Читать книгу И ты был богом - Юрий Лаковский - Страница 2

Я ехал к матери через сады в телеге,

С вожжами старый шорник, тоже с Гая1,

Ну что, – спросил он у меня, – опять набеги,

И так же в мае?

Так, стало быть, прошла ещё одна година,

Японский Бог, и что в звездáх за спешка,

Остался я один, да, вон, еще скотина, —

На небе Стешка.

Давай помянем бабу-то, что ж мы, не люди,

Под сеном у меня укрылась фляга,

Ну, пухом ей земля, и пусть с ней ангел будет,

А с нами брага!

Как ручеёк она меж камней известковых,

Всё сдобрит песней – дойку, стирку, калду2,

За ней тогда всё увивался участковый,

Убил бы падлу!

Но сам тогда он наказал себя за норов, —

Зачем лезть на рожон, да после браги,

Его тогда на «чёрном воронке"3 и в город,

Подох в тюряге.

Что за напасть, как чёрт урчит сегодня в брюхе,

Глаза слезятся на ветру, хоть выколь,

Видать, давно не украшал я крест старухе

Живой гвоздикой!

Ты, верно, засыпаешь от моих историй?

Наплюй на них, поспи на сене малость,

Мне не гореть уже от счастья и от горя,

Что делать, старость!

А сам-то про себя хоть помнишь свою кралю?

Бывало, вижу вас, – сидят, воркуют,

И нешто не дурак, что променял Наталью

На городскую?

Глаза-то у неё – горящих два уголья,

Бывало, взглянет, – всё нутро зарúтся,

И как в тумане слышу, – здравствуй, дядя Коля!

Всё думал – снится.

То яблок сунет мне румяных, то смороды,

А я всё ладил ей зимою санки,

Видать, и в наши родники и огороды

Слетает ангел.

А как она сейчас? – Так, значит, оклемался!

Вот в буркалы твои смотрю и вижу,

Запросто так, как тень, по свету ты скитался

С горою книжек.

А жил бы здесь, смотри, ну где ты сыщешь

Такую сучью красоту с телеги?

Её спокон веков, ни за какие тыщи

Не купишь в Мекке4.

Вот, человек, возьми, душа и ум – потёмки,

Всё что-то ищет, ёрзает, бросает,

И подстелить бы рад себе под зад соломки,

Но где, – не знает!

Ты, вот что, уши-то свои закрой, на милость,

Мне бы сказать тебе о ней немного,

В твоих руках она, как солнце, вся лучилась,

И ты был Богом!

Ты мог её создать величьем своих искор,

И бабья суть её свилась бы в зори,

Ну, кажется, приехали, тебе тут близко,

Чай, помнишь, что ли?!

И, больно, не серчай на старика-шишигу,

Вон, отмахали две версты, и нате!

Сподобься уж, зайди и захвати мне книгу

О Митридате5.

Чайку попьем с тобой, собрал я много мяты,

Клубника в погребе, варила женка,

У старого моста найдешь мои палаты,

Там, где колонка.

Я провожал его открытым долгим взглядом,

Жизнь не скрутила старика в цигарку,

Не подобает нам учить ходить за стадом

В горах овчарку.

Мой дом увяз в саду, два дня я дурью маюсь,

Почистил двор, отнес весь хлам на свалку,

А в три часа утра я с шорником встречаюсь —

Звал на рыбалку.

Его все Митричем зовут тут в околотке,

Прошел войну, медалей два десятка,

И было время – шибко пристрастился к водке,

Душа – загадка!

А в кич6 его определили по раненью,

В стройцехе с хромотой он не работник,

Вот сбруи и латал под старость, к сожаленью,

Хороший плотник.

Сухой короткий свист – тут тоже своя марка —

Никто не мог под Митрича сработать,

У вишенника встал и ждет, в зубах цигарка

Под самый ноготь.

Две удочки в руке, махнул – Айда на лодку!

Без нас лещи и караси тоскуют,

А лещ хорош поджаристый с лучком под водку,

Его смакуют!

Ты весла то не рви, куда нам торопиться?

И солнце не сползло еще с Америк!

Смотри, сожрал туман, как призрак бледнолицый,

Зеленый берег.

Привольно здесь, скажу, в затоне рыбы уйма,

А тишина, – хоть режь ножом на булку!

Вчера уключину поставил на полдюйма,

А бьется втулка.

Так распугаем всех подлещиков в округе,

Иди в полхода, мы почти у места,

Вот так подумаешь о рыбах на досуге,

Ну, блин, фиеста7!

Но как же отчего? Тут вольница и пища,

А щука в этих водах редко ходит,

Она по каузам8 все с голодухи рыщет, —

Ей там свобода.

Давай-ка шепотком, а то мы как два гуся

Разгоготались на ворон и галок,

Шепни там рыбке под водой, благой Исусе,

Клевать на сало!

Я на корме сижу, у старика середка,

Сидим как пара белых изваяний,

Он и спроси меня – почем в Китае водка,

У них, в юанях9?

И разговоры завязались между нами

О Лао-Цзы10, над чем корпел китаец,

И почему сквозь ревы мировых цунами

Проходит старец?

Сидим уж битый час, следим за поплавками,

И хоть бы так, для смеха кто-то клюнул,

Но мой старик хитрит, невозмутим как камень,

Другой бы плюнул.

Ты вот что мне скажи, куда девались, на хрен,

Все эти караси, ети их в душу?!

Давай с тобой рыбак по тридцать граммов ахнем

За баб и сушу!

Попробуй, откажись! От этого напора

Сам Горбачев бы опрокинул рюмку.

Вот нету в нашей сучьей жизни коленкора!

Подай-ка сумку!

Мы выпили за всех, и даже за Чапая,

Как не крути, святое дело – принцип,

Вот он бы не пустил в Святую Русь Мамая,

И проходимцев!

И только к вечеру очистилось пространство,

Клевало все, и в лодке стало тесно,

Старик ругал подлещиков за наше пьянство,

Что было честно.

Всю рыбу, разделив на два больших кукана11,

Мы разошлись при свете лунной пыли,

И облака медлительно и очень странно

В глубь неба плыли.

Все сутки напролет, как агнец божий в яслях,

Я спал, прослушав мировые сплетни,

Кружил над моим домом яснокрылый ястреб

Двадцатилетний.

Я видел сон цветной – отторгнутый от тела,

Другой такой же я, но так прозрачен,

Скользит сквозь серебро античного удела

И тихо плачет.

Я радостно себя бросал в глубины света,

И не печаль руководила мною,

Мне не знакомою была моя планета

Тогда, весною.

Но что еще главней – я помню это ясно —

Вкус истиной свободы в абсолюте!

Никто меня не звал, не докучал напрасно

Ни Бог, ни люди.

Я узнавал слова и песни древних сиддхов12,

И белый старец в розовой пещере

Читал мне о другой любви из пыльных свитков

И о Венере!

И мчались в сердце яснокрылые молитвы,

Здесь мой приют! – кружилась весть благая,

Но путь любого сна, как грань тончайшей бритвы, —

Я снова в Гае.

Проснулся, наконец, тебе записка, лично,

Небось, опять старик, ему неймется,

А я спекла тебе с утра пирог клубничный, —

И мать смеется.

Но что ее так сильно нынче рассмешило?

И рыба, пусть не царская, но все же,

Я помню, как пришел, и что меня кружило,

Сказал что может?

Ну не томи, скажи, что был вчера в запарке,

Живу в мечтах, в пылу своих исканий,

Или опять читал соседской я овчарке

Стихи за баней?

У друга твоего всегда дела до жизни,

Один он здесь охоч до философий,

Иди водой холодной обливайся к вишням,

А я пью кофий.

Поговорили вот, ей только в контрразведке

Запоминать пароли, лица, явки,

В окно я вижу – к ней идут опять соседки

Страдать на лавке.

Читаю манускрипт. Муслявя карандашик,

«Старик писал, где жирно, а где тонко:

Привет тебе огромный от твоей Наташи,

Вот, ждет ребенка.

А назовешь-то как?– спросил я для порядку,

Сам вижу все, мальчонка будет юркый;

Кручусь, со мной она, взнуздала мне лошадку,

И молвит – Юркой!..«

Неугомонный дед, ему бы путать сети,

Все норовит кольнуть, задеть живое,

Что там за новости у нас в смешной газете —

Корма, удои?

Сегодня разбирал все барахло в чулане,

Нашел тетрадку с классным сочиненьем —

Я в нем писал взахлеб о Лариной Татьяне

Стихотвореньем!

Вот пара строк для вас, послушайте на милость:

«Он Бог, и Царь, и Ангел благородный,

И это божество, что ей ночами снилось,

Как снег холодный!»

Пирог клубничный с молоком – все для сыночка!

Такие завтраки не ели принцы,

Отрежу Митричу я тоже два кусочка

Так, для гостинца.

А вот и сам он едет, легок на помине,

В открытое окно кричит – Здорово!

Да хлеба вон купил ржаного в магазине,

Подь на два слова!

Ты, вот что, у меня будь в аккурат к обеду,

Уху сварганю, – не уху, а сказку!

Сейчас в контору по бумагам ихним еду

Сшить неувязку.

Уразумел хоть старика? Давай, до встречи!

Но, милая, пошла, царя возила!

Нам все одно, что Харри Трумэн13 или Черчилль14, —

Вот в этом сила!

Забросив все дела, иду на речку, к вязам,

Здесь соловьи горланят до упаду,

На лопухах лежат прозрачные алмазы

От звездопада.

В цветах мохнатых ловко копошатся пчелы,

Лаодика15 позирует на камне,

Для бабочек цветных я здесь открыл бы школы,

А птиц куда мне?

На тополях, вверху, как в итальянских семьях,

Грачиный гам смешался в черный катыш,

На целый день уйти бы утром в воскресенье

Туда, где ландыш.

И в этом мире грез, почти инопланетном,

Я забреду в дубовую общину,

Кем быть желаешь? – спросит меня старец, – Ветром?

Лети в долину!

И как в том сне цветном порывисто и ярко

Я вырвусь к свету из одежды тела,

Здесь любящий вокруг меня народ – овчарка

И птиц капелла!

Здесь сонм цветов – акант, тагетес, амариллис,

Левкой, агава, куколь, пассифлора,

И я меж них святых, как юный Бог Осирис,

Как дым узора.

О если б не был мир мой так лучист и тонок,

Он разлетелся бы на сотни склянок,

От этих ветрено-прекрасных махаонок,

И цинксианок!

Я в них влюблен давно – в Сапфо, Ифис, Илею,

Я визажист Ино и Мнемозины,

Я на ладонях согреваю Галатею16, —

Мою кузину.

Пирог для Митрича я завернул в салфетку,

Тропинкой, думаю, пойду – так ближе,

Давно не видел его белую беседку

Под красной крышей.

Там спорили мы с ним, ругаясь жарко матом,

О ренессансе, Фрейде, о Фиделе,

Что надо разогнать к едрени-фени НАТО

На той неделе!

С волками надобно без церемоний, грубо,

Никитка прав был, хоть и кукурузник;

Слышь, Эйзенхауэр Дуайт17, не трогай Кубу,

Фидель – союзник!

Я шел и вспоминал все наши разговоры,

Бывал он нежен, как в свой день рожденья,

Когда сыскав меня после вечерней ссоры,

Просил прощенья.

Ну, брат, уважил, проходи, уха готова!

Полить, чать, руки, вон там в банке мыло,

К ветеринару мне б махнуть до дня Петрова,

Хандрит кобыла.

Тут я принес пирог, спекла сегодня… – Знаю!

У матери твоей рука из пуха!

Вот почему так не пекла, не понимаю,

Моя старуха?!

В беседку, или как, пойдем хлебать ушицу?

Зачем же нам ломать зерно традиций?

Бери намазывай на хлеб пока горчицу,

Я с кухни птицей!

А сладкий дым ухи уже кружит повсюду,

Цветы от слив на скатерти пунцовой,

Старик на стол собрал нарядную посуду

От Кузнецова.

Давай тарелку то! Видал, как получилось!

Почти «тройная» с золотым наваром!

Рука его щедра, лицо его лучилось,

Он был пожаром.

Без этого никак! По граммов сто на брата?..

Хрустальных слез отлил старик из фляги,

Пусть будет в нашей бренной жизни больше лада,

Ведь мы не маги!

Крепка слеза! Крепка! – мы навалились дружно,

На хлебово, звенели только ложки,

Где нам глядеть сейчас как есть и как не нужно,

Повсюду крошки!

Добавки наливай, черпай побольше гущи!

Где в городе твоем найдешь такое?..

Приди к нам на тарелку супа, Боже сущий,

Нас будет трое!

Жизнь хороша! Мы в креслах и глядим на сливы,

Сидим вальяжно, будто бы в партере,

Мы непристойно счастливы и молчаливы, —

Пусть нам не верят!

Пока нас нет в миру – одна моя ремарка —

Я в глубине души своей отшельник,

Искусственный уют, как мертвому припарка-

Мне снится ельник.

И оживает грудь, и радостное сердце

Готово вырваться из душной клетки,

Туда, где светлый лес, мой дом, резные дверцы,

Щеглы на ветке.

И там река несет серебряные струи,

До ней пешком два километра ходу,

Я буду плавать там и рыб ловить в июле,

Глядеть на воду.

Когда же путник спросит дать ему напиться,

Я целый ковш ему снесу к калитке,

Спрошу, как мир земной, стоит ли там столица

И жив ли Шнитке?!

Мы плавно с Митричем перенеслись на землю,

Я плохо ночью сплю, вот незадача!

Такие вот как я чуть-чуть в обед подремлют,

Никак иначе!

Вот и просил тебя, чай помнишь, на телеге,

О книжке от бессонницы, и, кстати,

Ведь здесь и слыхом не слыхать в библиотеке

О Митридате!

А мне о войнах с Римом жутко интересно,

Такая, сучий потрох, была глыба!

Спартак, Антоний там, – рыбешка, всем известно,

Царь Понта18 – рыба!

Я слышал от кого-то, да ты же сам в том годе

Мне говорил – мы были на клубнике —

Сулла19 не мог разбить его и только, вроде,

Помпей Великий20!

Принес я книгу, там она лежит – на полке,

Читай себе на доброе здоровье,

А в сердце как сейчас – не колются иголки,

И как там с кровью?

Да ну их этих фельдшеров с их корвалолом,

Стращать умеют больше и калечить,

Зимой, нет, после пасхи, мучился с уколом —

Шарахнул в печень!

За книжку от души тебе спасибо наше,

На год мне хватит – что сидеть без толку!

А о тебе то как передавать Наташе?

Что смотришь волком?!

Да знаю все, молчи, чего там фордыбачить,

Я, как и ты, коли посмотришь в корень,

Люблю один сидеть, на речке порыбачить,

Глядеть на зори.

Я уходил домой, когда шафран заката

Облизывал зеленый холм устало,

Я как-нибудь потом побалую собрата

Про Ганнибала!

Я умолчал от вас, простите, мой читатель,

О письмах девочки, почти ребенка,

Серебряным шитьем они украсят платье

Новеллы тонко.

Они мне дороги, в них есть флюиды счастья,

Возьму их в руки – расцветают сферы,

Я жить хочу сейчас под игом самовластья

Их атмосферы.

Письмо 1

Ты в каждой капле золотой дождя, – я знаю!

Как сладострастный Зевс проникнуть метишь

Сквозь плащ в меня, влюбленную в тебя Данаю!

И что ж ты медлишь?!

Я зонт свой не беру, я знаю, ты крылатый!

Вдохни в меня всю жизнь небесной силы,

Чтобы тобою быть безудержно объятой!

Тобою, милый!

Я слышу голос твой, он как тепло заката,

Ласкает и томит, и фосфор прядью

Сползает на глаза и прячется куда-то

Поближе к платью.

Не зная, знаю наперед твои уловки!

Закрой глаза мои крылами, вечер,

И если обернусь я мышкою-полевкой,

Ты будешь кречет!

Письмо 2

Бесчувственный чурбан! Тебя спалю я утром,

Разрежу на куски пилою острой!

Тебе не справиться со мною, жадным спрутом

И коза нострой!

Идешь на бой со мной без шлема и доспехов,

И взгляд, как куст, подернулся усмешкой,

Я грань алмазная, я скорлупа ореха,

А не орешка!

Стена немого льда! Период ледниковый!

Ты на земле последним будешь в списке!

Я растоплю тебя, залью зарей лиловой,

Зарей туниски.

Когда ты снова станешь теплым океаном,

Величественно-мирною картиной,

Я и тогда не дам тебе идти за мной с арканом,

За бригантиной!

Письмо 3

Мне грустно без тебя, одна в саду осеннем