Читать книгу За троном. Царская милость - Юрий Корчевский, Юрий Григорьевич Корчевский - Страница 3

Безвластия боялись и бояре, и народ, все хорошо помнили Смуту, когда без малого устояло государство. Да еще протопоп Аввакум со сподвижниками предвещали скорую смерть молодого царя. Смутьянов хватали, тащили в Разбойный приказ, пытали: кто подстрекатель? Рвали ноздри, жгли каленым железом, заковывали в железо, ссылали в Сибирь. Но горлопанов меньше не становилось.

Состояние Федора Алексеевича вызывало беспокойство. Сестры и тетки по материнской линии не отходили от постели недужного царя. Аптекарскому приказу Милославские не верили, поскольку с 1672 года его возглавлял А. С. Матвеев, боялись – отравят. Яды в борьбе за власть применялись зачастую. Бояре и дворяне переняли гнусную практику у венецианцев и генуэзцев. Самочувствие царя медленно, но неуклонно ухудшалось. Стали отекать ноги, кровили десны, болели суставы и травмированная спина. Первого февраля 1676 года Матвеева отстранили от должности, а уже с восьмого февраля Аптекарский приказ возглавил Никита Иванович Одоевский. Он развил кипучую деятельность, созвал консилиум из шести лучших лекарей страны. Болезни царя были известны: «скорбут», как называли цингу, и травма грудной клетки и позвоночника. Род Милославских по материнской линии был болезненным, дети болели, умирали. Знать-то знали, но лечить не умели. Консилиум назначил прогревания и мази на ноги.

В Кремле хворый молодой царь бывать зимой перестал, находился в Измайлово, в родовой усадьбе. Здесь еще стараниями отца Федора, Алексея Михайловича, были устроены сады – Виноградный, Просянский, Потешный, Островной. Попечением царским в 1670 году был построен пятиглавый громадный Покровский собор, украшенный изразцами.

Но и у царей бывают дела, требующие личного присутствия в Кремле, скажем, приемы иноземных послов. Посол – полномочный представитель своего государства, и принять его не может опекун вроде Милославского. А дядька Артамон Матвеев впал в немилость и подозрение, был отстранен от дел. Рынды доставили Федора Алексеевича в Грановитую палату, перенесли из кареты на носилках, усадили на трон. Милославский и дьяк Посольского приказа стояли по обе стороны от трона, чтобы подсказать, направить беседу в нужное русло.

Алексей внутри Грановитой палаты не был, чином не вышел. После переговоров послы иноземные вышли, а через время на носилках, чтобы послы не видели немощное состояние царя, Федора Алексеевича вынесли. Он увидел Алексея, проходившего мимо, сменившегося с караула пару часов назад. Царь приказал рындам остановиться, махнул рукой, подзывая стрельца. Алексей подбежал, вытянулся.

– Здрав буди, великий князь и государь!

– Вот здоровья мне и не хватает, – уныло кивнул царь.

Был он в собольей шубе, горностаевой шапке, в красных сафьяновых сапожках. Все же на прием послов приезжал, при параде.

– Я как тебя вижу, крепкого да здорового, мне вроде лучше становится, – продолжил Федор Алексеевич.

Алексею молодого царя жалко. Грамотен, умен, а здоровья нет. Ему бы бегать, а его на носилках носят. Знал из исторических хроник Алексей, чем болел царь. А впрочем, стоило попробовать облегчить состояние хворого.

– Государь, не гневайся. Можно я попробую по-своему, по-народному полечить?

– Ты не лекарь, стрелец. Меня лучшие лекари уже смотрели, а ноги как пухли, так и пухнут.

– А что ты теряешь, государь?

– Верно. Вот что, скажи своему полковнику, что я на время забираю тебя.

– Мне время нужно приготовиться.

– Где Измайлово знаешь?

– Язык до Киева доведет.

– Завтра жду.

Царь махнул рукой, рынды перенесли его в крытый возок на санных полозьях, заботливо прикрыли медвежьей шкурой. Под ней тепло всегда, даже в лютый мороз. Царский поезд уехал. Алексей остался на несколько минут стоять. Ох, зря он напросился! Как бы не опростоволоситься. Так и голову на плаху сложить недолго. И кто его за язык тянул? Направился к полковнику, доложил о решении царя забрать его на время в Измайлово.

– Некстати как! Стрельцов посылают усмирять Соловецкий монастырь, каждый человек на счету! – Полковник скривился, как от зубной боли.

– Думаю, ненадолго меня в Измайлово. А что с Соловками?

– Не слыхал разве? Еретика Аввакума слушали, раскольника проклятого, анафеме церковным собором преданного. Теперь стрельцам расхлебывать надо. А монахи на Соловках упорные, оружному бою привычные. Уж сколь от шведов отбивались, никто их монастырь взять не мог. Мыслю – немало кровушки прольется.

Получалось – как будто знал Алексей, в Измайлове укрыться хотел. Не дезертировать, а хитро переждать. Но царю перечить никак не можно.

– Лошадь из конюшни возьми, негоже стрельцу пешком. Уж больно долог путь. На ногах-то целый день идти. Оружие не бери, не подпустят рынды тебя с ним до царских покоев. А вообще – желаю тебе удачи. Чувствую, далеко пойдешь. Ты из простых людей, и не каждого государь во дворец приглашает. Челядь – повара, портомойки – оно понятно. Лопни мои глаза, ты еще нами командовать будешь.

Вот с этими словами Алексей мог бы согласиться. Не раз поднимался он от рядового воина до сотника, потом и выше – командира хилиархии.

– И еще – рынды задирать будут, слова обидные говорить. Терпи и в склоку не лезь. За каждым рындой могущественный род стоит. Схарчат и не подавятся. Если сладится, потом припомнишь. Месть – она блюдо холодное.

Мудр полковник, напутствие правильное дал. Алексей поблагодарил. Вышел из воинской избы и сразу на торг. Цинга, она от дефицита витамина «С» в организме бывает. Обычно это болезнь полярников, моряков дальнего плавания, первопроходцев Севера. Понятно, что лекарств таких здесь не найти. Но есть природный источник – те же лимоны, да вообще цитрусовые. В Москву их возили персидские купцы небольшими партиями. Товар редкий, брали в основном повара-иностранцы, как приправу к рыбным или мясным блюдам. Выписывали дворяне знатных поваров из-за границы больше для бахвальства. А при Петре Великом это в моду вошло, как ни повар, так француз либо итальянец.

Алексею удалось сторговаться на десять лимонов. Цены изрядные, сильно кошель облегчили. А еще сабельник у травников искал. Точно знал, им дед и отец суставы лечили. Однако травка редкая, только у одного травника нашел. Торговался долго, но всю невеликую партию забрал, в узел к лимонам отправил.

– Отец, ты бы дня через три-четыре еще сабельник на торг принес. Все заберу.

– Ты же вроде бодро ходишь.

– Не себе беру.

– Мало кто о травке сей знает, по секрету такие знания передаются, от отца к сыну.

Алексей в Кремль вернулся, в конюшне лошадь свою проверил – подковы, седло. Честно сказать, один раз только на ней выезжал. Кусок хлеба сунул, повинился.

– Застоялась, Зорька! Отныне по-другому будет. Кончилась твоя спокойная жизнь.

После заутрени и завтрака выехал, выклянчив на поварне половину каравая хлебного. Самому может пригодиться, а накормят во дворце, так лошади отдаст. Любят лошади хлеб, особенно с солью, самое любимое лакомство, как зайцу морковка или козлу капуста. Пару часов – и он в Измайлово. В царской резиденции своя охрана из стрельцов, Алексею незнакомая. Он назвался, его пропустили. По большому счету – непорядок, эдак на охраняемую территорию любой проникнет. Нынешняя система охраны первых лиц куда бдительнее и строже. Хотя у царей были специальные люди, пробовавшие блюда, подававшиеся на царский стол, во избежание отравлений.

Жен царских травили, у того же Ивана Грозного. Сами жены никому не мешали, боялись усиления влияния рода жены, возвышения при царствующем муже.

Стрельцы забрали у Алексея лошадь, отвели в конюшню. Алексей было следом пошел, да остановили его.

– Не беспокойся, гость. Накормим, напоим, расседлаем.

Один из стрельцов повел Алексея ко дворцу, в сенях передал его рынде.

– Велено было государем сегодня явиться.

– Сказывали мне. Что в узле?

– Лекарственные снадобья.

Алексея проводили в комнату царя. Федор Алексеевич лежал в постели – бледный, одутловатый. В комнате находились две сиделки и у дверей стоял рында.

– Доброго здоровья, государь!

– А, Алексей! Привез снадобья?

– Одно готовить надо, а второе – вот.

Алексей достал из узелка лимоны, протянул молодому царю. Федор Алексеевич выразительно посмотрел на рынду. Тот исчез за дверью, вернулся в сопровождении мужчины. Это был слуга, пробовавший все царские кушанья, – не отравлены ли? Слуга взял лимон и, не очищая от кожуры, впился зубами. Рот его тут же скривился.

– Кислятина немилосердная. Хуже неспелого яблока.

Алексей попросил у рынды обеденный нож и тарелку, очистил лимон от кожуры, протянул царю.

– Каждый день по два-три лимона съедать надо, хотя бы месяц.

Царь откусил, скривился, с видимой неохотой съел.

– Второе снадобье такая же отрава?

– Его настаивать надо. Найдется хлебное вино?

– Во дворце все есть, ступай. Тебе дадут необходимое.

Слуга, что пробовал лимон, отвел Алексея на поварню, принес четверть хлебного вина, как называлась водка, делавшаяся из пшеницы, откуда и название пошло. А четвертью называлась стеклянная бутыль в три литра емкостью. Ведро вмещало двенадцать литров, четверть – три или четвертую часть ведра. Бочка вмещала сорок ведер, или 492 литра, ушат – два ведра, а водочная бутылка – 0,6 литра, или полкружки.

Алексей открыл притертую пробку, понюхал, отшатнулся. Натуральная сивуха!

– Древесный уголь неси, пару пригоршней, а еще чистую холстину, пустую четверть.

Просьбы Алексея были быстро исполнены. Алексей вылил водку в медный таз, щедро бросил туда древесный уголь. Водка быстро почти черной сделалась. Слуга не отходил ни на шаг, присматривал – не подсыпет ли стрелец яда или не сделает ли наговор? Верили тогда в наговоры, колдовство, порчу. Через час Алексей водку слил в четверть, процедив через чистый холст. И все снова повторил в точности.

– Уголь-то зачем? – не выдержал слуга.

– Скоро узнаешь, сам так делать будешь, потому смотри внимательно.

Во второй раз уголь держал дольше. Березовый уголь – то что надо, хорошо впитывает сивушные масла, очищает хлебное вино. Снова слил водку в штоф. Холст очистил водку от частиц угольной пыли. Профильтровал через ткань дважды, понюхал. Пахло лучше, обычной водкой, а не самогоном. Отлил ложку спиртного в медный половник, поджег горящей лучиной. Водка загорелась едва видимым синим пламенем. Так спирт горит градусов семидесяти. Из штофа плеснул в два шкалика, грамм по пятьдесят.

– Попробуем, – и выпил первым.

Ядреная, зараза! Дыхание задержал, выдохнул. Глядя на него, слуга понюхал, потом выпил. Слезы из глаз покатились.

– Крепка! И вкус лучше.

– А, заметил! Впредь, как на стол хлебное вино подавать будут, очисти, как я сделал. Пить приятнее и похмелья не будет на следующий день. А уж если ягод добавить, скажем малины, брусники, так другого и пить не будешь.

– Учту.

– А теперь снадобье лечебное делать будем.

Алексей попросил разделочную доску, кухонный нож, мелко порезал сабельник, аккуратно ссыпал в бутыль с хлебным вином.

– Теперь настоять все надо, дней пять, в прохладном и темном месте.

– Я к себе в комнату поставлю. Никто доступа иметь не будет.

– Вот и славно.

Слуга подхватил бережно четверть, унес. Алексей кухню, или поварню, как тогда называли, покинул. А куда идти дальше? Фактически пять дней он не нужен, трава настояться должна, а лимоны царь сам есть может. Направился к конюшне, у которой его перехватили два рынды.

– Куда? Отпущать велено не было. Справа от храма дом для прислуги. Тебе туда.

Об Алексее уже знали, провели в комнатку на поверхе. Малюсенькая, топчан с матрацем и сундук для одежды. Оконце в две ладони слюдой затянуто, свет пропускает, а не видно ничего, мутное. Разделся, уселся на топчан, хлеб из узла достал, пожевал всухомятку. Не, в полку стрелецком лучше, а в царской резиденции он гость непрошеный. Пять дней, пока сабельник не настоится, ему здесь быть. Потому мысленно половину каравая на пять частей разделил, одну долю съел, остальное в тряпицу завернул, в узел положил. На топчан улегся. Себя последними словами клясть стал. Кто его за язык тянул? Не зря говорят: молчание – золото, а слово – серебро. Промолчал и служил бы себе спокойно. Со стрельцами знаком, десятник и полковник благоволят, не придираются. А пока он в Измайлово сидит, часть полка в Соловки уйдет. А где размяться, как не в боевых действиях? Монахи в отдаленных монастырях, подвергавшихся постоянно набегам, татар на южных рубежах или шведов на севере, воевать умели. Потери с обеих сторон предполагались большие. Монахов меньше, чем стрельцов, но у них преимущество – за крепкими стенами сидят, запасы продовольствия такие, что год, как не более, без подвоза провизии голодать не будут. Стало быть – осада не даст ничего. Стрельцы штурмовать стены будут, пушками мощные стены Соловков не проломить, у шведов не получилось. При любом штурме соотношение потерь три к одному, а то и к пяти. Цинично, но на потерях делается карьерная лестница. Кто активен был, заменил убитого десятника, тот сам после боя десятником становился. Алексей это уже проходил, знал точно. И сидение в Измайлово было ему как кость в горле.

Время было неспокойное. Османская империя в союзе с Крымским ханством жаждали захватить украинские земли, готовились к войне. И в самой стране бунты, а виной тому церковный раскол. Еще при отце Федора, царе Алексее Михайловиче, патриарх Никон осуществил реформу церковную, целью которой была унификация богослужебного чина Русской церкви с Греческой, прежде всего Константинопольской. Реформа вызвала раскол среди служителей церкви и паствы. В 1656 году все крестящиеся двумя перстами Поместным собором объявлены раскольниками, еретиками, отлучены от Троицы и преданы анафеме. Согласия не было даже среди священников и монахов.

Восстал Соловецкий монастырь, объявились проповедующие, утверждающие об истинности старой веры. Особенно известен стал протопоп Аввакум. В 1681 году Поместный собор будет просить царя о казнях старообрядцев, и в 1682 году состоится первая массовая казнь. Сам же Аввакум (Аввакум Петров) в 1667 году был бит кнутом, сослан в Пустозерск на Печоре, где четырнадцать лет просидел на хлебе и воде в земляной яме. Послал резкое письмо царю Федору Алексеевичу, где поносил патриарха Иоакима последними словами, а царю предрекал скорую смерть. Письмо переполнило чашу терпения, и Аввакум с сотоварищами был сожжен в срубе 14 апреля 1682 года. За упорство в вере, за подвижничество и мученическую смерть старообрядцами причислен к лику святых, пострадавших за веру.

Алексей о ситуации в стране, о происходящих и грядущих событиях знал, выстраивал свою линию поведения.

В каморку его открылась дверь. Слуга, что наблюдал за ним на поварне, спросил:

– А что же кушать не идешь? Али не голоден?

– Я бы поел, да где и когда обед – не знаю.

– Ах, незадача какая! Идем со мной.

Поварня и трапезная для прислуги располагались в этом же доме, на первом этаже. Большая часть прислуги поели уже. Но и Алексею налили полную миску щей, да каши с убоиной, да кружку сыта. Кормежка не хуже была, чем у стрельцов, но и не лучше. С пылу с жару, свежее. А хлеб горячий еще, из печи. Так жить можно! После сытного обеда отправился в свою каморку. Выспался от души, направился в Покровский собор. С одной стороны, интересно, а с другой – помолиться надо. Православный он, к тому же – наблюдают за ним. Прислуга друг друга знает, за новым человеком всегда приглядывают. Изразцы в храме осмотрел, полюбовался, перед иконами постоял. Храм в родовой усадьбе Романовых, иконостас в богатом окладе и иконы намоленные.

Утром проснулся рано. Спал бы еще, да на кухне гремят посудой кухарки. В храм на заутреню сходил, но царя не видел. Видно, в домовой церкви был. После завтрака по территории имения походил. В двадцать первом веке сюда экскурсии водить будут. Однако любопытным не все покажут, да и новодела много. Самое интересное в запасниках, особых кладовых, как в Эрмитаже, Этнографическом музее, да и прочих.

А только заметил Алексей за собой слежку. Ненавязчиво, в отдалении, но приглядывал за ним человек. Боялись, что сбежит или стырит что-нибудь? Смешно. Он царю помочь приехал, если получится, сблизиться. Понятно, вокруг царя опекуны, няньки – тетки, бояре. Все хотят поближе быть, щедротами царскими обласканы. Но для этого полезным царю и стране быть надо. И не угодничеством, а делом.

На второй день Алексей березовый чурбачок нашел, стал приседать с ним, пробежку сделал. Надо себя в форме держать. Рынды, периодически наблюдавшие за ним, посмеивались. Алексей на насмешки не отвечал, памятуя слова полковника. Задирать его рынды не смели, все-таки царем приглашен, государь и осерчать может. Но на словах молодые балбесы изгалялись. Но Алексею терпения не занимать, продолжал занятия.

Минуло пять дней. Алексей слугу нашел, у которого водка с сабельником настаивалась.

– Пора.

– Отпробовать надо.

– Только чуть, третью часть чарки. Это снадобье уже, не хлебное вино.

– Нешто мы не понимаем?

Служба у слуги такая. Ест-пьет с царского стола, что и бояре не каждый день вкушают. Но помереть от яда в любой момент может. От многих ядов первое противоядие – селен, да где его взять на Руси?

Настойку можно было применять внутрь и втирать наружно в суставы. Да закавыка была. В начале лечения обострение бывало, усиливались боли. Когда Алексей со слугой к царю в комнату вошли, стрелец так и сказал:

– Государь, вначале совсем худо будет, седмицу суставы ломить будет, а потом с каждым днем облегчение. Выдержишь семь ден, через месяц свободно ходить будешь.

– Выдержу, – твердо заявил Федор Алексеевич. – Народ мой только на стуле или носилках меня видит. Негоже. Разве я о слухах не знаю, что предсказывают мне смерть скорую от хвори неизлечимой? Как лечиться?

– По чарке, не больше, три раза в день пить, а еще суставы натирать, потом теплым обертывать.

– Начинаем, надоело бока отлеживать. Эй, подать чарку.

Царь выпил, скривился.

– Государь, не так пьют. Выдохнул, выпил и не дыши.

– Сколь не дышать?

– А сколько сможешь.

– Голова уже кругом пошла, в животе тепло.

– На хлебном вине настояно. Тереть?

– Три.

Слуга и Алексей раздели царя, благо сиделок да теток Федор Алексеевич на время процедур выгнал. Алексей суставы по очереди растирал, хотя царь постанывал и охал. Настойку втирали, обертывали шерстяными пуховыми платками.

– Огнем горят суставы-то! – пожаловался царь.

– Терпи, верь и молись, государь! На тебя вся страна смотрит. А вечером мы снова придем. Духом собирайся, три седмицы лечение длиться будет.

– Слово даешь, стрелец, что опосля на ноги встану?

– Головой ручаюсь.

– А десны-то кровить меньше стали. Еще бы мне этих заморских фруктов.

– Государь, пусть слуги твои на торгу покупают. Для стрельца дорого, я весь кошель опустошил. Ты уж прости, что много не привез, денег нет.

– Что же ты раньше молчал? Рынду мне!

Царский телохранитель за дверью стоял, явился мгновенно.

– Стольника ко мне немедля!

Где царь, там и придворные. Стольник вошел не спеша, не пристало боярину поспешать, не к лицу.

– Бери сани и на торг. Что купить, вот он скажет.

И показал на Алексея.

– И еще – полный кошель серебра стрельцу отсыпь. Потратил он все жалованье на меня. И молчит, скромен. Не то вы, все время денег просите.

– Исполню в точности, государь.

Долго ли слугам лошадь запрячь? До торга лихо домчались. Нашли лимоны, Алексей еще калины и облепихи взял. Наши они, российские. Витамина «С» в них поменьше, чем в лимоне. Однако, если медом приправить, ложками есть можно и не так скулы воротит, как с лимона.

– Отчего сей фрукт? Кислый зело!

– От многих хворей полезен. Хочешь – сырым ешь, а хочешь – в сыто сок выдави. Особенно зимой, болеть простудой меньше будешь.

– Э, лучшее средство от хвори – банька, да с девками!

– Ты, боярин, это царю скажи.

– Что ты, что ты! Мал он еще о девках думать.

По приезде стольничий к себе Алексея зазвал:

– Кошель давай!

Боярин взял двумя перстами кошель Алексея, как насекомое ядовитое. Брезглив, верно. А вернул через несколько минут тугой, монетами набитый. Алексей мошну в руке подбросил. Тяжелая, он истратил на покупки царю явно меньше. Да ладно, сочтутся.

– Ты скажи, стрелец, как хлебное вино очищаешь? Прохор сказывал – прозрачное, как слеза, и пьется легко, а еще не воняет.

– А сам-то он не сказал?

– Умолчал.

Прохором звали слугу, что пробовал царские кушанья.

– Наливаешь хлебное вино в сосуд с широким горлышком, бросаешь туда уголь древесный, лучше березовый, накрываешь крышкой. Через час сливаешь через холст чистый, потом еще раз повторяешь.

– Все? Просто очень.

– Попробуй – понравится. Мне к государю идти надо.

– А как же! Непременно идем.

Стольничий провел Алексея в комнату царя. Выложил облепиху и калину.

– Пусть истолкут мелко, меду добавить. По ложке три-четыре раза в день вкушать. Ну, и про лимоны не забывай, государь.

– Закормишь снадобьями! – простонал царь. Суставы крутит, не могу.

– Терпи, недолго осталось, пять ден всего.

Не лекарь Алексей, вся надежда на снадобья. Что знал из литературы, то и присоветовал. Три раза в день теперь, по часам сверяясь, ходил с Прохором. По внешнему виду с ногами лучше стало – отеки почти сошли, сыпь на теле прекратилась, как и кровавый понос, десны не кровили. Царь, как и окружающие, эти улучшения здоровья отмечал. Но боли в суставах мучали сильнее, царь поглядывал на Алексея недовольно, но терпел. Мучился, нервничал, но верил. Алексей в храме свечку поставил, чтобы царь поправился. Все же он головой ручался за исход благополучный. Алексей себя не раз укорял: зачем не в свое дело полез? Да поздно, слово сказано. А за свои слова на Руси отвечать надобно, будь ты простолюдин, купец или боярин. Купцы на словах сделки заключали, исполняли ревностно. Ибо по Библии – «Единожды солгав, кто тебе поверит?» С обманувшим купцом дел никто не вел, обычно такой бойкот к разорению вел.

Пятый день прошел в напряжении. Царь охал, стонал сквозь стиснутые зубы. А вечером за Алексеем пришли рынды. Он уже на топчане лежал, готовясь отойти ко сну.

– Вставай, стрелец. Кончилась твоя вольница! Государь распорядился тебя в темницу поместить, дабы не убег. А завтра за тебя кат возьмется. Приказано кнутом бить, а дальше как Федор Алексеевич соизволит.

Сердце забилось тревожно, заныла душа. Все, амбец. Кат, или иначе палач, заплечных дел мастер, если профи, а других там не держали, с одного удара кнута из бычьей кожи мог позвоночник перебить. А с двух-трех ударов и вовсе убить. Выходит – не сложилось! Алексея под руки подхватили, дав только сапоги натянуть, поволокли в дальний угол поместья. Избушка там на отшибе была. Видел ее как-то Алексей, мимо пробегая. Двери все время закрыты. Не интересовался он, мало ли хозяйственных построек? Скажем, амбар с овсом для царских лошадей. Оказалось – место страшное. Кат оказался в избе, среднего роста, сухощавый и лицо вовсе не зверское.

– Работу привели? – улыбнулся ласково. – До завтра в подвал его.

Открыли подвальный люк, куда лестница вела.

– Сам спустишься? Коли упираться будешь, скинем.

– Сам.

– Вот и славненько.

Алексей спустился по ступеням. Подвал невелик, на полу в одном углу солома. На большое число узников не рассчитан, для этого в Москве Пыточный, иначе – Разбойный, Приказ есть. А в резиденции домовая церковь и узилище домовое, скромное, для провинившихся. Люк захлопнулся, задвинулся железный засов. Простучали шаги наверху. В подвале темень. Алексей, вытянув вперед руки, в угол прошел, на солому улегся. Все лучше, чем на голой земле. Неудачно сложилось. Сидел он уже в земляной яме, так то враги были. Конечно, был запасной вариант – артефакт. Стоит им воспользоваться – и он дома очутится. Ни царя Федора, ни ката его, спокойно и комфортно. Как-то не хочется погибать в двадцать семь лет, тем более бесславно. Одно дело – в бою, когда у обоих противников шансы равные. Если ты победил, значит – сильнее, лучше владеешь саблей, хитрее, удачливей. А быть забитым кнутом? Тут исход предсказуем, победу палач одержит, а не жертва.

Ночь бессонная случилась. Алексей не раз за артефакт брался, потом руку от камня отнимал. Надо погодить. Разумом понимал: надо исчезать из подвала, завтра будет поздно. И не хотелось память недобрую о себе оставлять. Подумают – виноват, осрамился, убоялся ответ держать, убег. И так плохо, и эдак. А честь, как и жизнь, она у человека одна. Сколько времени прошло, неизвестно. Только сверху шаги раздались, люк откинулся. По глазам свет резанул.

– Выходи!

Палач сегодня в красной накидке был, с капюшоном, но капюшон назад откинут. Дверь избы распахнута, солнечный свет льется, воздух чистый, весной пахнет.

Кат подтолкнул Алексея к выходу. У избы несколько рынд стояли, явно для конвоирования к месту экзекуции. Они окружили Алексея, подвели к врытому в землю ошкуренному бревну.

– Руками столб охвати, – приказал палач.

Алексей посожалел остро, что в подвале еще не прибегнул к помощи артефакта. Рынды подскочили, схватили за руки, палач быстро связал за запястья. Сказывался опыт. Рынды отошли в сторону, кат ухватился за ворот рубахи, рванул резко. Рубаха с треском разорвалась, обнажив спину. Палач не спешил, наслаждался ситуацией. В каты шли добровольно, по желанию, не каждый человек, даже воин, прошедший не одну битву, видевший не одну смерть и увечья, согласится на такую службу. Бой – это честный поединок. Палачами зачастую становились по семейной традиции, можно сказать – преемственность, либо люди с нездоровой психикой, садисты.

Палач вытащил из-за пояса кнут. Добротный, с длинным хлыстом. Забавляясь, щелкнул им в воздухе. Алексей глаза прикрыл, ожидая удара.

И вдруг крик рынды:

– Царь сигнал дает. Смотрите – в окне!

Все головы повернули, только Алексею не видно, голова к столбу притянута. Палач с явным разочарованием бросил:

– Отвязывайте, забирайте.

Рынды развязали руки Алексею. Один из них сорвался с места, помчался к дворцу. Остальные сторожили Алексея. Еще неизвестно, какую весть принесет рында. Может статься, бичевание заменят на отсекание головы. Палач тоже выжидал, в избу не уходил. Вдруг подкинут работенку? А то заждался, так можно квалификацию утратить.

Рында скрылся во дворце, его не было несколько минут. Вот показался, рысцой побежал. Алексей ждал его с нетерпением, надеждой и страхом.

– Не велит царь наказывать. Стрельца во дворец!

Алексей дыхание перевел. Разочарованный палач сплюнул, поплелся в свою избу. Рынды теперь не конвоировали, а сопровождали Алексея. Перед дверьми царской комнаты остановили.

– Негоже в непотребном виде под царевы очи.

– Другой одежды у меня нет, – заявил Алексей.

Один из рынд поколебался, стянул с себя кафтан, набросил на плечи Алексею. Все равно им не входить, у дверей в коридоре стояли. Распахнули дверь, и Алексей шагнул вперед. К его удивлению, царь не лежал в постели, как всегда, а стоял у окна.

– Здрав будь, государь! – поприветствовал его Алексей.

– Цел?

– Не успел кат.

– Проспал немного, даже на заутреню не ходил еще. А как встал с постели – не болит нигде, ну если немного. На ногах сам стою!

Чувствовалось, что рад царь. Конечно, молодой, сверстники его ходят, бегают, а его, как старика дряхлого, носят. Деньги есть – личные и государственные, да разве купишь здоровье?

– Рад премного. Лечение дальше продолжать будешь. А еще, как твердо на ногах стоять станешь, разрабатывать их надо.

– Поможешь?

– Если кату не отдашь.

– Кто старое помянет, тому глаз вон!

– А забудет – оба. Натираться будем?

– В обязательном порядке.

Царь разделся. Алексей суставы настойкой натер, шалями теплыми обмотал.

– Жарко в пуховых-то платках.

– Пар костей не ломит. В баньку бы тебе, государь. Уж прости – подванивает от тебя.

– Ужель?

– Вспомни, когда мылся?

Федор пальцы на руках загибать стал, сбился со счета.

– Выходит, седмицы три, не меньше. Эй, кто там! – повысил голос царь.

Тут же явился рында.

– Баню топить вели.

Рында согнулся в поклоне, вышел. Алексей на себя кафтан накинул, во время манипуляций с царскими суставами он с плеч сполз. Видел, конечно, царь разодранную на спине рубаху, но слова не сказал. Жестокий век, жестокие люди, жестокие порядки.

– Знаешь, стрелец, а форма рынды тебе к лицу.

– Благодарю, государь, только рылом я не вышел, не благородных кровей.

– Верно. Рындой, хоть семи пядей во лбу будь, не поставлю. Хотя статью вышел.

Царь помолчал. Царские особы перед подданными никогда не извинялись, не просили прощения. Он помазанник божий, не к лицу, положение обязывает. Но вину чувствовал, не бессердечный же. Суставы уже не так болели, поспать смог, когда раньше бессонницей мучился и боли донимали.

– Вот что, Алексей. Денег ты своих не пожалел на снадобья мне, голову свою на кон поставил, без малого ее не потерял. Теперь и мой черед пришел. Жалую тебя советником своим и чином сотника.

За дверью ахнули. Видимо, рынды подслушивали. Алексей поклонился до земли.

– Благодарю, государь. А как же опекуны? Милославский и Матвеев?

– Матвеев в немилости у нас. А Милославский всего лишь опекун. Отныне царствовать сам буду, как достойный сын рода Романовых.

Алексей обомлел. Еще неделю назад видел он лежащего в постели больного и увечного подростка в окружении мамок-нянек. А сейчас – государя огромной страны, пусть молодого и неопытного.

– Ступай к ключнику, пусть денег даст из моих. Два дня даю, езжай в Первопрестольную, оденься подобающе. А руки-ноги мне Прошка натрет.

– А баня, государь?

– Забыл совсем. Вместе пойдем.

Алексей сам неделю не мылся, не было возможности. Отбил поклон, уже поясной. Поклонов существовало несколько, от кивка головы до земного, когда склоняешься низко, рукой земли касаешься.

– Ступай, тебя позовут. А мне в храм надо.

– На радостях ноги не перетруди. Понемногу, постепенно.

– Сам такожды думал.

Алексей вышел, пятясь задом к двери, не принято было обращаться к венценосной особе спиной. Прикрыл дверь. Стоявший слева рында хихикнул. Алексей разом припомнил все издевки царских телохранителей. Ударил коротко, быстро в поддых. Удар настолько молниеносный был, что трое других рынд его не заметили. Вроде шевельнулся Алексей, плечом дернул всего лишь. А собрат их согнулся, рот разевает, сипит.

– Занедужил, отрок? – ласково осведомился Алексей.

Тон как у палача, что утром собирался его бичевать. Рындам страшно сделалось. Вошел Алексей в царские покои простым стрельцом, едва не висельником, а вышел обласканный царем, да в чине сотника, должности советника. И рынды для него отныне – низкий чин. Разом поклонились в пояс, осознав – даже не ровня Алексею, несмотря на свое знатное происхождение. И впредь колкости могут выйти им боком. Ох, не зря писал поэт: «Минуй нас пуще всех печалей и царский гнев, и царская любовь».

В доме для прислуги Алексей выпросил у Прохора новую рубаху, надел сразу. Получилось не по форме стрелецкой, да выбора нет, не ходить же до пояса голым? Хоть и зиме конец, пригревать днем начало, а раздетым холодно. Да неприлично просто. Советник, а раздет. Нонсенс! С Прохором отправил рынде его кафтан.

Только сам улегся, после бессонной ночи голова тяжелая была, спать хотелось, как в дверь стучат.

– Государь тебя в баню требует. Протопилась банька-то!

В бане постоянно подтапливали, чтобы вода теплая в котле была. Час всего понадобился, чтобы камни раскалить, воду до кипятка довести. Алексей в предбанник вошел, теплым сырым духом пахнуло. А в мыльню шагнул – жарко. Царь голяком на лавке сидит, рядом банщик из ковшика его поливает. Алексей глянул мельком, взгляд отвел. Тельце у подростка худое, грудина вдавлена, перекособочен. Зрелище не самое приятное. А еще остерегался, что уловит царь жалость в глазах Алексея. Так на убогих и юродивых смотрят. А в возрасте Федора это цепляет, коробит. Не жалость к царю нужна. Уж коли повезло Романовым родиться, изволь соответствовать. Алексей себе задачу поставил, почти невыполнимую – сблизиться, насколько возможно, с государем. Внушить ему, что страна ждет решений верных, процветания. Не повезло с телом, так на плечах голова толковая есть. Мысли только подправить надо в нужном направлении.

Потом в парилку направились. Тут дышать уж вовсе нечем. Банщик легонько прошелся над телом царя распаренным березовым веником, пар разогнал.

– Все, для первого раза хватит. Теперь настойки выпить да растереть суставы. И про лимон не забудь.

– Видеть эту кислятину не могу!

– Государь, через «не могу». Тебя наверняка бояре путные да думные заждались, послы иноземные. Что послы своим государям отпишут, не видя тебя давно? Хворает Федор Алексеевич, страной управлять не может. Стало быть – слаба Русь, можно с ней не считаться.

– А ведь верно говоришь!

– Не торопись. Подлечись еще немного, хоть дней пяток. Опосля в Москву, пусть тебя здоровым увидят. Сам из возка выйди, во дворец войди, помедлив. Богомольцев да народу на Ивановской площади всегда полно. Увидят, по Москве разнесут: здрав царь, бдит, о делах мыслит, в заботах весь. И уверен будь, послы уже вечером о том прознают. А уж потом в Измайлово, еще подлечишься, ноги потренируем, руки.

– Я из лука люблю стрелять. У меня руки сильные были.

– Постреляем. Даже на спор можем.

– На слове ловлю.

– Я за свои слова всегда отвечаю. И ты, прости, государь, за каждым словом своим, особенно в Думе боярской, особливо перед послами, допрежь думай. Чувств своих не проявляй. Послы – они не только слушают, но и смотрят на тебя, выводы делают.

– Тяжело мне. Отец жив был – наставлял. А как не стало его, опекуны в уши нашептывают. А как посмотрю – все для своей пользы, выгоды для.

– Не суди строго, каждый человек себе выгоду ищет. Но на первом месте государство стоять должно, потом свои интересы. Представь – за тобой миллионы твоих подданных. Все на тебя с надеждой и верой смотрят, и разочаровать их нельзя.

– Просто ты говоришь понятно и разумно. Неужто всю жизнь стрельцом был?

– Не всегда, но о том опосля поговорим. А сейчас обсушиться.

Банщик царя полотенцем обтер, сухим обернул. Алексей тоже вытерся, на лавку присел. Хорошо-то как! Кожа легко дышит, вроде даже годков несколько сбросил. Царь клюквенный морс отхлебнул, поморщился – кислый. Алексей кваса ядреного, с хреном, пригубил.

– Мне бы советника толкового, чтобы за дело радел, подсказывал, – молвил царь.

– Не боишься, что банщик Милославскому перескажет?

– Я государь, чего мне бояться? К тому же банщик глухонемой с рождения. Матвеева я от дел отстранил, до Милославского еще черед дойдет.

– Тогда я всецело на твоей стороне. Живот за тебя не пожалею.

– Живота твоего мне не надо. Желающих и без тебя много найдется. Толковых бессребреников раз-два и обчелся.

Банщик поднес царю чистое исподнее, помог надеть. Алексей и у своей одежды новое чистое исподнее обнаружил. Да и то сказать, старое-то пропотело. Оделся с удовольствием.

– Ты не забудь, два дня даю, третьего у себя жду.

– Буду!

С утра начались перемены. Алексею в отдельной комнате стол накрыли. Не может советник с прислугой за одним столом трапезничать. Дозволялось рядом с боярами да дворянами только воинам сидеть. В бою от соратников по оружию жизнь и судьба зависят, пьют-едят порой из одного котла. То не зазорно, лицо не потеряешь. А слуги – иное дело, за жалованье стараются. После завтрака к крыльцу оседланную лошадь подвели. И ничего, что на Зорьке седло простое да уздечка, зато с поклоном, со всем уважением.

Алексей с места в галоп рванул. Два дня – это не так много. Поперва решил в Кремль, в стрелецкий полк заехать, конкретно – к полковнику Головатому. Чином Алексей поднялся, но по-человечески ему самому сообщить о внезапном возвышении надо. А то «доброжелатели» нашепчут полковнику стрелецкому в уши, сделают недругом. Алексею этого не хотелось, обязан он полковнику, что в стрельцы взял. А долги отдавать надо, если хочешь, чтобы тебе верили и уважали.

Так и сделал. Перед Фроловской башней спешился с лошади, в поводу провел. Стрельцы поприветствовали по-дружески. Стало быть – никто пока не в курсе событий с Алексеем. Вошел в воинскую избу, полковник с сотником беседовал. Подождал Алексей немного. Сотник, мимо проходя, прошипел:

– Рубаху-то пропил, что ли?

Алексей напротив полковника сел, что раньше не позволял себе. Все же субординацию соблюдать надо. Полковник посмотрел на Алексея удивленно, смолчал. Раз поступает так, стало быть имеет право. Разговор никогда не начинался о делах, считалось – спешка. Немного о погоде, об отвлеченном.

– Радость у нас, Алексей. Стрельцы Соловецкий монастырь взяли, еретиков, кого живота лишили, а немногих оставшихся в кандалы заковали и под замок.

– Лихо!

– А то! Жаль только, погибших с обоих сторон много. Ты как?

– Со вчерашнего дня государь жаловал сотником и советником.

У Головатого глаза с пятак сделались от удивления.

– Тебе первому говорю. Не хочу, чтобы от кого-то услышал. Ты меня в полк привел, при тебе возвысился, за что благодарен.

– М-да!

У полковника щеки красными сделались.

– Я тебя, Алексей, думал десятником поставить. Новичков набрали, тебе планировал отдать в обучение.

Десятник – как сержант в любой армии. От него порядок в подразделении зависит, стойкость в бою. Будет сам намертво стоять на позиции, и воины не побегут.

– А ты вон как! Эдак и меня обскочишь.

– Тщетные надежды. Не боярин я, не из знатного рода. Кстати, через три дня царь в Кремль приедет. Поставь в караул у Теремного да Потешного дворцов, у Грановитой палаты самых бравых парней.

– Сделаю.

– Поговорил бы еще, да времени нет. Завтра к вечеру в Измайлово быть велено. Да при одеже соответствующей. Я так думаю – и запасная нужна. За помощью пришел. Где взять?

– Ох ты! Да где за два дня взять? Пойдем-ка к боярину – дворецкому. У него в подчинении белошвейки да склады. Авось подберем. Боюсь только…

Полковник замолчал, но Алексей понял.

– Деньги есть. Государь одарил.

– Тогда и вопросов нет.

А во дворце о переменах знали, гонец утром прискакал, бумаги привез от царя, он и сообщил. Алексея приодели в цивильное платье, соответствующее статусу. Да не одно, три! На каждый день, парадное и для службы в Кремле. И туфли нашлись по ноге, с серебряными пряжками. Алексей, как оделся, в зеркале себя не узнал. Придворный франт, не меньше. Обычно придворные одежду шили, не покупали готовое. Заказы делали в Немецкой слободе, у ручья Кукуй. Там селились не только немцы, но иноземцы из других стран – Голландии, Англии, Франции. Там же проживали иностранные послы. Пользоваться услугами портных Немецкой слободы могли позволить себе не все, а только люди богатые. Хорошее английское сукно, серебряные или позолоченные пуговицы, работа стоили дорого. Но для Алексея сейчас неприемлемо, потому как долго. Жесткий цейтнот. Алексей расплатился, помялся немного. Должность при царе не только почетно, но и хлопотно. Боярские и дворянские роды, служившие десятилетиями, а то и веками, имели дома, выезды свои – возки, сани, кареты, прислугу. Алексей же был гол как сокол. В воинской избе жить, вместе со стрельцами, уже не по должности. Не гордыня, придворные не поймут. Его и так воспримут как выскочку, белую ворону. А если вести себя будет не как они, так палки в колеса вставлять будут. В открытую конфликтовать не будут, с решением царя не поспоришь, но гадить по-мелкому станут.

Поэтому к дворецкому обратился:

– Прости, боярин. Я пришлый, своего жилья в Москве нет. Что присоветуешь?

Боярин сначала задумался. Алексей понимал ход его мыслей. Алексей – человек новый, придворным неизвестный. Быстро поднялся, но так же быстро и упасть может. А с другой стороны, обласкан государем может быть, выше поднимется. И дружба с ним впоследствии дорогого может стоить. Потому осторожничал. Чем ближе к царскому телу стоит человек, тем большим влиянием обладает.

– К боярину и слуге тебе надо.

Титул боярин и слуга – это как первый министр при царе.

– Подожди, я сам с ним поговорю. Как я понимаю, тебе комнату в Кремле надо, коли царь тут будет, тебе при нем быть надо. Ну и жилье.

– Точно так.

Пока дворецкий ходил, Алексей в его комнате сидел. Положение у Алексея шаткое, нет поддержки со стороны дворянства, царедворцев. Вон взять Ивана Милославского. Став опекуном, упразднил приказ Тайных дел, Счетный приказ. Все Приказы под себя подмял, увеличил их число с 42 до 60, а число служащих с 882 человек до 2762 человек, а во главе поставил родню, ближнюю и дальнюю, либо преданных ему людей. Артамона Матвеева кознями в ссылку отправил. Благодарная родня, набивавшая карманы на государевой службе, всецело за Милославского. Практически весь государственный аппарат за него, раздавит любого. А еще в сторонке стоят, но имеют влияние на царя молодые царедворцы – постельничий Иван Языков да стольник Алексей Лихачев. Умные, образованные, молодые. Особое место занимает преклонных лет князь Василий Васильевич Голицын, к слову которого царь прислушивается. Каждая группа одеяло на себя тянет. Придется или лавировать меж ними, избегая вражды, либо самому сторонников подбирать, иначе сотрут его, как жерновами. Похоже, попал как кур в ощип. Только в Кремле Алексей осознал всю щекотливость своего положения.

Вернулся дворецкий с довольным видом.

– Уладил в лучшем виде. Даже ключ взял. Комната невелика, но в Теремном дворце.

Комната оказалась на первом этаже, а рабочие помещения государя на втором. Все равно рядом, не надо бегать по необходимости в другое здание. И с временным жильем на время определились.

– Указания государя нет. Самовольно ни я, ни боярин-слуга лучшего предложить не можем. Соизволит Федор Алексеевич земельку под дом выделить – стройся али купи.

Ну да, было бы за что. Почти все содержимое кошеля на одежду потратил. Узел с вещами большим получился.

Закончил дела поздно, за хлопотами время быстро летит. Шел по коридорам к выходу, слышал шепоток за спиной от встречных придворных. Новость уже обсуждают. Спал еще на прежнем месте в воинской избе, где привык. А утром, после развода караула, полковник его огорошил:

– Алексей, в моем полку советника быть не может. Придется тебя из списков полка исключить.

Алексей вздохнул. Не придется ли возвращаться с позором?

– Лошадь казенная, пока пользуйся, но вернуть надо.

– Благодарствую.

Пока от царской милости у Алексея одни хлопоты и заботы. Но он надеялся, что оботрется все, устаканится. Не в таких переделках бывал.

В столице делать было нечего, и он отправился в Измайлово. Царь наказ давал вернуться. А зачем, если сам обещал быть в Кремле завтра? Но царские распоряжения обсуждать – последнее дело, надо исполнять.

Добравшись до царской резиденции, отдал поводья лошади подбежавшему слуге. Повернул к дому слуг, где раньше обитал.

– Господин, тебе не туда. Вон к тому дому. Ты иди, а я узел принесу.

Отношение к Алексею явно переменилось в лучшую сторону. Он прошел к указанному дому – каменному, в один этаж, но большому. В сенях его привратник встретил с поклоном.

– Государь распорядился выделить покои. Я провожу.

Недурно. Небольшая спальня с высокой периной, пуховым одеялом. Рабочий кабинет со столом-конторкой и парой кресел, в углу сундук. В комнате тепло, а печи не видно. Спросил у привратника.

– Печь в подвале, большая, на весь дом. А продыхи в стенах проходят, по ним теплый воздух идет.

Удобно, истопники по коридорам и помещениям не ходят, перед господами не мельтешат.

Алексей охабень снял, лицо и руки под рукомойником в спальне ополоснул. В кафтане к царским хоромам перебежал, чай, морозец легкий совсем, не метель. Рынды в коридоре у дверей царских предупредили:

– Занят государь, не велел беспокоить.

– А кто у него?

– Князь Василий Васильевич Голицын.

Престарелый князь был личностью известной, уважаемой. Ни в каких группировках не состоял, подлостей никому не устраивал.

– Как сам-то?

Рынды поняли.

– Ходит. Сегодня на первый этаж спускался. Правда, за перила держался.

Ага, значит, государь чувствует себя лучше, это радовало. Через полчаса распахнулась дверь, вышел князь. Острым взглядом Алексея окинул. Кто таков, почему не знаю? Одежда русская, не иноземец, причем такого покроя и качества, какие царедворцы носят. Алексей сразу голову склонил. Он и по должности ниже, и простолюдин, не дворянской голубой крови. Да и вежливость обычная, Алексей моложе.

– Алексей Терехов, – представился он.

– Сказал уже государь, наслышан. Вот ты каков! Поговорить бы надо.

– Мне сначала к государю.

– Само собой. Я в трапезной буду, внизу.

Рынды дверь перед Алексеем распахнули. Алексей вошел, отбил поясной поклон. Федор, сидевший в кресле, поднялся, опираясь на подлокотники. Не легко встал, но сам.

– Здоровья тебе, государь! – поприветствовал его Алексей.

– Твоими молитвами.

– Мне рынды сказали – сам по лестнице уже ходил сегодня.

– Было дело, – улыбнулся Федор. – Ты знаешь, какое это удовольствие – самому ходить!

– Федор Алексеевич, лечение еще не закончено, не перетрудить бы ноги.

– Сил прибавилось. Дела-то в застое. Отныне сам управлять буду!

Царь был настроен решительно.

– Дел накопилось за болезнь много, все неотложного решения требуют. Завтра с утра в Москву, в Кремль едем. Вы вместе с Лихачевым за троном моим стоять будете в Грановитой палате, когда послов принимать буду. Подскажете тихонько, если сам сразу не соображу. А рынды, как положено, по сторонам от трона.

– Слушаюсь, государь.

– Выглядишь как настоящий вельможа, вроде как такое платье все время носил.

– Привыкаю только.

– Оно к лицу тебе. Ступай, мне бумаги счесть надо.

Алексей отбил поклон, легко сбежал на первый этаж. Князь в трапезной сидел, попивал вино.

– Садись.

Сухощав был князь, небольшого роста, борода седая.

– Чьих будешь?

– Сын боярский, из Рязани, в Лифляндии служил долго.

– То-то я слышу, говор у тебя не наш. Косопузые и так говорят занятно, а ты еще далеко служил. В Москве родню имеешь?

– Не сподобился.

– Это славно.

Князь явно его прощупывал.

– Знакомства полезные завел?

– Только с полковником стрелецким Головатым.

– Опять в точку.

Князь хотел удостовериться, что Алексей не засланный «казачок» от боярских группировок. Хотя «засланец» легко соврать мог. Алексея в Москве все равно никто не знает.

– Услугу царю ты оказал немалую, это ценно. Служи честно, ревностно, он тебя милостью монаршей не обойдет.

– К этому стремлюсь.

– Если что непонятно будет, знаешь, к кому за советом обращаться?

– К тебе, князь, а еще к Языкову и Лихачеву.

– Хм, шустер. Весь расклад уже знаешь. Так и держи.

Князь, несмотря на возраст, легко поднялся, кивнул на прощание и вышел. Алексею он понравился. Прям глаз не отводит, производит впечатление умного и осторожного. Лучше иметь его приятелем, чем врагом.

Утром царский поезд, как называли обоз из карет, возков, подвод, всадников на конях, из царя и ближних слуг, выехал в Москву. Алексей на коне, следом за царской подводой.

Впереди и по бокам – рынды конно и оружно.

Поезд растянулся метров на двести. И это еще был не парадный выезд, когда поезд достигал версты.

А выезды дальние, в соседние губернии, так и вовсе многочисленные были, поскольку припасы съестные везли, челядь, слуг. Обоз тогда и на все пять верст тянуться мог. Чем длиннее обоз, тем больше уважения и почтения к монарху. И пока поезд следовал, все простолюдины стояли в поклоне, скинув шапки долой.

А сейчас не успели выехать – уже столица.

Для Алексея это вроде разминки, бывало раньше – сутки в седле проводил, даже перекусывал в седле.

Для воина такая жизнь привычна, а царедворцам в тягость. После недавней непогоды в низинах лужи. Алексей ноги повыше поднимал, чтобы грязь из-под копыт полы одежды не забрызгала.

В столице только центральные улицы мощены дубовыми плошками или булыжником. А на остальных – грязь вперемежку с навозом, запах соответствующий. Царя обычно по самым чистым улицам возили, оттого маршрут почти всегда неизменный. То плохо. И жалобщики с челобитными стояли, пытаясь сунуть бумагу кому-нибудь из окружения царского. А могли покушение совершить. До поры до времени Господь род Романовых миловал, но так не всегда будет. Рынды хоть и выглядят грозно и солидно, покушение предотвратить не смогут. Как не смогли казаки два века спустя, когда бомбист убил Александра Романова.

Так и въехали в Кремль. На удивление многих, царя не вынесли из кареты. Сам вышел. Правда – поддерживали. Так то для важности, по традициям. Алексей видел – еще трудновато царю, на посох опирается. Посох как символ власти, как скипетр или держава в руках. Иван Грозный все время с посохом ходил, хоть ногами не страдал.