Читать книгу Загадка старого дома. Приключения частных детективов - Юрий Коренев - Страница 2

Я люблю ловить рыбу, но не умею готовить снасти и подбирать нужную наживку. Мне не нравится собираться на рыбалку, грести на веслах, пробираться по непроходимой тайге. Я выезжаю порыбачить, только когда кто-нибудь из моих знакомых предлагает взять меня с собой. Поэтому за тридцать лет моего земного пребывания я по-настоящему рыбачил не более десяти раз.

Однажды ко мне обратился Алексей Викторович Краснощеков, отец моего ученика, с просьбой дополнительно позаниматься с его чадом русским языком и литературой для поступления в университет. Его сын был способным молодым человеком, и я согласился. Алексей Викторович тогда был одет по-походному, и это меня заинтересовало. Он признался, что после разговора со мной поедет на рыбалку, и оказалось, что этим делом он занимается очень давно и серьезно. Оттого вместо платы за свои услуги я попросил приобщить и меня к его достойному делу. Так началось мое незабываемое приключение.

Середина августа – самое удачное время для путешествий по Сибири, когда активность клещей и других кровососущих паразитов идет на убыль и одновременно созревают многие сибирские плоды, а погода еще балует теплотой земных покровов и водоемов. Именно в это время Краснощеков предложил мне поучаствовать в рыбалке на северо-востоке Иркутской области, где, как он сказал, много нетронутых мест и лов крупной рыбы гарантирован. Так я оказался на быстрой и горной реке Киренге – мощном притоке самой длинной в России реки Лены. Об этом я даже мечтать не мог. По рассказам бывалых людей, она очень богата разнообразной рыбой, особенно хариусом, ленком и тайменем.

В Карам мы прилетели в полдень на маленьком самолете. В этом большом селе у Краснощекова жил старый знакомый Платон Сафонов – бывший сослуживец по Афганистану, родом из этих мест. Он работал в местной школе учителем истории, а в свободное время занимался охотой и рыбалкой. У него была деревянная удлиненной формы лодка, которую он сам смастерил и приспособил к ней движок «Вихрь».

На рыбалку мы отправились ранним солнечным утром втроем. Киренга в верхнем течении стремительна и извилиста. Берега с отвесными скалами сплошь покрыты лиственницей, кедром и невиданной высоты елями, стоящими стеной у самой воды, а там, где берега подмыты, эти исполины каким-то чудом держатся корнями за землю, наклонившись над рекой. Лодка летела вниз по течению. За одним из многочисленных поворотов мы увидели одинокую круглую слегка накренившуюся юрту, построенную из лиственничного кругляка. Она стояла примерно на метра полтора выше береговой черты на небольшом полуострове, образовавшемся в результате разрушения части крутого склона. Жилье пустовало, и мы решили здесь организовать стоянку. Мои спутники занялись восстановлением дома, а я взял спиннинг, настроенный Краснощековым на верховую ловлю. Уже первый заброс на незнакомом плёсе принес мне добычу: не успел я натянуть настрой с искусственными мушками, как почувствовал резкий рывок, и через несколько секунд у меня в руках был киренгский хариус. Он был значительно меньше ангарского и другой расцветки. Голова разных фиолетовых оттенков, брюшко золотистое, а все остальное тело матового серебра с крапинками. К вечеру рыбы было поймано на хорошую уху. К тому времени мои партнеры закончили ремонтные работы, превратив зимовье в пригодный для ночлега дом. Посередине его крыши было небольшое отверстие, через которое выходил дым от костра-очага в центре жилища. По краям юрты из досок были сооружены нары, а возле очага небольшой стол и лавки. Было очень тепло и в доме, и на сердце. На такой рыбалке мне бывать не приходилось. Раньше мой самый большой улов представлял несколько окуней или сорожек. Доводилось мне ловить и хариуса на Байкале. Но там можно было просидеть целый день и в итоге остаться без рыбы.

Бывшие сослуживцы после ужина увлеклись военными воспоминаниями, а мне захотелось подышать свежим воздухом. Вечерняя рыбалка отменялась, все устали. Платон попросил меня затащить лодку на берег и получше ее закрепить. Выйти на лов рыбы решили с утра пораньше.

Уже стемнело. Яркие звезды заполонили все безоблачное небо. Светила полная луна. Дул легкий ветерок. Я подтащил лодку поближе к юрте и привязал ее якорным тросом к толстому стволу лиственницы, валявшейся вблизи нашего жилища. Проверив надежность узлов, я, удовлетворенный, присел на берегу. Течение было быстрым и шумным, движение воды сопровождалось эхом, отраженным от противоположного высокого скалистого берега. Гнуса и комаров не было, видно, ветерок от течения сдувал их. Из-за него и я продрог, ежась в брезентовой куртке, и, хотя не хотел уходить, все же сдался. Костер в очаге догорал. Мои попутчики уже спали…

Я проснулся от нарастающего шума. Платон уже был на ногах, он будил Краснощекова. Мы выскочили на улицу. Моросил дождь. Быстро прибывала вода в реке. Она дошла уже до основания юрты. Лодки нигде не было.

– Куда ты привязал лодку? – заорал на меня Платон.

– Сюда, – показал я на место, где должна была быть она.

– Но ведь здесь не за что ее было уцепить?!

– Здесь лежало большое бревно… – неуверенно заговорил я, понимая, что лодку вместе с ним унесло вниз по течению.

– Так, все ясно, – прокричал сквозь шум Платон, – надо срочно собирать вещи и перебираться, иначе нас может затопить.

Он побежал в юрту, мы за ним. Новую базу соорудили на косогоре, выше прежнего дома метров на десять. Берег был крутой, и мы с трудом по нему взбирались с грузом. Вскоре увидели небольшую площадку, которую как будто специально подготовили для нас. Между деревьями натянули прорезиненный брезентовый тент и сложили под него вещи.

– Теперь нам придется здесь куковать несколько дней, – уверенно сказал Платон. – Река будет прибывать. Видно, ночью в горах прошел ливень, и пока вода не сойдет, нам никуда не деться. Лодку унесло и ее теперь не найти. Ее не жаль, но мотор… И почему я не снял его с лодки? Расслабился вчера за разговорами. А ведь у нас этого делать никак нельзя.

– Но кто же мог знать? – попытался я оправдаться. – Ведь когда я вечером выходил, небо было идеально чистое, ни одного облачка.

– Нашему небу, паря, верить нельзя. У нас север с резко континентальным климатом. Погода может на дню несколько раз измениться. Это я маху дал. Черт меня попутал! – Он в задумчивости почесал затылок.

– А рыба будет ловиться в такую погоду? – не к месту спросил я.

– С рыбой тоже придется немного повременить. Но ничего, потом наверстаем. – Платон залез в спальный мешок и быстро уснул.

Я днями засиживался на берегу реки и смотрел, как прибывающая бурлящая мутная вода несла множество деревьев, траву, сено, доски, бревна и даже иногда мелких животных. Наблюдая за рекой, я случайно обратил внимание на то, что под нами, ниже метра на три, напротив юрты, из земли торчало бревно, как будто направленное на вершину скалы противоположного берега. Оно явно не могло само закрепиться, и даже самое сильное течение не в силах было его так глубоко и аккуратно установить. Кроме того, оно и не могло само вырасти из берега. Ствол верхушкой был в земле. Веток на нем не было. Я спросил товарищей, что бы это могло значить. Они внимательно посмотрели и равнодушно отвернулись.

– Ничего.

– Но как это? Посмотрите. Ведь это дерево явно было установлено руками человека. Может, это древняя стоянка эвенков?

Но они только улыбнулись и промолчали. Я стал рассматривать ствол. На его свободном конце я заметил какую-то полоску, отличавшуюся от общего фона дерева. Тогда я не выдержал и осторожно стал спускаться к нему под неодобрительные взгляды. Но взобраться на бревно самостоятельно я не смог. Платон и Краснощеков мне помогли. Медленно передвигаясь по нему к краю, я осторожно периодически проверял его устойчивость, но оно не давало повода усомниться в своей прочности. На основании дерева я обнаружил кожаную полоску сантиметров десять шириной, опоясывающую ствол. На ней посередине был прикреплен металлический треугольник, на сторонах которого были выбиты буквы – по одной на каждой.

– Вы представляете, – возбужденно заговорил я, – на конце дерева какие-то обозначения. На металлическом треугольнике выбиты буквы.

– А какие буквы? – поинтересовался Краснощеков.

– Их трудно различить, они выцвели.

– А вы поплюйте на них, – предложил он.

– Действительно, стало виднее. Треугольник равносторонний, слева буква С, справа – Ч, а на основании – Б.

– СБЧ?! – удивился Краснощеков. – Вы не путаете? Посмотрите повнимательнее.

– А вы что, где-то раньше это уже встречали? – изумился я.

– Встречал, встречал, – произнес в задумчивости Краснощеков, – было дело. Попробуйте хорошенько запомнить, как выглядит треугольник, и точно перерисуйте его на бумаге, когда слезете. Я должен обязательно его увидеть.

Я так и сделал.

– Да, это он. Тот самый! Около двух лет назад я расследовал одно дело по факту ограбления антиквара. При осмотре его найденных вещей я обнаружил на многих золотых изделиях клеймо в виде треугольника с указанными буквами. Он сказал мне, что ему те вещи достались от матери, а та, в свою очередь, получила их в наследство от своего дяди Якова Черных, который был купцом. Оказывается, тот до революции в Бодайбо владел магазинами, скупал пушнину, а затем стал хозяином нескольких золотых приисков. И это клеймо было его фирменным знаком.

– А буквы что означают? – заинтересовался я.

– «Б» – означает Бог, «Ч» – это первая буква фамилии купца, а «С» – начальная буква фамилии Сюткина Никифора, старателя, который в 1842 году на Урале на Царево-Александровском прииске нашел самый крупный золотой слиток на земле весом в тридцать шесть килограммов. Он до сих пор хранится в нашем национальном Алмазном фонде под названием «Большой треугольник» из-за своей формы.

– Тридцать шесть килограммов?! – вскрикнул я. – Ничего себе! Разве такое бывает?

– Было всего один раз. История этого открытия удивительна, – продолжил Краснощеков. – Я этим фактом, как и вы теперь, так был поражен, что и после закрытия уголовного дела не мог успокоиться и полазил по библиотекам и архивам. Никифору Сюткину, крепостному крестьянину, тогда было всего семнадцать лет. Он оказался молодым да ранним знатоком старательского дела. Самородок был облеплен со всех сторон плотным слоем глины. Она прикипела к золотому гиганту так, что когда его вытащили на поверхность, огромный золотой кусище нужно было, чтобы очистить от нее, обколачивать молотком, потом варить несколько часов в мыльном щелоке, потом вытирать медной проволочной щеткой. Да, самородок-исполин на трехметровой глубине в земле был надежно «упакован» в слой глины, попадаться на глаза не собирался. Прятался и тем не менее был обнаружен. Руководство рудника вначале даже не решалось Никифору из-за его возраста премию выдать за находку. Но затем ему дали вольную и деньги в сумме 1266 рублей. По сохранившимся сведениям, после этого он якобы, не выдержав свалившего как снег на голову счастья от воли и шальных денег, запил вглухую и кончил плохо. Потом про него просто все забыли. Но я докопался до других данных. Он действительно хорошо погулял, но ум и немалую часть денег сохранил. Впоследствии Никифор продолжал работать на том же прииске еще несколько лет, пока его не позвали на работу в Бодайбо иркутские купцы. Но это – отдельная история.

– Но вы же не хотите на этом закончить? – возмутился я.

Все это время Платон молчал, внимательно слушая рассказ Краснощекова, и, видимо, не выдержав, заговорил:

– Я ведь при нашей школе создал археологический музей. И мне попадалась информация про купца Якова Черных. Он родился в тысяча восемьсот сорок втором году в крестьянской семье в деревне Игнатьевой под Нижне-Илимском. У него был старший брат Иван Андреевич, но он умер, когда Яков был еще молодым парнем. У брата было два сына – Яков Иванович и Лаврентий Иванович, которые впоследствии стали компаньонами своего дяди. Будущий миллионер и его жена были людьми совершенно неграмотными, только впоследствии Яков Андреевич научился расписываться и стал коряво выводить на документах «Я. Черных». Товары в Нижне-Илимск раньше завозили из Енисейска на карбасах – больших деревянных лодках – бурлацкой тягой по рекам Ангаре и Илиму, преодолевая множество коварных порогов и перекатов. Товар закупали у купца Тонконогова. Он же был монополистом на Илимской территории по закупке пушнины от охотников, используя для этого сеть своих заготовителей и зависимых местных купцов.

Яков Черных работал бурлаком. Неожиданно для всех в возрасте двадцати трех лет он в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году стал торговать мелкими товарами, ходил по деревням с ящиком. Товар брал у местных купцов, произвольно делал наценку. В народе не без интереса рождался вопрос: где же взял деньги парень из бедной крестьянской семьи? Ходившие вместе с Черных бурлаки рассказывали, что за год до этого, когда они грузились товарами в Енисейске, в городе был пожар, и наряду с другими постройками горел магазин купца Тонконогова, в тушении которого Яков участвовал. По утверждению бурлаков, Черных прихватил некоторую сумму денег из кассы магазина купца, после чего стал торговать.

– Да, я знаю эту историю. Но согласитесь, если бы это было на самом деле, купец Тонконогов нашел бы способ заставить бурлака отдать деньги. А следовательно, есть другой ключ к разгадке, где Черных взял деньги для организации торговли. – Краснощеков хитро улыбнулся, протирая свои очки.

– Какой же? – не выдержал я.

– Оказывается, иркутские купцы первой гильдии Павел Баснин и Петр Катышевцев, которые учредили паевое Ленское золотопромышленное товарищество, или сокращенно «Лензото», как раз в те годы пригласили на работу к себе Никифора Сюткина, к тому времени уже опытного добытчика. Работа товарищества строилась так, что его благополучие полностью зависело от удачи: нашли много золота – получили прибыль, мало – компания приходила в упадок. Поначалу золото добывали открытым способом. На речке же Бодайбинке оно залегало на глубине от трех до тридцати метров, и, чтобы его найти, приходилось строить шахты. Кому как не Никифору, самому удачливому добытчику на земле, было хорошо известно, как добывать золото. Добирался он до Бодайбо по воде на карбасе через Енисейск и Нижне-Илимск. Догадываетесь, что дальше? – Краснощеков выдержал паузу, оценивающе разглядывая нас.

– Получается, что Черных и Сюткин могли там познакомиться? – предположил я.

– Вот именно! Это и произошло. Когда Сюткин узнал, что Черных родился в тот год, когда он нашел слиток, он посчитал это добрым знамением, и у них завязалась дружба. Тогда-то он и одолжил деньги Якову. Тот быстро поставил свое дело на широкую ногу. Накопив некоторую сумму, он в своей деревне Игнатьевой открыл небольшую лавку-магазин. Его торговая точка оказалась расположенной в густонаселенной крестьянами-охотниками части Илима. Для обеспечения текущих семейных и хозяйственных потребностей жителей Черных стал давать в долг, «выручая», но с одним условием. Должники добытую пушнину должны были сдавать только ему. Он обладал исключительной памятью: знал в лицо всех своих сручных – так он называл тех, кому отпускал товары в долг и даже, будучи неграмотным, без долговой расписки. Такой якобы доверчивостью он расположил к себе охотников и постепенно переманил всех сдатчиков пушнины на свою сторону. Позже Яков привлек к работе племянников, после чего узаконил свое торговое заведение – «Торговый дом Якова Андреевича Черных с племянниками». К началу двадцатого века Черных был уже монополистом по торговле и заготовке пушнины, мяса и зерна на Нижне-Илимской территории. Для размещения своего капитала он открыл магазины на Лене и Витиме: в Усть-Куте, Киренске, Якутске и Бодайбо. Через магазин в Бодайбо потекло золото. Вот тогда-то в честь Никифора Сюткина он и стал клеймить свое золото и другое имущество треугольником с буквами. Он был убежден, что знакомство с Сюткиным, благодаря которому он развернул свой бизнес, произошло по воле Божьей. Так и появились эти инициалы.

– Да, это очень интересно! Так что же получается, что торчащее из-под земли бревно как-то связано с купцом Черных? – не удержался я.

– Я бы не стал утверждать, – возразил Краснощеков. – Пока мы просто увидели совпадение, которое может быть случайным.

– Но вы же сами только что нам объяснили, что буквы имеют смысл. Не думаю, что кто-то другой просто вкопал бревно, предварительно обтянув его кожей и прибив металлическую пластину с инициалами.

– Я тоже так не думаю, – принял мою сторону Платон. – У нас в селе ходит легенда, что когда случилась Ленская забастовка на рудниках с расстрелом рабочих в тысяча девятьсот двенадцатом году, то Черных, тогда уже пожилой мужчина, решил вывезти все свои золотые запасы в Иркутск. Какие ценности и сколько их было увезено – неизвестно. Причем он разделил их на три части, чтобы обезопасить себя от разбойников. Время тогда было неспокойное. Сам он добрался до Иркутска из Нижне-Илимска через Братск. Наверное, хотел, чтобы выезд был засекречен. Племянник Яков вез ценности по Лене через Качуг. А другой его племянник, который руководил магазинами по Витиму, Лаврентий, повез золото из Бодайбо по реке Киренге. Так что, возможно, он проезжал по этим местам и мог останавливаться на ночлег в этой юрте.

– Вот именно! – обрадовался я поддержке моей идеи Платоном. – Значит, можно прийти к выводу, что, по крайней мере, это торчащее бревно могло быть закопано им или его людьми.

– Но какой был смысл его закапывать? – возразил Краснощеков. – Я уверен, что провианта и людей у них было достаточно, чтобы пройти маршрут без особых проблем. Хотя… насколько я помню, один из племянников так и не добрался до Иркутска. Я, правда, не знаю какой. Предполагали даже, что он сбежал за границу. Он был известным заядлым картежником. Точно то, что все они добирались разными путями и не в одно время. Всех трудней было тому, кто выехал из Бодайбо – дорога дальше и опаснее. После того расстрела население нередко мстило хозяевам и грабило путников. Ведь многие кормильцы – работники шахт – погибли, и надо было на что-то существовать.

– А когда состоялась та забастовка? – поинтересовался я.

– Четвертого апреля, – сказал Платон, – а это значит, что, если они добирались по реке, лед был уже непрочным. И ежели они везли груз на лошадях, не пешком же, то как раз в этом месте мог начаться ледоход, который остановил их движение. Тогда им ничего не оставалось, как только переждать вскрытие реки в юрте. Можно сказать, что если это так случилось, то они оказались в ловушке: с одной стороны – непроходимая тайга, а с другой – высокие скалы.

– Поэтому, – подхватил я, – они могли здесь сделать остановку, причем не однодневную. Значит, и столб они вкопали.

– Но зачем? – задумался Платон. – Здесь ведь никого, кроме них, не было. Территорию метить им не надо было.

– Территорию метить? – воскликнул Краснощеков. – А что, это правильная мысль! Попав в сложные условия, они могли часть своего груза зарыть, чтобы потом за ним вернуться, а сами пойти пешком до ближайшей деревни, взять лодки и приплыть за ним.

– Тогда почему столб остался вкопанным? – возразил я. – Разве он не доказывает, что они груз не забрали? Вы только посмотрите на него, он ведь не мог быть снова помещен на свое место, в этом нет никакого смысла.

– Нет, он не мог бы так долго сохраниться на одном месте. Его бы давно уже кто-нибудь нашел и вырыл, – не согласился Краснощеков. – Тем более местные жители передавали из уст в уста легенду о путешественниках с грузом.

– Почему, мог! – Платон закурил, рассматривая ствол. – Ведь его со стороны реки совсем не видно. Он сливается с растущими деревьями. Я сколько раз здесь проплывал и даже иногда останавливался, но ни разу его не заметил. Со стороны нашего берега тоже не разглядеть. Да сюда никто и не пойдет, проще на лодке добраться. По скалам тоже никто не ходит. Так что он мог сохраниться нетронутым.

– Правда, – засомневался я, – смущает время, которое он здесь мог простоять. Ведь прошло около ста лет, и дерево бы не выдержало столько.

– Как раз в этом вы ошибаетесь! – Краснощеков улыбнулся. – Это ствол лиственницы, а под действием воды он только прочнее становится.

– Это точно, – подтвердил Платон. – Вкопана лиственница.

Воцарилось молчание. Я не выдержал и принес походную лопатку.

– Что это вы задумали, – поинтересовался Краснощеков, – уж не копать ли?

– Но почему нет? Если все сходится.

– Все, да не все, – возразил Платон. – Уж как-то странно оно закопано. Чтобы лучше скрыть от посторонних глаз, надо было его вертикальнее закопать, как растут в этом месте деревья.

– А может, оно наклонилось со временем? Например, от воды или от землетрясения? – предположил я.

– Все может быть. Но не похоже. – Платон, по лицу было видно, что-то прикидывал в уме. – Во-первых, река до этого уровня никогда не доходила и не дойдет. А землетрясения тоже не было. В наших местах его никогда не бывало.

– Бревно, может, на что-то показывает? Ведь вершина треугольника строго направлена по линии ствола. – Я стал прикидывать, куда смотрит дерево. Получалось так, что на скалу противоположного берега. Смысл потерялся. – Я все же считаю, что надо начать с раскопки, а если ничего не найдем, то тогда подумаем, что делать дальше.

– Копать так копать! – согласился Платон. – Может, и вправду что-нибудь обнаружим. Я не верю, что найдем золото или что-то в этом роде, было бы слишком похоже на сказку, но попытка не пытка. Может, откопаем какие-нибудь ненужные вещи, а может, и покойника. Ведь путь-то их был непростой.

После этих слов Платона мой пыл несколько поостыл, но тем не менее я с энтузиазмом направился к дереву. Копать было непросто. Лопата маленькая, а конец штыка овальной формы. Грунт же, каменистый и слежавшийся десятилетиями, поддавался с трудом. Устав, я присел на корточки, развернувшись к реке. Оглянувшись на крик пролетавшей птицы, посмотрел на скалу и увидел какое-то пятно в нескольких метрах от вершины, отличавшееся от основной структуры горы. Вглядевшись через бинокль, обнаружил вход в пещеру.

– Представляете?! – радостно воскликнул я. – Оказывается, на том берегу в скале есть отверстие, очень похожее на вход в пещеру. Я проверил, треугольник точно направлен на него. Теперь понятно, что дерево зарыто под таким углом не случайно. Оно указывает на пещеру, в которой может находиться груз! Понимаете?

Краснощеков с Платоном по очереди через бинокль внимательно осмотрели гору.

– Действительно, – сказал Краснощеков, – похоже на пещеру. Но как они могли ее найти, а тем более со стороны вершины горы? В том месте скала нависает.

– Меня больше другое смущает. – Платон нахмурился в задумчивости. – Как они туда смогли забраться? Ведь снизу явно не попадешь.

– А я думаю, что вкопанный ствол дважды им пригодился, – предположил я. – Во-первых, он указывал на пещеру, ее ведь сразу не заметишь с берега, а только с нашей точки, а во-вторых, и со скалы можно определить, где находится пещера, если встать на линию со столбом.

– А ведь точно! – поддержал Краснощеков. – Вам бы к нам в прокуратуру пойти, для разработки версий преступлений. Очень хорошая фантазия. – Он улыбнулся. – Через указатель с той стороны реки можно пещеру найти.

– Что будем делать? – возбужденно спросил я своих товарищей.

– Ну уж нет! – видно, прочитав мои мысли, запротестовал Краснощеков. – Как вы себе это представляете? Сколотить плот и высадиться десантом на том берегу? А как же одолеть скалу? Да и плот наш там закрепить не удастся – течение его сразу вырвет вместе с веревкой.

– Мы поступим по-другому, – растягивая слова, сказал Платон. – Мы доберемся до нашего села, возьмем коней, капроновые толстые веревки и по тому берегу дойдем до скалы. Где она находится, я примерно знаю. И конная тропа вдоль реки есть. По ней к нам в деревню эвенки приезжают за товаром. Она, конечно, немного в стороне проходит, но до горы мы сможем дорогу проложить.

– Тогда давайте начнем собираться, – нетерпеливо предложил я.

– Нет, – возразил Платон. – Сейчас нам лучше еще несколько дней здесь побыть, река не даст легко добраться до дому. Лучше переждать! Ты же хотел порыбачить, – он посмотрел на меня и широко улыбнулся, – вот и пришло время. Тем более что вода стала прозрачней, а значит, будет возможность поймать ленков и, может быть, тайменя.

Я было запротестовал, но, все тщательно взвесив, согласился с доводами Платона. Немного пройдя со спиннингом вдоль берега выше по течению, около огромного, нависшего над водой куста черемухи я метнул под него настрой. Выждав немного, пока тяжелая колеблющаяся блесна из латуни опустится на дно, я начал подмотку лесы. Сделав несколько оборотов, катушка остановилась. «Видимо, коряга или крупный валун, – подумал я, – не потерять бы блесну». К тому времени и товарищи в поисках лучшего рыбного места подошли ко мне. Я им объяснил свою проблему. Все мои попытки вместе с ними вытащить блесну из воды закончились неудачей. Однако в самый неожиданный момент «коряга» оторвалась и пошла вниз по реке значительно быстрее, чем само течение. Я запаниковал, бурно выражая свои эмоции.

– Это таймень взял наживку! – сказал Платон. – Надо его потихоньку вываживать на берег, где мы стоянку организовали, там поположе и деревьев поменьше.

Я, позабыв обо всем на свете, стал сматывать лесу на катушку, стараясь подтянуть рыбину к себе. После упорной борьбы это наконец удалось, и вот более чем метровый красавец боком подходит к уступу подмытого берега. Казалось, устав бороться, он уже сдался, но Платон, зная повадки крупных тайменей, предупредил, что в нем пока много силы, а отдыхая у берега, он восстановит ее полностью и еще долго будет сопротивляться. И, к немалому моему удивлению, Платон попросил Краснощекова бросить в тайменя камень. От резкого рывка рыбы катушка разматывалась, обжигая пальцы. Стравив метров тридцать лесы, я остановил хищника и начал снова подводить его к берегу. Затем пришлось повторить ту же самую процедуру, но не в столь стремительном темпе. И вот опять таймень стоит на расстоянии двух метров от нас и мирно шевелит ярко-красным оперением и жаберными крышками.

– Надо убить его морально, – сказал Платон и попросил потуже натянуть лесу и рукой постучать по удилищу. После этого утомленная рыба, собрав последние силы, сделала несколько отчаянных прыжков-«свечек» вверх. Затем она, не сопротивляясь, пошла к берегу, где мы ее и забагрили. Победа!.. Но, глядя на распростертого на песке красавца, с которым мы втроем боролись более получаса, я испытывал чувство неловкости и грусти. Таймень оказался с икрой, которую мы засолили.

Стояла ясная, теплая погода. Мы не упускали случая полакомиться спелой черемухой и черной смородиной, которой здесь было несметное количество. На следующее утро решили половить рыбу с другой стороны нашего жилища – ниже по течению. Там река круто заворачивала вправо и терялась в еще более мрачной и непроходимой тайге. Дремучие заросли кедровника и ельника, захламленные буреломом, несомненно, давали приют немалому количеству медведей, следы которых довольно часто встречались в зарослях смородины. Скалистый берег был загроможден валунами, обросшими серым мхом и черным лишайником. Вскоре мы попали в царство ленков. Круто уходящее вниз дно ямы было покрыто темным шерлоном и захламлено коряжником. О блесне нечего и думать!.. Решили попробовать ловить в проводку. Привязав по совету Платона к поводку крупную искусственную мушку, я закинул снасть. Думая, что отошедший по течению наплав скрылся под водой, задев что-то, я чуть потянул его на себя, но оказалось, что взял ленок. После двух-трех оборотов катушки он благополучно сошел, или, как говорят рыбаки, «отстегнулся». То же повторялось почти при каждой проводке, когда за одну из них наблюдалось до шести поклевок и по два-три схода. У моих партнеров получалось намного лучше. Они поймали несколько крупных ленков. Изрядно устав, мы решили перекусить. Настроение было приподнятое. Вдруг на наших глазах немного в стороне всплеснулся таймень. Утром яркое солнце с противоположного берега не давало возможности нам осмотреться. А сейчас мы почти одновременно заметили ниже по течению метрах в ста от нас лодку Платона. Она качалась, привязанная к листвяку, который запутался в больших валунах возле берега. Мы тут же отложили удилища и устремились к лодке. Мотор в день нашего приезда Платон хоть и не вытащил на берег, но приподнял и закрепил на болтах к задней спинке. Но этого оказалось недостаточно, и, видимо, раскачиваясь, лопасти винта задевали камни и сильно повредились. Зато сама лодка не пострадала. Нашему ликованию не было границ.

– Главное, лодка цела! – радовался Платон. – Значит, есть шанс добраться до селения намного быстрее. Может, и мотор удастся запустить. У меня в рюкзаке есть запасной винт – это обязательный запас. В реке много порогов и перекатов, а также невидимых торчащих камней в воде, поэтому винты нередко ломаются.

Мы отвязали от бревна лодку, загрузили в нее свои вещи и медленно, с трудом передвигаясь вдоль берега, потянули к своей базе. Мотор удалось завести. Возвращаясь в село, мы видели, как мимо нас пролетали стаи уток, как иногда на противоположной стороне вспархивал испуганный рябчик или взыгрывала рыба на плёсе.

– Какой богатый край! – восхищался я.

– Да, наша местность всегда славилась урожаями, рыбой и мясом, – горделиво сказал Платон. – И мужики наши ценятся местными женщинами. Карамский значит сильный, здоровый и трудолюбивый. – Он широко улыбнулся.

– А как карамских узнать можно? – поинтересовался я.

– Очень просто. У карамских говор отличительный. Карамские вместо сена, соломы, сосны, скажут: шено, шолома, шошна. И никто в округе так больше не говорит. По Киренге ниже Карама другие говоры. Они в наших деревнях сохранились благодаря крепкой оседлости и из поколения в поколение передавались. И фамилии тоже. В Караме проживают почти одни Сафоновы, а в райцентре, в селе Казачинском и около этого села в спутниках-деревушках почти одни Антипины. При таких множествах одинаковых фамилий отличали по старинным именам и отчествам: Калистрат, Ксенофонт, Платон, Савва, Анисья, Степанида, Конон, Сидор, Силиверст. Казачинские еще подразделялись по говору и по фамилиям: Верховские – выше Казачинска и Низовские – ниже Казачинска.

– Теперь понятно, почему тебя Платоном назвали, – усмехнулся Краснощеков.

– Будто ты, Алексей, раньше этого не знал, – просиял улыбкой Платон. – Сколько раз я тебе уже рассказывал! В этих деревнях и селах очень крепко укоренилась христианская вера, и гостеприимством здесь люди славились. В наших местах любого постороннего человека всегда принимали как дорогого гостя. А в любой деревне между собой жили очень дружно, иначе не могло и быть в таких таежных глубинках. Причем семьи у всех были большими, раньше не было никаких абортов, и во многих до пятнадцати и больше детей имели, которые, вырастая, уже составляли полдеревушки. И так «на виду» русское население росло.

– Теперь, наверное, многое что изменилось, – задумчиво произнес Краснощеков.

– Конечно, не без этого. Но немало и сохранилось. Здесь люди хорошие живут.

Переночевав в доме у Платона, собрав все необходимое, через день мы отправились в конный поход. К вечеру добрались до того места, где на противоположном берегу стояла юрта. Нужно отдать должное Платону, который в тайге ориентировался, как мы в городе. Переночевали в палатке. Ночь была теплой и светлой. Я посмотрел на небо. Оно было ясным, как и в тот раз, но я уже был готов к тому, что утром оно может стать другим.

Мы проснулись на рассвете, который наступил раньше, чем на другом берегу, – ведь мы были на вершине горы. С погодой нам повезло. Я предложил товарищам, чтобы они меня перевязали тросом и спустили к входу в пещеру. Раньше в студенчестве я увлекался туризмом, и нередко в компаниях с друзьями-альпинистами приходилось бывать в горах. Кое-какие навыки приобрел. Мои товарищи согласились. Определив направление по шесту, я смело шагнул в пропасть. Пещеру нашел не сразу, ее закрывали выступы в скале. Не просто было и попасть в нее, так как вход находился как бы в глубине нависающей скалы. Немного раскачавшись на веревке, мне удалось ухватиться за выступ. Так я оказался в пещере.

Она представляла жуткое зрелище. По-видимому, летучие мыши и птицы нередко посещали ее. Меня сразу обдало неприятным запахом. Пещера состояла из нескольких небольших отсеков, соединяющихся между собой отверстиями разной величины. Осмотрев те из них, что были проходимы, я не увидел ничего интересного. Кругом валялись скальные фрагменты, перемешанные с фекалиями, покрытые толстым слоем пыли. Настроение испортилось. Мне предстоял неприятный разговор с товарищами, которые меня ждали наверху. Ведь именно я их взбаламутил и убедил, что мы найдем клад. Теперь было очевидно, что я сильно ошибался. И, возможно, Краснощеков оказался прав, когда предположил, что это могло быть просто случайным совпадением. Ведь С, Б, Ч, может, были не буквы, а каракули, похожие на буквы. И разве какой-нибудь ребенок или рыбак от нечего делать не мог вкопать столб просто так и обить его чем-нибудь? Мог! Значит, я безответственный фантазер, который подвел товарищей, оказавших мне доверие. Так я думал, когда обходил в последний раз самый большой отсек перед выходом. Случайно моя нога зацепилась за что-то, и я чуть не распластался прямо перед входом в пещеру, едва не свалившись вниз. Упасть в пропасть я, конечно, не смог бы, ведь не отвязывался, но от неожиданности вздрогнул. Направив луч фонаря на место, где споткнулся, я увидел торчащие из-под слоя камней и грязи пальцы руки, точнее, то, что от них осталось. Мне стало страшно. Я достал лопатку и начал откапывать. Вскоре показались другие части тела. Так я раскопал хорошо сохранившийся скелет человека. В его руке, прижатой к туловищу, я увидел желтый предмет, крепко зажатый между фалангами пальцев. Когда я потянулся к нему, угловым зрением заметил какое-то движение. На меня из норы смотрела змея, выбрасывая в мою сторону раздвоенный язык, готовая к нападению. На мгновение я оторопел, но автоматически опустил лопатку на ее голову и перерубил одним движением. Убедившись, что больше мне никто не угрожает, я с трудом извлек найденный предмет и протер его. Это оказались карманные массивные золотые часы на цепочке. На задней крышке был отчеканен треугольник с инициалами. Мое сердце сильно заколотилось, выскакивая из груди. Рядом с костями лежали кусочки истлевшей ткани. И больше ничего. «Ну что ж, – подумал я, – хоть не с пустыми руками вылезу!» Все же находка подтвердила мое предположение о кладе. А то, что она небольшая, так этому есть объяснение: зачем же слишком высоко было затаскивать ценности? Правда, не понятно, для чего сюда вообще кто-то залез, но это, по-видимому, теперь навсегда останется тайной.

* * *

Взяв рюкзак, я потянул на себя веревку, чтобы меня начали поднимать, и вдруг неожиданно остановился, сам не зная почему. Мое внимание привлекло небольшое отверстие в отсек, в который трудно было пролезть крупному и высокому человеку, каким я являлся. Он находился недалеко от обнаруженного скелета. Я направил в проход свет от фонаря и возле ближайшей стены в небольшом углублении на расстоянии вытянутой руки обнаружил несколько мешков. Они были достаточно легкие. Когда я вскрыл один из них, увидел какие-то пожелтевшие бумаги, похожие то ли на акции, то ли на старинные иностранные деньги большой величины. Раньше я таких не видел. По крайней мере, это точно были не доллары, с которыми мне приходилось встречаться. «Ну что же, – обрадовался я, – для археологического музея в школе годятся. Хоть Платона будет чем порадовать!» Последний мешок оказался тяжелым. Я его едва подтянул к отверстию, вскрыл и осветил фонариком содержимое. Меня ослепило отражением от слитков золота конусообразной формы небольших размеров. На дне их четко прорисовывался треугольный штамп с буквами. Эмоции переполняли. Мне захотелось закричать, чтобы товарищи услышали меня. Но в последний момент что-то остановило. Где-то глубоко внутри появилось волнение, а затем окутал страх, на фоне которого зародились ужасные мысли: «Ведь я могу так же, как и хозяин скелета, закончить свою жизнь в пещере! А вдруг мои партнеры дадут слабину и не захотят меня вытаскивать наверх, когда поднимут золото. Без моей помощи его не достать. Значит, я его должен подать раньше, чем сам вылезу. А что будет потом? Даже если я скажу, что это еще не все, они все равно могут меня здесь бросить, а сами когда-нибудь вернутся за оставшимся золотом, когда я уже умру. Они прошли войну в Афганистане, и для них убить человека ничего не стоит. Ведь я хорошо не знаю Краснощекова. Подумаешь, помог его сыну, он теперь поступил и больше не нуждается во мне. А Платон? Охотник! У него и сейчас с собой ружье. Даже если и вылезу, он возьмет и пристрелит меня. А может, заодно, и Краснощекова. Ведь мешок золота – это мечта каждого. Он говорил, что в сказку не верит. А когда узнает, что она стала реальностью, сможет ее пережить?» От неприятных мыслей мне стало жарко, я вспотел. Как поступить, я не знал. Из оцепенения меня вывел трос, привязанный к моему телу. Он задергался. Видимо, товарищи наверху меня уже потеряли. Да, надо было на что-то решаться. И тут пришла спасительная идея: «Я разделю золото на две части и переложу в два мешка, примерно равными долями. Затем те мешки вставлю в новые и в них положу побольше обнаруженных бумаг, чтобы было нельзя сразу прощупать, что внутри. Мешки завяжу узлами, которые трудно быстро развязать, – таким меня научил мой приятель моряк». Я подошел к входу в пещеру и крикнул, чтобы они немного подождали.

– Я что-то нашел, но разобраться трудно, и мешки сильно истлели. Поэтому мне надо их переложить в свои. Подождите немного. Вы слышите?

Эхо повторяло мои слова, многократно отражаясь вдоль ущелья. Не знаю точно, расслышали меня или нет, но дерганье веревки прекратилось. И вот когда все было готово, я привязал первую партию, дернул за веревку и крикнул «Тяните!», осторожно подтаскивая мешок к краю пещеры. Веревка натянулась, и мешок стал медленно подниматься вверх. Напряжение мое нарастало. Но вот конец веревки вновь опустился. Мы заранее продумали, как возвращать ее, привязав дополнительно к тонкому шнуру, который я не выпускал из рук. Вскоре наступила моя очередь. И хотя все происходило быстро, у меня было ощущение, что я от страха так вспотел, что расстался не с одним килограммом своего веса. Меня, как мне показалось, они вытащили наверх быстрее, чем мешки. Настроение у партнеров было приподнятое.

– Ну что, рассказывайте! Что собой представляет пещера? – Краснощеков пронизывающим взглядом, не моргая, через очки рассматривал меня. Хотя, может, мне это показалось из-за недоверия к нему, возникшего от страха за свою жизнь.

– Пещера как пещера. Только маленькая, хотя там разместиться двум-трем людям можно. Но долго находиться тяжело. Птицы или мыши все загадили. Запах стоит прескверный. Я сразу ничего не нашел и, когда хотел уже вам кричать, чтобы подняли, вдруг запнулся о труп человека, точнее, о кости, едва выглядывавшие из-за камней, покрытых толстым слоем грязи. С этого момента я усилил поиск и тщательно все осмотрел. Вообще пещера состоит из нескольких небольших отсеков с проходами разной величины. В одном из них я и нашел мешки.

– А что в них, ты сумел посмотреть? – спросил Платон. – Мы что-то попытались в них заглянуть, но ты завязал такими узлами, что сразу не открыть, а резать веревку мы не стали.

– Посмотрел. Там всякая кухонная утварь и деньги. Много старых денег или акций, которые сейчас, наверное, уже вышли из обращения, но для вашего школьного музея очень сгодятся. – И почему я им соврал, не знаю. Они несколько сникли. Их горящие взгляды потускнели.

– И все? – разочарованно спросил Краснощеков.

– Нет, еще часы золотые нашел. – Я достал их из кармана и показал.

– Все же мы не ошиблись! – радостно произнес Краснощеков. – Часы-то явно с клеймом купеческим. Именно такое я и видел у антиквара в Иркутске.

Возникшее напряжение разрядилось.

– А мешки будем вскрывать? – спросил Платон. – Хотелось бы увидеть то, что достали.

– Знаете, – предложил я, – мы уже вечером будем дома, там и вскроем. Не хотелось бы развязывать. Да и не просто это будет сделать. Я ведь завязал на совесть, чтобы не дай бог не раскрылись на весу. А резать жалко.

– Да и правда, Платон, зачем их сейчас вскрывать? Дома все сделаем. Пока светло, надо до села добраться. Там и рассмотрим находку.

Было видно, что Краснощеков очень обрадовался часам. Конечно, товарищам я соврал не случайно. Я еще в пещере решил, что если меня вытащат из нее, то мои опасения на этом не закончатся. Ведь предстояла непростая дорога по тайге в глуши, где можно легко убить человека и затерять его следы навсегда. И хотя я не заметил с их стороны никаких проявлений агрессивности, все же для надежности не признался в находке, отложив это до лучшего момента. Хотел ли скрыть от них найденное? Конечно же нет! Но я много читал про золотую лихорадку, когда люди резко менялись и убивали друг друга. Чего только рассказы Джека Лондона стоят! Там много сказано о сильных людях, но еще больше о коварствах слабой человеческой души.

И вот мы дома. Жена Платона накрыла богатый стол. Я не знал, как и когда начать свое признание. Ведь я им соврал. И как я буду выглядеть, когда во всем признаюсь? После ужина я отозвал их в сторонку:

– Ну что, хотите посмотреть, что мы нашли в пещере?

Платон широко зевнул:

– А может, утром посмотрим? Что-то спать уже хочется.

Краснощеков его поддержал. Тут уж категорически воспротивился я. И хотя сомнения полностью в моей душе не развеялись, я не мог допустить, чтобы мешки простояли ночью бесхозными. А вдруг их кто-нибудь украдет? Что тогда? Стоило ли так рисковать, чтобы потерять все в последний момент. Я настоял на своем. Мы закрылись в комнате. Когда вскрыли первый мешок, из него посыпались купюры. Это оказались акции «Лензота».

– А что, неплохо сохранились, – разглядывая бумаги, сказал Платон. – Для музея пойдут! Только их слишком много. Можно будет и с другими музеями поделиться или обменять на что-нибудь. – Его глаза засветились. Он мечтательно улыбнулся.

– Но это не все, – таинственно заговорил я, внимательно оценивая реакцию собеседников, и раскрыл второй мешок. Блеснуло золото. Они окаменели. Молча разглядывали содержимое и не шевелились. Я даже испугался за них. Но затем их руки потянулись к мешку. Было видно, как моих товарищей стало окутывать возбуждение. И я снова испугался за себя.

– Вы специально нам про него не рассказали? – удивился Краснощеков. – Почему?

– Но разве так получилось плохо? – отпарировал я. – Хотел сделать сюрприз.

– Да… – задумчиво сказал Платон. – Сюрприз получился! И что нам теперь с ним делать?

Он посмотрел на Краснощекова.

– Не знаю, – ответил тот. – Сколько же оно может стоить? А во втором мешке тоже есть?

– Да и во втором примерно столько же.

– Ничего себе! – изумился Платон. – Что называется, приехали.

Краснощеков поднял вскрытый мешок, затем второй.

– Килограммов двадцать пять червонного золота будет. Цена золота постоянно меняется. Но, если примерно оценить один грамм в тысячу рублей, то сумма составит около двадцати пяти миллионов.

– Сколько, сколько?! – удивился Платон.

Я присвистнул от услышанного.

– Ничего себе!

– Я оценил приблизительно и, скорее всего, очень неточно, так как сделками с золотом не занимаюсь и цены на него не знаю. Кроме того, продать его будет практически невозможно, как и вывезти отсюда незаметно. Да и нужно ли это делать? Я думаю, что надо заявить о находке. По закону нам причитается двадцать пять процентов от суммы клада. Это тоже неплохие деньги. Примерно шесть миллионов рублей, или каждому по два. Как вы считаете, мужики? Согласны?

– Я согласен! – быстро согласился Платон. – На эти деньги можно новый дом построить и хороший мотор купить.

– А вы? – Краснощеков внимательно посмотрел на меня.

– Согласен. Конечно согласен! Хотя хотелось бы по одному слитку оставить на память. Это можно? Ведь никто потом не поверит, что мы такое нашли. Антиквару же разрешается дома иметь золотые вещи с клеймом.

– Государство не отдаст, нет такого закона, чтобы за найденный клад рассчитываться его частью вместо денег. Предусмотрен только один порядок получения вознаграждения – в рублях. – Краснощеков знал толк в таких делах.

– Жаль, – разочарованно сказал я.

– Конечно, – поддержал Краснощеков. – Но, если мы утаим хотя бы один слиток и его позже у нас найдут, мы можем вообще лишиться всего: и денег, и свободы. Стоит ли рисковать?

– Не стоит! – уверенно сказал Платон. – Сделаем, как ты сказал, Алексей.

* * *

– Ну что, понравилась рыбалка? – спросил меня Краснощеков, когда мы выходили из самолета в Иркутске. – А в отношении работы в органах подумайте. – Он выдержал паузу, улыбнулся, глядя на меня. – Шучу! У вас и так, наверное, интересная жизнь? Ведь вы пишете, правда?

– Как вы догадались? – удивился я.

– Только с богатой фантазией, как у вас, можно было докопаться до истины. Часто люди не верят чудесам. А видите, как у нас получилось? Ваша наблюдательность и настойчивость помогли. А хотите, и я вам сюрприз сделаю? – Я насторожился. – Когда мы сдавали мешки с грузом, то перебрали найденные бумаги, ведь надо все было пересчитать и записать. И там обнаружился один листок, который не имел ценности для приемщиков клада. Хотите посмотреть? – Он достал свернутый пожелтевший листок из кармана и протянул мне.

«Дорогой Яков Андреевич! Пишу вам, хотя и не надеюсь, что письмо вы когда-нибудь прочтете. Я всю жизнь был честен перед вами, ведь вы мне и моему брату заменили отца. Спасибо вам за все. Бог все ваши добрые дела видит и обязательно отблагодарит.

Мы по вашему совету отправились с грузом в Иркутск по Киренге. Но не учли, что весна в этот год ранняя. Лед прогрелся и стал под нами разрушаться. Вскоре мы вовсе вынуждены были остановиться, чтобы переждать ледоход. Мы нашли хорошую площадку с юртой, видимо, раньше в ней проживали эвенки. Поначалу было все хорошо. Но затем случился затор, и река стала быстро прибывать. И мы поняли, что попали в ловушку. Реку мы не могли перейти – на противоположном берегу были высокие скалы. И где мы остановились, берег был непроходим для наших лошадей. Нам пришлось их забить. Но главное, борясь со стихией, мы сильно намокли. Это привело к болезни. Вскоре два человека умерло, а потом заболел и я. Мы остались без лошадей и без лодки. Кругом непроходимая тайга, а до Карама идти еще много километров. В ожидании окончания вскрытия реки мы случайно обнаружили пещеру в скале и решили имущество там припрятать, пока не раздобудем лошадей. Я с мешками спрятался в пещере, а людей – их осталось двое – отправил в село за помощью. Это надежные люди, но, видимо, они не дошли. Прошло уже десять дней, мой провиант закончился, воды давно уже нет. Я погибаю. Но знайте. Я не хотел вас подвести. Так сложилась судьба. Простите меня за все.

Ваш племянник Лаврентий.

27.04.1912»

– Наверное, это очень важно будет узнать родственникам погибшего, – обратился я к Краснощекову, – как вы считаете?

– Возможно. Хотя былое уже не вернуть. Я сдам записку в архив. Не знаю, кому она теперь может понадобиться. Купец Яков Черных умер в тысяча девятьсот двадцать пятом году в Иркутске в своем двухэтажном доме на пятой Солдатской – ныне Богдана Хмельницкого, глубоким стариком восьмидесяти пяти лет. Доживал он свой век с племянницей первой жены – Куклиной Александрой Серафимовной. По-видимому, антиквар был ее потомок. Возьмите, – он протянул мне золотые часы, – это вам на память о нашей рыбалке.

– Но как это?! – изумился я, разинув рот от удивления. – Вы ведь говорили…

– Перестаньте. Государство не обеднеет, а вы заслужили. Вы эту вещь могли приобрести где угодно. – Я стоял, оторопев, и не знал, что сказать. – Кстати, вы не разлюбили рыбачить? – спросил Краснощеков.