Читать книгу Белая вода - Юрий Козлов - Страница 5

Белая буква
5

Оглавление

– Прилетел? – Объёмов, как ни странно, мгновенно вспомнил семейную историю Каролины – вдовы погибшего, точнее, пропавшего без вести шестнадцать лет назад пилота, вместо которого на военном кладбище похоронили манекен в форме майора ВВС Белоруссии. На его пластмассовое лицо ещё положили фотографию растворившегося в небе Лёшки. Героический муж Каролины велел напарнику катапультироваться, а сам увёл самолёт подальше от посёлка в поле с подсолнухами. Люди не пострадали, а вот подсолнухам, наверное, досталось. Но останков Лёшки, если верить Каролине, среди горящих обломков не обнаружили. Дальше пошёл какой-то конспирологический бред про испытание секретного то ли биогравитационного, то ли пространственно-временного оружия.

– Они, – снова прислушалась к происходящему за дверью Каролина, – его ищут. Не могут найти, поэтому хотят через меня.

– Кто? – по инерции уточнил Объёмов. До него дошло, что всё это не игра, а если игра, то с безвыигрышным (для него и Каролины) результатом. Лес рубят – головы летят. Лес почему-то увиделся встревоженному писателю Василию Объёмову не как положено – в виде деревьев, а… в виде обречённо помахивающих головами подсолнухов.

– Наши и… ваши, – с неодобрением посмотрела на Объёмова Каролина, словно на нём лежала доля ответственности за «ваших», которых он, кстати, никогда не считал своими. Напротив, как мог, клеймил и разоблачал в публицистических статьях. Да хотя бы за наплевательское отношение к русскому языку и литературе! Собственно, для того он и притащился на раздолбанном «додже-калибере» из псковской деревни на конференцию в Лиду, чтобы в очередной раз прокричать об их безумном воровстве и беспредельном презрении к народу в… пустоту.

– Войсковая операция? – Объёмова поразило, как быстро и осмысленно он включился в обсуждение невозможного события. – Откуда он прилетел? И… на чём?

И не просто включился. Писатель Василий Объёмов уже опережающе работал с сюжетом. Лёшка в последний момент успел катапультироваться. Приземлился на другом поле. Быстро закопал в землю парашют и… исчез на шестнадцать лет. А сейчас объявился! Естественно, его хотят поймать и допросить. Кто главный свидетель с транзитным статусом соучастника преступления? Естественно, Каролина! Может, они вместе все эти шестнадцать лет шпионили… на Россию, на кого же ещё? Или… на Украину? Это хуже. А я… покрылся холодным потом Объёмов, – ясен пень, связной, хорошо, если не резидент! Но она сказала «ваши», торопливо внёс облегчающее собственную участь уточнение в сюжет: если это совместная с «нашими» войсковая операция, значит, я… не шпион, а соратник! У Белоруссии и России это… как его… Союзное государство! Сволочь, с ненавистью посмотрел на ответно сверлящую его сквозь очки волчьим взглядом Каролину, зачем ты пришла, что тебе надо, зачем впутываешь меня в эту историю?

– Самолёт приземлился на базе вчера ночью на самой дальней, заброшенной полосе, – быстро заговорила Каролина, телепатически уловив невысказанные упрёки Объёмова и сделав правильный вывод, что откровенность – единственное средство удержать его от панического бегства, неотвратимого катапультирования из кровати, а может, и из гостиничного номера. – Радары не засекли, он из какого-то особого материала или чем-то покрыт, не знаю, а так – точная копия того, который разбился. Пастух стадо мимо гнал к ангарам, там вокруг ещё зелёная трава, увидел, рассказал в посёлке. Дети побежали. Потом военные приехали, оцепили, привезли аппаратуру. Везде в кабине – Лёшкины отпечатки пальцев…

– Ты сама-то его видела? – перебил Объёмов.

– Я сразу заметила, что за мной следят. Один злобный такой, с бородой, ты сидел, он в кафе заходил. И про тебя я тоже сначала подумала… А тут дочь позвонила, говорит, на съёмную хату нельзя, уже вычислили…

– Дочь? – Объёмов сам начал удивляться своей памяти. – Из Умани?

– Из Одессы. Я Олеську сразу вызвала, как узнала про самолёт, сказала, чтобы никому ни слова и только на попутках. Если меня возьмут, так хоть она ему поможет. А я потом… С Украиной пока граница без проблем. Они её точно в лицо не знают. Имя до паспорта у неё было – Ольга, а отчество я по деду ей сделала – Андреевна. Фамилия вообще по первому мужу, тоже хохол был, только из Полтавы, и тоже сволочь, другую бабу в дом привёл, стал с ней жить при живой жене. Так что никаких концов.

– Ты его видела? – повторил Объёмов, пытаясь вспомнить, где он недавно слышал про Олеську. Вспомнил! Не слышал, а читал. Объявление с отрывными телефонными хвостиками на фонарном столбе на гостиничной автостоянке: «Олеся. 27 лет. Ахнешь! Звони!»

Уже ахнул, мрачно подумал Объёмов, и… пусть анонимно, но позвонил. Зачем-то спросил:

– Сколько ей лет?

– Что? – удивилась Каролина. – Кому?

– Олеське.

– Тридцать. А… что?

– Убавила, – покачал головой Объёмов.

Они притихли, услышав рассыпчатый каблучный стук по голой коридорной плитке.

В дверь легко, как бросили горсть сухих горошин, постучали.

– Открой, – попросила Каролина. – Это она. Что-то случилось. Мы не договаривались, что она сюда.

– Не успею одеться, – растерялся Объёмов, вновь утрачивая (хотя бы мысленный) контроль над реальностью.

– Быстрей! – поторопила Каролина. – Я же голая!

– Хорошо, – пожал плечами Объёмов, удивляясь неожиданной стыдливости своей… подруги? Свесил ноги с кровати. Страх, возбуждение, желание что-то выяснить, куда-то бежать вдруг сменились в нём дебильной покорностью и обездвиженностью. Вот так и несчастная Россия, успел подумать, нащупывая вялыми, как снулые рыбы, ступнями на полу тапочки Объёмов, кто на неё рявкнет, ошарашит, наговорит с три короба, под того она и ложится… Особенно если он… то есть она, покосился на Каролину, в парике и очках… Так сказать, в пассионарном прикиде. Бери голыми руками.

– Ну! – поторопила Каролина.

Объёмов, поправив трусы и слегка втянув живот, открыл дверь. В номер, едва его не сшибив, влетела Олеська. Объёмов уже устал чему-либо удивляться, а потому совсем не удивился, что она была натурально (видимо, это у них семейное) голая, но в туфлях на металлических шпильках, как ведьма Гелла из бессмертного романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Впрочем, в отличие от Геллы, Олеська всё же небрежно прикрывалась прижимаемым к груди ворохом одежды, из глубины которого пружинисто свесился бюстгальтер. Качающимися своими чашечками он напомнил Объёмову маятник сюрреалистических часов, отсчитывающий… что?

– По объявлению? – ухмыльнулся, рассматривая бесстыдницу, Объёмов.

– Что? – растерялась та, даже выронила одежду. – Мы… разве договаривались?

– Быстрей! В постель! – скомандовала с подушек Каролина. – Сейчас придут!

Олеся размашистыми крепкими бёдрами, как бульдозер подтаявший сугроб, легко передвинула Объёмова на кровать под приглашающе откинутое Каролиной одеяло.

– Поехали! – Каролина сорвала с Объёмова трусы, завалила на себя, обхватив ногами, как клешнями, а над ними (каким-то образом, наверное, затылком сумел рассмотреть писатель Василий Объёмов) римской статуей встала Олеся, больно уткнув в копчик Объёмову острый железный каблук. Если и есть на свете мужик, успел подумать он, способный поехать в данных обстоятельствах, то это точно не я!

В следующее мгновение раздался оглушительный треск. В номер как на серфинговой доске влетел двумя ногами на двери раскоряченный спецназовец в серебристых доспехах с автоматом и в чёрном обливном сферическом шлеме. Следом вошли люди в штатском. В одном из них – в широком, как саван, белом плаще – Объёмов узнал злого бородача, ошибочно принятого им в кафе за завязавшего (с алкоголем) писателя, участника конференции по современному состоянию русского литературного языка. Второй снимал происходящее на видеокамеру. Третий – непрерывно щёлкал фотоаппаратом, озаряющим вспышкой интимно – лампой на прикроватной тумбочке – освещённый гостиничный номер. Он конечно же успел запечатлеть (для истории?) порнографическую скульптурную группу. Если бы не выставивший дверь спецназовец с автоматом наперевес, ворвавшуюся в номер команду можно было принять за белорусское подразделение полиции нравов. Объёмов читал, что такая существует в Европейском сообществе, наряду с Интерполом, но постсоветские государства почему-то не хотят с ней сотрудничать.

– Ой! – Олеся прыгнула под одеяло, больно зацепив железным каблуком Объёмова, едва успевшего перевалиться на спину. Скульптурная группа распалась, точнее, перешла в горизонтальное положение.

Злой бородач в широком плаще (сейчас, впрочем, он выглядел не столько злым, сколько озадаченным) включил весь имеющийся в номере свет.

В настенном зеркале напротив кровати Объёмов увидел три торчащие из-под одеяла головы: свою со слипшимися в отвратительный гребень седыми волосами по центру, справа – очкастую в белом парике голову Каролины, слева – русую, щекастую Олеси. Боже милостивый, ужаснулся он, что могут подумать обо мне… гэбисты? Спецназовца в серебристых доспехах и в обливном шлеме он как низшего по званию (и, вероятно, по интеллекту) в расчёт не принимал. Трёхголовая зеркальная картина навела его на гнусные, более того, оскорбительные для русского фольклора аналогии. Себя писатель Василий Объёмов увидел в образе… Ильи Муромца. Поблёскивающую круглыми выпуклыми очками Каролину – в образе почтенного Добрыни Никитича, кажется, наставника святого равноапостольного князя Владимира, а молодую шаловливую хохлушку Олесю – в образе застенчивого, но отважного Алёши Поповича. Как лихо она запрыгнула на кровать, загарпунила Объёмова острым железным каблуком! Интересно, запоздало встревожился он, что она собиралась делать дальше, куда хотела вонзить каблук? Получалось, что гэбисты, контрразведчики, или кто там они, подоспели вовремя, в очередной раз, подтвердив известный тезис Гёте, что сила, предназначенная творить зло, иной раз свершает благо. Тридцать лет и три года, испуганно вжался задом в матрас Объёмов, Илюша то ли сиднем сидел, то ли лежнем лежал на постели, а потом… как вскочил! И… пошли клочки по закоулочкам… Неужели… приш(ж)порила каблучница?

Но в данный момент стремительно вживающемуся в образ Ильи Муромца писателю Василию Объёмову нечего и думать было о сопротивлении… Идолищу поганому. Поехать, как рекомендовала Каролина, не получилось, а вот пойти трусливо-позорным клочком по пенитенциарному закоулочку… ещё как!

Над кроватью витал сильно сдобренный косметикой запах пота, невольно заставивший Объёмова вспомнить Свету. Однажды во время грозы, когда находиться в кабинете стало невозможно, Марина отправила Свету домой, пообещав разобрать за неё оставшуюся почту. Как только Света ушла и дышать стало легче, Марина позвала Васю к её столу, выдвинула ящик, ткнула пальцем в теснящуюся там серебристую рать запечатанных дезодорантов. «Ей без конца дарят, дарят, – в отчаянье произнесла Марина, – почему она ими не пользуется? – И после паузы: – Наверное, мстит окружающему миру». «За что?» – спросил Вася. «Всегда есть за что», – грустно вздохнула Марина. Если бы сейчас здесь была Света, подумал, нашаривая под одеялом трусы среди брыкающихся женских ног, писатель Василий Объёмов, поганому гэбистскому идолищу пришлось бы надеть респираторы. Странным образом он уподобил Свету коньяку или виски, набирающему с возрастом в дубовых бочках крепость и аромат. Такой у него получился неэстетичный оксюморон.

– Чем обязан, милостивые государи? – хрипло каркнул Объёмов из кровати, подбадриваемый тычками Каролины.

– Проверка документов, – мимолётно мазнул в воздухе красным удостоверением бородач. – Здание блокировано. Есть сведения, что в гостиницу проникла группа террористов. Производится осмотр помещений. Тепловизор показал, что в номере находятся три человека. Террористы могли захватить заложников. Действовать пришлось быстро. Так что не обессудьте.

Спецназовец тем временем осмотрел туалет, заглянул в шкаф, за портьеры, даже, крякнув и переломившись в доспехах, сунулся под кровать. Разогнувшись, доложил: «Чисто!»

– Свободен, – сказал борода.

– Руки на одеяло, урод! – вдруг заорал спецназовец, натренированным глазом отследив невидимую пододеяльную объёмовскую возню с трусами.

– Ай! – взвизгнула Олеся. – Я описалась!

Борода, пропустив мимо ушей не понравившуюся Объёмову новость, тем временем основательно устроился в кресле возле журнального столика, смачно шлёпнув по стеклу папкой с бумагами.

– Я… могу одеться? – поинтересовался Объёмов. В трусах он почувствовал себя увереннее. В голове даже зашевелились забавные мысли о нарушении прав человека и каком-то ордере, который будто бы кто-то должен был ему предъявить.

– Отдыхайте, товарищ, – с отвращением посмотрел на него борода. – После проверки вас переселят в другой номер, и вы… сможете продолжить. Где ваш паспорт?

– В куртке, если я не ошибаюсь, во внутреннем кармане, – потянулся к стулу Объёмов.

Закончивший осмотр его сумки (одной рукой он брезгливо перебирал застиранные носки и футболки, другой зачем-то снимал это на видеокамеру), оператор его опередил, прохлопал куртку свободной ладонью, выложил из кармана всё, что там было, на стол. Неужели, зауважал оператора Объёмов, решил документально – для истории – запечатлеть нищету русского писателя? Или, мелькнула другая мысль, его морально-нравственное падение? Сразу вспомнились благообразный седой, аскетично худощавый (наверное, соблюдал все православные посты) министр юстиции Ковалёв, гонявший в бассейне голых девиц; упитанный прокурор Скуратов, бессильно (несмотря на старание других – сухопутных – тружениц сферы сексуальных услуг) раскинувшийся на широкой кровати в похожем гостиничном номере. И пусть, злобно подумал Объёмов, пусть покажут по телевизору, хоть кто-то узнает о моём существовании! Только ведь не покажут…

– Удостоверение секретаря Союза писателей России, социальная карта москвича, пенсионная книжка, приглашение от министра культуры Белоруссии на научно-практическую конференцию по современному состоянию русского литературного языка, – перечислил извлечённые документы борода.

– Мой доклад открывает конференцию, – с достоинством добавил Объёмов.

Борода неторопливо перелистал, одновременно проверяя на плотность (не пропустил ни одной страницы!), паспорт, отложил его в сторону. Прочие документы не вызвали у него большого интереса, а на красно-клеёнчатое с торчащим, как копьё, пером (Объёмов писал таким, обмакивая его в чернильницу, полвека назад в школе), заполненное от руки удостоверение секретаря Союза писателей России с расплывшейся фиолетовой печатью вообще посмотрел с недоумением. Зато обратил внимание на привезённые Объёмовым в надежде подарить их уважаемым людям, допустим, белорусским издателям, литературоведам, а ещё лучше – профильным чиновникам, книги. Особенно долго он изучал издание, обложку которого украшала фотография свирепо оскалившегося, бритого наголо Объёмова в чёрной с черепами и скрещёнными костями косынке на голове. На ней настоял художник издательства, уверенный, что это положительно скажется на продажах. «Агрессия и мужество, – помнится, заявил он, – это то, чего смертельно не хватает русскому читателю. Если нет в тексте, так пусть хоть будет на фотографии». Вдоволь налюбовавшись на агрессивного и мужественного Объёмова, постранично протрусив книги за растопыренные обложки, борода переключился на Каролину.

Фотограф, порывшись в её сумке (Объёмов и не заметил, что она пришла с сумкой), протянул бороде паспорт.

– Грибоедова Анна Дмитриевна, – произнёс борода, сверился с какой-то бумагой. – Доктор искусствоведения, ведущий специалист Российского государственного института архитектуры и дизайна по ландшафтам восточноевропейских усадеб семнадцатого – девятнадцатого веков. Вы, как я понимаю, тоже приехали на конференцию?

– И уже об этом сожалею! – раздражённо отозвалась с кровати Каролина нервно-интеллигентным, каким прежде, во всяком случае с Объёмовым, не разговаривала, голосом. – Вы так встречаете в Белоруссии всех гостей или только тех, кто из России?

– Объясните своё присутствие в номере господина Объёмова, – вежливо попросил борода.

– И не подумаю, – надменно ответила Каролина, она же, как только что выяснилось, Грибоедова Анна Дмитриевна, о чём уведомил Объёмова очередной пододеяльный кулачный тычок в бок. – Я не обязана обсуждать с вами, уважаемый… не знаю вашего имени-отчества и звания, свою личную жизнь. Василий Тимофеевич Объёмов – мой старый и добрый знакомый. В отчёте можете написать: «Присутствие в номере объяснила необходимостью согласования позиции российской делегации по итоговой резолюции конференции».

– Давно носите парик, Анна Дмитриевна? – поинтересовался борода. Похоже, ему было плевать на многолетнее доброе знакомство доктора искусствоведения и секретаря Союза российских писателей.

– После второго курса химиотерапии. Тогда же мне пришлось обменять паспорт. Видите ли, болезнь вносит некоторые изменения во внешность человека.

– А предполагаемая близость смерти раскрепощает в желаниях, – продолжил борода. – Не сомневаюсь, вы победите болезнь, Анна Дмитриевна. Энергии, желания полноценно, по-молодому жить в вас хоть отбавляй. К тому же современная медицина творит чудеса.

– Где-то, – мрачно уточнила, поправив очки, Каролина, – только не в России.

– Мы осмотрели ваш номер на… пятом, кажется, этаже. Можете возвращаться. Если, конечно, захотите, – поднялся из-за стола борода.

– Я знаю эту лярву! – вдруг подал голос спецназовец в обливном шлеме, указав на Олесю. – Работает по вызову. Приезжает с Украины. У неё месяца два назад был привод, расцарапала морду клиенту из Ставрополя. Мужик пригнал в Лиду вагон шерсти, а она…

– Не п…, – подала голос Олеся. – Он забрал заявление.

– Паспорт, – потребовал борода.

– В плаще, – кивнула на ворох одежды на полу Олеся.

Фотограф нагнулся, извлёк, порывшись в косметичке, синий с трезубцем (или пикирующим соколом – и такое объяснение национального символа слышал Объёмов от знакомых украинцев) паспорт.

– Что вы здесь делаете в… два часа ночи, Олеся Ондриiiвна? – поинтересовался, взглянув на часы, борода.

– Забежала на огонёк, – хмуро объяснила Олеся. – Он, – кивнула на Объёмова, – меня пригласил, я пришла, а они тут с этой… очкастой, ещё и рак у неё, твою мать!

– Пригласил, – повторил борода, – каким образом?

– Простейшим, – пожала плечами Олеся. – По телефону.

– А вот это мы сейчас уточним! – неожиданно оживился, даже потёр руки, как алкаш при виде наполненной рюмки, борода. – И если звонок не подтвердится… Ваш театр трёх актёров… Как Станиславский – не верю! Что он говорил? Театр начинается с вешалки. Я вас всех повешу!

Оператор протянул бороде побитый, морально и физически устаревший телефон Объёмова.

– Как только переехал границу, сразу списали триста рублей, – обиженно произнёс Объёмов, – не знаю, можно ли еще с него звонить.

– Когда вы с ней разговаривали?

– Последний звонок, – ухмыльнулся Объёмов, – не ошибётесь.

Зачем я ей позвонил, он вспомнил гостиничную автостоянку, неверный свет фонаря, объявление на столбе. Ночь, улица, фонарь, Олеся… Ведь я и в мыслях не держал её снять… Провидение. Объёмов вдруг резко успокоился, как если бы воочию увидел ангела-хранителя, распростёршего над ним, точнее над кроватью с тремя головами, непробиваемые крылья. Русская воля, подумал Объёмов, это провидение, которое есть Промысел Божий. Провидение – вне логики, вне математического и любого другого анализа и расчёта. В этом загадка России, которую никто не может разгадать. Россия – единая и неделимая часть Провидения.

Из вороха одежды Олеси на полу пробилась телефонная мелодия. Борода положил телефон Объёмова на стол. Мелодия смолкла.

– Прошу вас соблюдать осторожность, Василий Тимофеевич, – поднялся из кресла борода. – Я скажу дежурному администратору, чтобы вам предоставили другой номер.

В дверной пролом просунулся чёрный шлем спецназовца:

– На этаже чисто, только в девятьсот первом какая-то пьянь облевалась. Думали, не дышит, скорую вызывали, вроде оклемался. Вонь дикая. Здоровый, гад, еле перевернули, пузо как унитаз, жрёт, видать, в три горла.

– Это Серафим Лупан, – обрадовался (чему?) Объёмов, – поэт из Молдавии, он сочиняет стихи для детишек.

– Вы видели здесь этих людей? – Борода развернул лист бумаги с нечётким изображением молодой, похожей на певицу Софию Ротару женщины и удивительно напоминающего Гагарина авиационного майора в фуражке. – Это старая фотография, – объяснил борода. – Сейчас они выглядят иначе.

– Майора точно не видел, – твёрдо ответил Объёмов, – а вот даму… Она работает в кафе? Если не ошибаюсь, вы туда тоже заходили. Эти люди преступники?

– Заходил. Но тогда мы не были уверены, что это она. Мало информации, столько лет прошло. Три раза разводилась, гражданка Литвы, каждый год осенью устраивается в Лиде на временную работу в кафе или столовые. Где сейчас живёт, с кем общается – неизвестно. Мы направили в Вильнюс срочный запрос, но не факт, что они быстро ответят. Прочесали все работающие точки общепита. Хотим задать ей кое-какие вопросы, но не можем найти, – развёл руками борода. – Закрыла в двадцать три ноль-ноль кафе и как сквозь землю. Если вдруг увидите, попросите позвонить вот по этому номеру, – вырвал из блокнота лист, положил на стол. – Это в её интересах. Они не преступники, – ещё раз задумчиво посмотрел на ксерокопию нечёткой фотографии, – скорее объекты странного научного эксперимента с неясными последствиями. Спокойной ночи!

Белая вода

Подняться наверх