хватая открытым ртом воздух, все трое повалились в траву.

– Тяжелая, чертяка! – подал голос Михась.

– Ты бы полковую пушку потолкал, тогда бы сравнивал! – резонно возразил ему Александр. – Давайте выкатим пушку на край перелеска.

С трудом поднявшись, они смахнули пот с лица, перекатили пушку.

– Ну, парни, еще одно дело, и вы свободны. Надо ящики со снарядами к пушке перенести.

В темноте с трудом нашли схрон с ящиками и перенесли их к пушке.

– Все, парни, теперь по домам. Дальше уже я один.

– Как же ты один-то? Я останусь, помогу, – вызвался Мыкола.

– Я сказал – один останусь. Стрельну завтра несколько раз и буду ноги уносить. Пушку жалко, но придется ее бросить. Вам рисковать ни к чему, да и уйти одному легче.

– А если?..

– Выполнять приказ, без всяких «если»!

Парни потоптались в нерешительности. По всему выходило, что давать бой завтра будет один Александр. Стыдновато им уходить было, вроде бросают товарища.

– Свидимся еще, парни. Через два дня – в урочище.

– Точно, дядько?

– Я тебя хоть раз обманул?

– Тогда до встречи! – облегченно выдохнул Мыкола.

Эх, знать бы еще, удастся ли еще уйти после стрельбы?

Парни ушли, в ночной тишине стих шорох их шагов. Можно немного и самому передохнуть. Тяжеловато далось перетаскивать пушку, вон – рубаха на спине насквозь мокрая, и руки дрожат от напряжения.

Александр посидел немного на станине, потом прилег. Все равно ничего не видно, и, пока не забрезжит рассвет, сделать ничего нельзя. Он даже вздремнул неожиданно.

Проснулся от звука мотора. Это на аэродроме для прогрева запустили двигатель.

Саша протер глаза, зевнул. Темень вокруг посерела, стали видны контуры кустов, растущие поблизости.

Александр раздвинул станины, подпрыгнул на сошниках, вгоняя их в мягкую землю. Снял с плеча винтовку, повесил ремнем на край щита, открыл затвор. Зашел спереди, оглядел пушку. Хоть и низенькая – едва выше пояса, а замаскировать надо.

Он наломал веток, укрыл орудие. Хотя бы первые два-три выстрела маскировка поможет ему остаться незамеченным, и несколько минут он выгадает. На такой короткой – метров четыреста – дистанции стрелявшую пушку все равно не скроешь. Засекут по вспышкам, пыли, звукам выстрелов.

На востоке светлело. На аэродроме уже стали видны самолеты, вокруг которых суетились механики. Пора готовиться.

Александр подтащил ящики со снарядами, уложил их возле правой станины, открыл. На крышках – маркировка. «Так, 53-О-240, 53-Щ-240. «О», похоже, осколочные. А что такое «Щ»? Ладно, начну с осколочных».

Александр встал на колени слева от ствола. Низковата пушечка, крутить маховички наведения можно или стоя на коленях, или согнувшись в три погибели.

Дернув за рычаг, он опустил клиновый затвор и через ствол посмотрел на аэродром. Так, высоковато ствол задран. Покрутив маховичок вертикальной наводки, Александр опустил ствол.

Поведя стволом влево-вправо, он поймал кабину бомбардировщика точно в середину отверстия ствола. Пора! Если пилоты бомбардировщиков начнут выруливать по дорожкам, ему за подвижной целью не успеть – прицела нет.

Александр загнал в ствол патрон, нажал на кнопку спуска в центре маховичка. Пушка громко выстрелила, подпрыгнула, перед стволом взметнулось облачко пыли. По наставлениям, если лето и позиция неподвижна, полагается землю перед позицией полить водой, чтобы не демаскировать пушку вздымающейся пылью. Да где же воду взять?

Александр все-таки потерял секунду, посмотрев, куда попал снаряд. Оказалось, в самую точку! Правда, не в кабину бомбардировщика, а в двигатель. Тоже неплохо: мотор дымился, и уже показались языки пламени. Теперь – стрелять в темпе, ведь немцы еще ничего не поняли.

Запуск холодных моторов сопровождался хлопками, клубами дыма и языками пламени. Может быть, и разрыв относительно маломощного снаряда 45-миллиметровой пушки был воспринят как такой хлопок.

Александр маховичком повел стволом вправо и поймал в отверстие ствола грузную тушу фюзеляжа самолета. Загнав патрон в ствол, надавил спуск. Тут же прицелился в другой самолет, снова выстрелил. И только теперь посмотрел на бомбардировщики. Два из них горели.

О, пошло дело! Саша снова прицелился.

Но и немцы всполошились. Над аэродромом взревела сирена, объявляя тревогу. Но пока немцы соображали, откуда может исходить угроза, Саша успел выстрелить в еще один самолет.

Со стороны часовых в направлении лесополосы прозвучали первые винтовочные выстрелы, пока еще не прицельные.

Склад горючего! Как он про него забыл? Саша выглянул из-за щита пушки. Вот он, на территории аэродрома. Далековато, но и у него не винтовка.

Саша прицелился, выстрелил. Промах! Немного поправил маховичком прицел, – выстрел! На этот раз – попадание.

Полыхнуло пламя, раздался взрыв. И сила взрыва была такова, что у Саши заложило уши. От склада ГСМ полетели бочки. Падая, они лопались и возгорались. В той стороне аэродрома бушевал огненный ад.

Саша схватил патрон и выстрелил в склад снова – для верности. А от аэродрома в его сторону уже ехал грузовик с солдатами в кузове и два мотоцикла с колясками.

«Дело плохо, с одной винтовкой не устоять», – пронеслось в голове у Саши. А-а-а, была не была! Саша взял патрон из другого ящика с маркировкой 53-Щ-240, навел орудие по стволу на грузовик и выстрелил.

Эффект превзошел все ожидания. Грузовик вильнул в сторону, и при этом несколько солдат выпало из кузова. «Да ведь это шрапнель», – догадался Саша. Он читал и знал о таких снарядах. При выстреле снаряд летит к цели. Когда срабатывает замедлитель, подрывается вышибной заряд, и на цель летит уже облако круглых шрапнельных пуль, поражая по фронту на своем пути все живое на шестьдесят метров, а в глубину – до четырехсот. Удачный выстрел!

Только, увлекшись грузовиком, он упустил из виду мотоциклистов. Пулеметчики в колясках засекли орудие и открыли огонь. Пули защелкали по броневому щиту пушки.

Саша схватил «маузер», передернул затвор. Укрывшись щитом и опершись локтем о пушечное колесо, он прицелился в водителя и плавно нажал на спуск. Бах! Стрелял он хорошо, в учебке из десяти патронов восемь в десятку клал.

Мотоциклист завалился назад, мотоцикл дернулся и заглох. Зато второй уже был метрах в двухстах.

Саша передернул затвор, прицелился, нажал на спуск. А вместо выстрела – ни щелчка, как при осечке, ни выстрела. Александр ладонью слегка ударил по рукояти затвора, снова прицелился. На этот раз все получилось, прозвучал выстрел. Пулеметчик в коляске всплеснул руками и завалился набок. Ствол пулемета задрался вверх.

Мотоциклист попытался развернуть мотоцикл, но тут из-под колеса коляски вырвалось пламя, прозвучал взрыв. «Так это он на своей мине подорвался!» – догадался Саша. Или мотоциклист не знал о минах, или в пылу боя забыл о них. Ведь еще вчера, когда он полз к аэродрому, сам наткнулся на мину-растяжку.

Но сейчас мотоцикл лежал на боку и из пробитого бака тек бензин. Попав на раскаленную выхлопную трубу, бензин вспыхнул. Пора уходить!

От аэродрома в его сторону бежали солдаты.

Александр повел стволом и дважды выстрелил по солдатам шрапнелью. Не глядя на результат, он подхватил «маузер» и по-пластунски стал отползать. Потом вскочил и, пригибаясь, бросился бежать. Дело сделано, надо спасаться самому.

По левому предплечью ударило, как палкой, и кисть руки сразу занемела. Только не останавливаться, ведь он как раз на открытом месте. Надо добраться до леса. Еще немного, метров двести!

Александр с трудом дотянул до леса и в изнеможении упал на землю. Дыхание совсем сбилось. Он лихорадочно оглянулся назад.

Немцы окружили пушку, но близко подходить не решались, находясь от нее в полусотне шагов. Видимо, они опасались, что пушка заминирована. Эх, не все снаряды успел выпустить…

Саша посмотрел на руку. Немного ниже локтя из рукава рубашки был вырван клок, все пропиталось кровью.

Саша засучил рукав, осмотрел рану. Ранение было сквозным, входное и выходное отверстия недалеко друг от друга. Оторвав подол рубашки, он, как мог, перевязал руку. Нельзя терять время, надо уходить быстрее!

Саша поднялся и побежал по лесу. Со стороны аэродрома продолжали раздаваться взрывы, поднимался дым.

Лесок он пробежал за час, а ведь когда пушку втроем тащили, полночи ушло.

Лес впереди поредел, показалась насыпь. Саша вышел к железной дороге.

Он залег. Сейчас торопиться нельзя, необходимо осмотреться. И не зря!

По рельсам неспешно катила ручная дрезина. Двое немцев тянули за ручки привода, качая телами, как заводные. Еще двое автоматчиков сидели сзади, настороженно глядя по сторонам. Пальцы на спусковых крючках, к стрельбе готовы. Еще бы им не насторожиться: со стороны аэродрома по-прежнему валил дым и продолжали раздаваться взрывы.

Колеса дрезины мерно постукивали на стыках. Она проехала мимо затаившегося недалеко от насыпи Александра и скрылась за поворотом.

По обе стороны – никого.

Саша вскочил и опрометью бросился через пути. Оказавшись по другую сторону железной дороги, нырнул в густые заросли кустарника. Уф, теперь можно и дух перевести. Дальше – проще: рельсов с охраной и деревень не будет до самой Богдановки. А почему, собственно, Богдановка? Он же не собирался туда возвращаться?

Саша добрался до урочища, откуда тянули пушку, и присел на пушечный передок. Его донимали раздумья. Куда направиться? Где живут Михась и Мыкола, он не знал. Да он и не пошел бы туда, только семьи их подставил бы. Наверняка уже полицаи из местных есть, да и предатели найдутся. А тут у него еще ранение свежее. Любой дурак сопоставит ранение и стрельбу у аэродрома. Так что, хочешь не хочешь, а придется возвращаться в Богдановку, к Олесе. Хорошая она девка, да больно правильная, принципиальная, может и прогнать. А что? Она хозяйка в доме, на кой ляд ей трутень?

«Доберусь до сарая задами, как и уходил, переночую, а там видно будет, – подумал Саша. – Утро ведь уже, надо хоть рубашку застирать».

Далеко позади залаяла собака, и Александр почувствовал, как по спине пробежал холодок. Дворняг немцы повыбивали. Значит – служебная, по следу идет. Тогда надо к озерам идти. Речки больно маленькие, не укроют.

Саша открыл затвор «маузера». Два патрона всего. Хм, только застрелиться. Ну уж нет, не для того он сюда попал, чтобы пулю себе в башку пустить. «Надо убить собаку и спрятаться на озере, в камышах», – придумал он выход.

Александр пробежал через урочище, выбрал дерево – невысокое, разлапистое, чтобы залезть удобно было. Взобрался, однако, с трудом. Кисть левой руки, хоть и отошла от онемения, ныла, причиняя боль при каждом движении.

Он уселся в развилке поудобнее, положил маузер на ветку. Перед ним было метров двести открытого пространства.

Урочище представляло собой овраг с пологими склонами, скорее даже – глубокую ложбину. На склонах – редкий кустарник, а за ним уже – густой лес.

«Только бы собака была одна!» – взмолился про себя Саша.

И видно, Господь услышал его молитву.

Из-за деревьев показался солдат. Перед ним, на длинном, метров десяти, поводке бежала овчарка. Она шла по следу Саши, туго натянув поводок. Вот она, а следом и солдат, свернули к пушечному передку, на котором Саша сидел перед этим.

Саша устроился поудобнее, поймал в прицел собаку. Уловил момент, когда она замерла, обнюхивая передок. Выстрел! Собака жалобно заскулила и упала, дергая в конвульсии лапами. Солдат метнулся в сторону и благоразумно залег за передок, используя его как укрытие.

Из-за деревьев выбежало около десятка солдат. Собаковод опередил их на сотню метров и потерял собаку.

Солдаты слышали выстрел и почти с ходу открыли беспорядочный огонь из автоматов. Пули били по веткам дерева, по листве.

В «маузере» оставался последний патрон. Не тащить же ему было всю винтовку из-за одного патрона?

Саша прицелился, задержал дыхание и плавно потянул за спусковой крючок. Выстрел! Один из солдат, высокий, упитанный, схватился руками за грудь и упал. Остальные тут же залегли.

«Теперь надо спасаться самому», – понял Саша. Придерживаясь за ветки и закрываясь от немцев стволом дерева, он спустился на землю и бросился бежать. Без винтовки было легче. Найдут ли немцы другую собаку – большой вопрос, а он успеет добраться до озер. В открытом бою он, даже если бы не бросил «маузер», не смог бы выдержать бой с десятком автоматчиков. Потому лучший выход для него сейчас – спрятаться, переждать. И Александр бежал изо всех сил. Пока немцы поймут, что противник исчез, его уже и след простынет.

Вот и озера. Тут их два рядышком были. Одно называлось Белым, а другое – Черным. И несколько минут, а может, даже полчаса у него есть.

Александр сначала кинулся вправо, где камыши росли гуще. Но потом понял, что немцы туда побегут в первую очередь. Он сорвал несколько тростинок, перекусил их зубами и побежал влево – туда, где камыши росли редко и то – только у берега. Берег проглядывался насквозь, и спрятаться там было решительно негде. В самый раз местечко!

С берега Александр прыгнул подальше, чтобы не оставить следов. Потом взял полую камышинку в рот и погрузился в воду. В этом месте было неглубоко, немногим больше полуметра.

Вода была теплая, а дно противное: илистое, скользкое. Ил – это плохо. Он поднимается со дна, когда его потревожишь. И опытный глаз сразу увидит, что в этом месте кто-то проходил. Одна надежда: пока немцы доберутся до озера, муть уже успеет осесть.

Александр лежал неподвижно, размеренно дыша через трубку. Минуты шли за минутами, и ничего не происходило. Что творится на берегу? Посмотреть бы хоть одним глазом, да нельзя. Вдруг они сейчас на берегу и наблюдают за поверхностью воды?

Неожиданно далеко в воде раздался взрыв – как раз в том месте, куда он кинулся поперва. «Гранатами забрасывают, – догадался Саша. – Лишь бы сюда не швырнули, а то всплыву, как оглушенная рыба».

Раздалось еще три или четыре взрыва, и все стихло.

Саша пролежал неподвижно около часа – уж продрог. Вода хоть и теплая, а попробуй полежи в ней долго, да еще и неподвижно. Все тепло из тела высасывает.

Саша медленно поднял голову, стараясь, чтобы по воде не пошла рябь. Берег был пустынен. Но Саша не торопился. Вдруг немцы засаду оставили? Нет, никакого движения.

Он медленно выполз на берег. От долгого лежания в воде рана снова начала кровить. Да еще несколько пиявок с руки сорвал, брезгливо поморщившись.

Немцы ушли. Только вот куда?

Саша, пригнувшись, прошел по берегу. На песчаной почве были видны следы сапог. Ни один след не вел в сторону деревни. Можно идти к Богдановке. Поесть бы сейчас чего-нибудь!

И тем не менее Саша прошел около километра по маленькой речушке или, скорее, ручью, сбивая возможное преследование с собаками.

К Богдановке подошел задами, выметенными донельзя. Пройдя незамеченным к сараю, снял с себя полусырую одежду, бросил ее на веревку сушиться и улегся на все еще лежащую на сене дерюжку. От пребывания в воде и голода его трясло. Но, согревшись под легким одеялом, он уснул.

Проснулся от присутствия постороннего. Не открывая глаз, попытался понять – кто в сарае? От мужчин обычно исходит запах табака, ваксы для сапог, пота.

Сейчас запаха не было. «Наверное, Олеся», – Саша открыл глаза.

На него смотрел ствол дробовика, а держала его в руках именно Олеся. Сколько она здесь стояла, неизвестно, но от ее взгляда не ускользнула окровавленная повязка на Сашиной руке.

– Не пойму я тебя! Кто ты по жизни? Ночью исчезаешь, днем приходишь – с раной на руке, в окровавленной одежде. Ты дезертир, а по ночам людей грабишь? Или партизан?

– Я сам по себе.

– Где руку поранил?

– О колючую проволоку, когда перелазил через нее.

– Куда ты мог лазить?

– На немецкий склад за продуктами. Не сидеть же на твоей шее!

Поверила Олеся его словам или нет, но дробовик опустила. Это была старая «фроловка», вероятно – отцовская.

С началом войны на всей территории Советского Союза оружие и радиоприемники под страхом тюремного заключения было приказано сдать в милицию. Сюда немцы пришли слишком быстро, и, скорее всего, жители об указе ничего не знали. Но и при немцах хранить дома дробовик было невозможно.

Александр посмотрел на ружье, потом на Олесю и покачал головой.

– Утопила бы ты ружьецо где-нибудь, не ровен час – немцы придут. За него ведь и расстрелять могут.

– Это за старый дробовик?

– За него, милая.

– Я тебе не «милая», получше кого-нибудь найду.

– К слову пришлось, прости, если обидел.

– Давай рану посмотрю.

– Чего ее смотреть, только подсыхать начала.

– Если гноиться начнет да антонов огонь приключится, умрешь ведь. Нет сейчас докторов и больниц.

– Тогда смотри.

Олеся принесла из избы чистые тряпицы и кастрюлю с теплой водой. Она умело отмочила водичкой заскорузлую повязку и сняла ее. Осмотрев рану, заметила:

– Врун! Никакая это не колючая проволока! Видела я уже раны, даже перевязывала, когда наши отступали. Это сквозное пулевое ранение.

– Надо же! – делано удивился Саша. – А я думал – проволока.

Девушка внимательно посмотрела в глаза Александру и промолчала. Она промыла рану водой, приложила сухой мох, как еще наши деды в старину делали, и перевязала чистой тряпочкой.

– Где рубашка твоя?

– Сушится.

Олеся подошла к веревке, на которой сушились штаны и рубашка. Брюки только осмотрела, а рубашку тут же сорвала с веревки.

– Кровь на ней и рукав рваный. Выкинуть надо!

– Нет, лучше в печке сожги, чтобы следов не осталось.

Олеся усмехнулась, но перечить не стала и ушла в избу. А вернувшись, повесила на веревку сухую и чистую рубашку.

– Этак, пока отец вернется, у него одежды не останется. Почему одежда сырая? Дождя вроде не было, – Олеся испытующе смотрела Саше в глаза.

– По ручью шел, собак со следа сбивал, – вынужден был признаться Саша.

– Так за тобой немцы гнались?

– Именно.

– И где же они?

– Я быстрее бежал, – пошутил Саша.

– Ты чего-то не договариваешь!

– Что ты ко мне пристала, как банный лист? Ты что, следователем работаешь? – Саша едва удержался, чтобы не добавить «в НКВД».

– Ладно, не хочешь – не говори. Все равно сама все узнаю. Вставай, снедать будем.

– О, хорошее дело! А то – ружье сразу на меня. Да «где был, что делал»? Как сварливая жена…

– А ты женат?

– Нет, если тебе это интересно. И детей у меня пока нет.

Ели молча. Саша уплетал за обе щеки суп с клецками, потом – картофельные оладьи. Все с пылу, с жару, вкусное. Эх, сейчас бы мясца кусочек да стопку водочки!

Подхарчившись, он почувствовал, как неудержимо потянуло в сон. И то сказать, за последние трое суток он едва ли десять часов спал, а уж пешком отмахал! Веки закрывались сами собой.

Глядя на Сашу, Олеся почувствовала к нему жалость и какое-то необъяснимое пока доверие. Заметив, что он клюет носом, она сказала:

– Ложись, ты что-то совсем квелый.

Саша направился к двери.

– В избе ложись, на отцовой кровати.

Она проводила его в комнатку, указала на кровать. Была кровать сделана своими руками, грубовато, но даже не скрипнула, когда он лег. «Добротно сработана», – про себя похвалил мастера Саша. Перина пуховая, мягкая, давно не спал на такой, Сон навалился мгновенно.

Проснулся он от громкого стука в дверь.

– Да что такое, выспаться не дадут!

На стук пошла открывать дверь Олеся. Саша же лихорадочно одевался: не хватало, чтобы соседи увидели его в избе девушки раздетым.

Но это оказалась не соседка. Грубый мужской голос интересовался у Олеси, не видела ли она чужих.

– Нет, пан Василий!

– А чего ты меня в горницу не приглашаешь? Могла бы первачом угостить!

– Нет у меня первача.

– А у батьки твоего был, я знаю. И не называй меня Василием! Я нынче на службе Великой Германии. Потому называй «пан полицейский».

– Хорошо, пан полицейский.

– Вот, другое дело. Пошли в избу, осмотреть велено.

– Не прибрано у меня…

– Ничего.

Олеся и полицейский вошли в избу.

Саша лихорадочно раздумывал, что делать. Сигануть в открытое окно? Заметит ведь. А если этот полицейский не один? Вот ведь попал в переплет!

Саша замер в ожидании какой-то развязки ситуации. Дверей между комнатками не было, лишь ситцевая занавеска. И сквозь щелочку в ней Александр видел, как по-хозяйски вошел в избу полицай – рыжий мужчина лет сорока с белой повязкой на рукаве и надписью «ПОЛИЦАЙ» на ней. Он уселся на лавку возле стола и поставил рядом с собой снятую с плеча винтовку, советскую трехлинейку, видимо, захваченную немцами в качестве трофея.

– Давай-ка, Олеся, налей, встреть гостя как положено.

Олеся фыркнула, однако нагнулась к люку подпола – видимо, самогон хранился в подвале.

Полицай среагировал мгновенно: он схватил Олесю лапищами за бедра и задрал на ней платье. Олеся взвизгнула и сделала отчаянную попытку освободиться.

Этого Саша уже стерпеть не смог. В два прыжка он оказался рядом с полицаем и заученным движением свернул ему голову. Раздался хруст шейных позвонков, детина обмяк и завалился на скамье.

Прикрыв ладошкой рот, Олеся смотрела на происходящее широко раскрытыми глазами, в которых плескался нескрываемый ужас.

– Ты что сделал? – наконец произнесла она.

– Гада прищучил!

– Как очнется, что говорить будем? Ой, мамочки!

– Он уже не очнется.

– Ты его… убил? – прошептала она.

– Натурально убил.

Саша потирал руку. Рана заныла от физической нагрузки.

– Это же Василий Пасюк, из Борков!

– Был Василий, стал полицай. Туда ему и дорога!

– Он до войны в тюрьме сидел, за разбой.

– Наверное, немцы освободили.

– Ой, что же теперь будет?

Было видно, что Олеся паникует и уже находится на грани истерики. Конечно, не каждый день на глазах человека убивают, хоть он этого и заслужил своей паскудной жизнью.

– Труп я ночью уберу, – спокойно сказал Саша.

– Он до ночи в избе будет? Я боюсь мертвых, я в избу не войду!

– Живых бояться надо, чего он тебе мертвый сделает? Ты, когда открывала, других полицаев не видела?

– Вроде нет.

– Вроде! Где твои глаза?

Саша осторожно подвинул край занавески на окне.

Деревня была пустынной – никакого движения. Хорошо, если никто не видел, как Пасюк этот к Олесе зашел.

– Тихо, не видно никого.

– Зачем его убивать было? – спросила девушка.

– А зачем ты орала? Я же думал, что он тебя изнасиловать хочет.

– Отбилась бы, – как-то неуверенно ответила девушка.

– Теперь поздно об этом говорить.

Олеся ушла в другую комнату.

– Не могу я вместе с этим… – она не договорила.

Александр в раздумье присел на лавку перед лежащим на полу трупом. «Черт, не оставлять же его на кухне. Не ровен час, зайдет кто-нибудь. Может, в подпол его сбросить? Так ведь трупное окоченение наступит, потом его оттуда не вытащишь».

– У тебя большой мешок есть? – окликнул он Олесю.

– Есть.

– Неси.

Олеся опасливо, сторонкой, по-над стенкой обошла мертвого полицая и вскоре вернулась с большим мешком.

– Теперь веревку принеси.

Когда Олеся принесла веревку, он попросил ее выйти, а сам притянул и связал руки и ноги полицейского, сложив его тело вдвое. С превеликим трудом он затолкал труп в мешок, завязал горловину и, перетащив мешок в коридорчик, положил его в темный угол. Так он хоть в глаза бросаться не будет. А тяжел, собака! Ночью этого гада еще вытаскивать придется.

Саша оглядел кухню. Е-мое, кепка полицейского на полу валяется, и винтовка у стола стоит. Не помогла она хозяину.

Саша открыл крышку магазина, и ему на ладонь вывалилось три патрона. Он даже рассмеялся. Не густо немцы полицаев снабжают! Карманы-то у полицая пустые – ощупал, пока в мешок заталкивал.

Винтовку с дробовиком в ручье утопить придется. Полицейский мог сказать, куда направился, а если еще его винтовку найдут, не отвертеться будет.

До темноты они сидели, как на иголках.

Едва стемнело, Саша взял винтовку полицая, дробовик Олеси и задами направился к ручью. Пройдя подальше вдоль берега, он закинул оружие в воду. А вернувшись домой, сказал Олесе:

– Помогай!

Вдвоем они едва дотащили мешок с трупом до ручья.

– Все, – обернувшись к Олесе, сиплым от натуги голосом сказал Саша, – иди домой, дальше я сам.

По земле тащить труп в одиночку тяжело, а вот по воде – в самый раз.

Александр столкнул мешок с трупом в воду и увидел, что тот до конца не тонет и хоть немного, самую малость, но из воды выглядывает. Тогда он ухватил мешок за горловину и потащил его вниз по течению. Хорошо хоть туфли не надевал. Они и так размокли, а другой обуви у него нет.

Километра через два-три – разве определишь расстояние ночью, в кромешной тьме – он наткнулся на корягу. Под нее мешок и затолкал. Глядишь, сожрут раки, они мертвечину любят.

По ручью же он вернулся в Богдановку. Дно у ручья песчаное, мягкое, ногам даже приятно. А про битые бутылки и другой мусор, о который пораниться можно, здесь даже не слыхали.

Заявившись во двор, он повесил брюки сушиться в сарае. В избу зашел в рубашке и трусах. Олеся всплеснула руками:

– Где штаны оставил?

– Представляешь, дождя нет, а брюки снова сырые. Не везет мне что-то. В сарае висят, сушатся. Спать пора. Надоели мне сегодня водные процедуры.

Саша снял рубашку, улегся на постель и еще раз вспомнил все происшедшее с полицейским. Вроде все предусмотрел, следов нигде не оставил. С тем и уснул.

Проснулся он в полночь от чьего-то прикосновения.

– Саша, это я, Олеся. Уснуть не могу, страшно. Так и кажется, что мертвый Василий сюда вернется. Можно я с тобой полежу?

– Ложись, места много.

Кровать и в самом деле была широкой, двуспальной.

– Все не решался тебя спросить – а где же мама твоя?

– От тифа умерла, еще за три года до войны.

– Прости, Олеся, не знал.

Саша повернулся к Олесе, приобнял. Девушка запротестовала:

– Только без рук!

– Как знаешь.

Саша засопел, повернулся к ней спиной и уснул.

Проснувшись утром, он обнаружил, что Олеся повернулась во сне к нему лицом, обхватила рукой, да еще и ногу ему на ногу положила. Ночная рубашонка задралась, обнажив прелестные ноги и попку.

Видно, Саша неосторожно повернулся, и девушка проснулась, смущенно поправила ночнушку.

– Я же говорила – без рук! – попыталась рассердиться Олеся.

– Так это же не я тебя обнимал – ты сама…

Девушка покраснела слегка:

– Отвернись!

Она встала с постели, вышла из комнаты, и вскоре Саша уже услышал звон подойника.

– Коровку подоит сейчас, молочко парное пить будем! – обрадовался Саша.

Только они уселись завтракать, как в окно постучали.

– Это дед Трофим – наш, деревенский! – поспешила успокоить Александра Олеся.

Она вышла на крыльцо, и, поскольку окно было открыто, Саша ясно услышал их разговор.

– Здравствуй, Олеся.

– И вам доброго здоровья, деда.

– Не мое, конечно, дело, Олеся, только ты бы побереглась, дочка. Прошлой ночью аэродром немецкий, что под Дубовкой, наши разгромили, должно – окруженцы. Так немцы злые сейчас, по деревням рыщут, всех молодых парней с собой увозят. Люди говорят – в Пинск. Сегодня в Борках были. А тут еще полицай из этих Борков, Васька Пасюк, будь он неладен, пропал.

– Деда, я-то здесь при чем?

– Ты уж прости, дочка, меня, старого, только жилец-то твой – уж не знаю, кем он тебе приходится, мужик молодой и, похоже, из военных. Ушел бы он от греха подальше. У нас в деревне мужиков-то, окромя него, и нет, одни бабы с детишками да старики остались.

– Хорошо, деда, спасибо вам, что предупредили. Родственник это наш дальний. Только о нем немцам – ни слова.

– Понимаю, дело молодое, а все же поберегись.

Олеся вошла в избу бледная, видимо, спокойствие во время разговора далось ей нелегко.

– Я слышал разговор, Олеся, – опередил ее Александр, поднимаясь из-за стола. – Сейчас доем и уйду.

– Куда же ты пойдешь?

– А к фронту и пойду. Нагрянут немцы – из-за меня вся деревня пострадать может. Тем более что у меня ранение свежее. Немцы не дураки, быстро сообразят, что к чему.

– Так аэродром – твоих рук дело?

– Моих, – не стал больше скрывать Саша. Все равно уходить, так чего дальше темнить.

– И эшелон на станции ты сжег?

– Было дело.

– Вот я дура!

– Это ты о чем?

– Думала о тебе плохо. Да ты сядь, доешь. А я пока узелок тебе соберу.

Саша допил молоко, доел хлеб. Олеся же металась по дому, собирая узелок, яичек вареных, несколько картофелин, половину каравая ржаного хлеба, огурцов и немного соли в спичечном коробке.

Александр успел сбегать в сарай и надеть высохшие штаны и рубашку.

– Ну, Олеся, давай прощаться. Девушка ты хорошая, береги себя. Даст бог, свидимся еще.

Олеся обняла Сашу, всплакнула. Ну да слезы девичьи – что роса под лучами летнего солнца, высыхают быстро.

– Ты ведь с немцами боролся – один! А я вместо помощи…

– Ну-ну, – погладил ее по плечу Саша, – успокойся. С кем не бывает!

Он повернулся, взял узелок со стола и вышел. Уходил задами, через огороды, чтобы меньше любопытных глаз его видело.