Читать книгу А море останется морем - Юрий Латыпов - Страница 3

Некоторые обстоятельства в новосибирском Академгородке сложились так, что мне пришлось собрать свое имущество и уехать во Владивосток. По прибытию в Институт биологии моря мне сразу предложили пойти на курсы по подготовке водителей маломерных судов и водолазов. Летом, по окончанию курсов, я начал осваивать выданные мне катер, подвесной мотор и стал пытаться опускаться под воду в автономном водолазном снаряжении. С катером, хотя и меньших размеров, я стал на ты, еще, будучи школьником в экспедициях на Чукотке. Здесь на морских просторах, после усвоения правил морского судоходства особых сложностей не возникало, умение противостоять морским волнам пришло после двух-трех дальних походов на острова Японского моря.

После первого же водолазного спуска я решил, что никогда не смогу нырять в акваланге и это занятие не для меня. На водолазных курсах нас обучали и погружали под воду только в бассейне в тяжелом водолазном скафандре, в который по шлангу подавался воздух. Водолаз-любитель, который впервые опускал меня под воду, еще твердо не усвоил, что одно из первых правил – это обеспечить водолазу нейтральную плавучесть. Она регулируется индивидуально подбором количества грузов на водолазном поясе и зависит от веса водолаза и толщины его водолазного комбинезона. Мне был выдан его пояс раза в два меньший по весу, чем было необходимо. Поэтому все мои усилия в течение получаса были направлены только на то, чтобы добраться до дна и там за что-нибудь зацепиться, чтобы меня не выбрасывало из воды, как пробку из бутылки шампанского. В этой борьбе я ничего не мог видеть вокруг себя, дыхание сбилось на первой же минуте, и я еле успевал лихорадочно делать вдох и выдох. Под маску протекла вода, заливая глаза и нос, вызывая из него обильные неприятные выделения. Кроме отвращения, это ныряние ничего вызвать не могло, и я удивлялся, чему другие все так восторгаются после водолазных спусков. После обеда приехал водолаз-профессионал Александр Мурахвери (Мурик), он поинтересовался, с каким поясом я нырял, так как пояс для меня он только что привез. Мурик высказал все, что он думал о моем первом водолазном учителе, используя все приемы и обороты русской не литературной речи, принятые в таких обстоятельствах. Затем заставил меня надеть водолазный костюм и стал подбирать груза для моего пояса. Лишь после того, как я без усилий ложился на дно, а, вдохнув, поднимался над ним, Мурик разрешил мне надеть акваланг и все остальное снаряжение. Добавив еще один груз, он пошел со мной под воду, посоветовав напоследок: «Дыши так же, как на поверхности».

Я спокойно погрузился на дно – красота, окружавшая меня, была необыкновенная, я забыл, что дышу воздухом из баллона. Лучи от яркого солнца, расходящиеся в воде веером, наполняли ее необыкновенным светом. Между верхушками скал, в светло-голубоватом пространстве, не обращая на меня никакого внимания, сновали разноцветные рыбы, по дну копошились крабики, ползали различные морские звезды и ежи, кругом колыхались фантастические заросли водорослей. На скалах красовались, как необыкновенные живые подводные цветы, распущенные щупальца анемонов. Подводный мир удивляет и покоряет всякого, побывавшего в нем хотя бы один раз. Я не стал исключением, проведя около трех тысяч часов под водой в бухтах и заливах от юга до севера Приморья и на рифах – от Австралии до Африки.

Маленькому кораблю «Валериан Урываев», который изучал погоду и условия возникновения цунами в океане, из-за того, что он был утыкан многочисленными антеннами и локаторами и имел славу советского судна-шпиона, не давали заходов ни в один из иностранных портов, кроме Сингапура. Руководство Гидрометцентра обратилось в Академию Наук с просьбой организовать совместную экспедицию с японскими или австралийскими учеными, чтобы получить разрешение на заход в любой иностранный порт и «рассекретить» наконец это научное судно. Все расходы по проведению экспедиции на любой срок и в любой район метеорологи брали на себя. Судно было очень маленьким, поэтому организовать на нем серьезную экспедицию было невозможно, но сходить на рифы Австралии и поработать там месяц-другой со знакомыми австралийскими учеными, было очень заманчиво. Мы списались со своими австралийскими коллегами. После разрешения небольших проблем и формальностей, связанных с работой в одном из австралийских заповедников, было получено согласие австралийской стороны на проведение исследований вблизи западного побережья Австралии.

В начале декабря, погрузив акваланги и оборудование, необходимые для изучения рифов и кораллов, мы – шесть человек из нашего Института – вышли в составе команды «корабля погоды» из Владивостока курсом на Сингапур. В те времена (в конце 70-ых годов) ни одно из уважающих себя судов не проходило мимо этого всемирно известного порта, где, благодаря беспошлинной торговле все было самое дешевое. Корабли заправлялись горючим, водой и запасались продуктами, команды отоваривались всем, что производилось в мире, – от жевательной резинки до суперсовременной радио-, фотоаппаратуры и только что появляющихся персональных компьютеров. Нас, прежде всего, интересовало японское и итальянское водолазное снаряжение, поскольку наше армейско-советское снаряжение оставляло желать лучшего. Для обеспечения безопасности работ нам нужны были глубиномеры и водолазные часы. Кроме этого, мы решили обзавестись хорошими масками, ластами и дыхательными трубками, планируя истратить почти всю полученную валюту.

Мы подходили к Сингапуру ранним утром, в прозрачно ясный, жаркий солнечный день и первое, что мы почувствовали – это был незнакомый устойчивый запах, насыщающий теплый влажный тропический воздух. Движение судов на подходе к порту все возрастало, стали появляться гигантские танкеры и мощные буксиры с плавучими бурильными платформами, вода из синей стала сначала зеленоватой, потом желто-зеленой, к тропическим ароматам начали примешиваться запахи дизельного топлива. Из- за горизонта появились очертания строений, которые медленно вырастали, и превратились в небоскребы, толпившиеся отдельной группой прямо на подходе к причальной части порта.

Вот он «бананово-лимонный», помня песню Вертинского, пронеслось на палубе, приветствуя скопище кораблей на рейде, уже бросивших якоря. Стремительно, выйдя нам навстречу, и совершив прямо балетный пирует, притерся к борту лоцманский катер (PILOT) и с него отдали указание, где стать на рейде. Боцманская команда вовремя спустила трап, по нему взлетел с документами в портфеле смуглый элегантный представитель таможни. Через час у нас уже было собрание в столовой команды, инструктаж и выдача валюты.

Спрятав валюту в фотографический кофр, я вместе со всеми, разбитыми в группы по пятеркам (только так мог советский человек ступить на иностранную землю, по пять пар глаз) стал погружаться в один из рейдовых катеров, один за другим подходивших к трапу «Урываева». Через десять минут мы уже были на городском пассажирском пирсе и, стали разбредаться во все стороны многомиллионного города.

Кстати о группах. Накануне выхода на берег вывешивались списки тех, кто «увольняется» на каждый день стоянки в порту. Для проформы проводился опрос пожеланий спутников по выходу на берег. Но обычно «Помпа» (первый помощник капитана по политической части – непременный член команды в советское время), не спал ночей, и составлял «пятерки» спустя годы уже «тройки», заодно «прощупывая» возможные, нежелательные, возникшие за время рейса, «связи». Связи, конечно, были, но он «стоял на страже» всеобщего целомудрия и разлучал все стихийно возникшие за этот месяц пары (потенциальные перебежчики и предатели по его мнению), известные ему или его «осведомителям». Вообще эти тройки были, отработанным с «искровских» времен, способом контроля всех за каждым. Старший по тройке, или еще его называли «звеньевой», обязан был доложить о разъединении тройки на время более двадцати минут, что было с точки зрения начальства достаточно для посещения общественного туалета дамами, так как тройки делались смешанными. Старшим в тройке назначался кто-нибудь из руководящего состава команды или экспедиции. Списки троек вывешивались вечером, за день перед увольнением на берег. «Не разъединяться», «не вступать в разговоры», не «поддаваться» и так далее – вот напутствия, которые мы получили от «помпы».

Город сразу же обступил нас со всех сторон, обхватил блестящими стальными переплетами окон с разноцветными стеклами, закрыл тенью нескольких небоскребов. С пирса на второй этаж застекленной эстакады двигались эскалаторы, мы ступили на один из них, и началось наше путешествие по этому «азиатскому чуду». Как хорошо после двухнедельной болтанки в океане, из которых неделю мы провели между небом и водой, идти по красивым, узорчатым плиткам тротуаров, слушать многоголосье города, пялиться на разноцветные рекламы и вдыхать другой, мягкий, наполненный влагой и ароматами воздух.

Кроме шефа, мы все были в «империалистической загранице» первый раз, она ошеломляла: небоскребы, шикарные автомобили, раскидистые пальмы, разно племенной народ со всего мира, на каждом углу лавчонки с «колониальными» товарами и экзотическими фруктами, «жвачка» немыслимых сортов и вожделенная в те годы для большинства из нас «Кока-кола»… Мы поспешили отметиться в первом же повстречавшемся кафе, где нам подали острое малайское мясо с зеленью. Мы просто не могли устоять, чтобы не попробовать содержимое, стоящих на столе несколько бутылочек с разными, как оказалось, очень острыми и жгучими приправами. Потом с полчаса ходили с открытыми ртами, в которых полыхал едва терпимый «пожар”, и пили пиво, чтобы как-то его затушить.

Воздух города был горяч, но можно было идти по веренице магазинов, соединенных переходами, в которых было прохладно. Все вокруг было необычно, интересно, нарядно и ярко. Легко и цветасто одетые сингапурцы, сингапурские девушки, покачивая бедрами, скользящие по вымытым до блеска тротуарам, многие босиком, позвякивая золотыми колечками на лодыжках, пестрая толпа с преобладанием дружелюбных лиц китайского типа.

Не было видно ни спешащих по-московски, людей, ни нахмуренных полицейских, не слышно громко говорящих между собой на улицах прохожих, ни звуков автомобильных клаксонов. Ровный гул, бормотание, как под сурдинку, толпы людей, перетекающей из улиц в проходы, через магазины, мостики над улицами, и всюду успокаивающая, чуть слышная музыка. Глаз, слух и обоняние отчетливо отмечали эту искусственную, урбанизированную, но такую приятную, обволакивающую сознание, гармонию. Это был тот, другой, неизвестный нам еще мир, который так тщательно скрывали от нас наши «отцы-благодетели», наша «разоблачительная» пресса, телевидение и кино. Навстречу шли улыбающиеся нам люди, неторопливые, подтянутые, вежливые, искоса поглядывающие на наши выделяющиеся пятерки, одетые в советский ширпотреб.

Мало сказать, что Сингапур нам решительно понравился, с первых шагов выхода в город. Он слепил безукоризненной чистотой, успокаивал вылизанными скверами и парками, притягивал взгляд колониальной архитектурой старых кварталов, надписями на английском языке, такси с кондиционерами, фруктами, нарезанными кусочками и выложенными в охлаждаемых застекленных витринках. Город разворачивался перед нами всеми своими сторонами, затягивая, зазывая в закоулки, маленькие магазинчики («шопы») и исполинские суперсамы («сторы»), проспекты и площади («плазы»). Общаться с его жителями, даже при нашем знании английского, было нетрудно, выручал «пиджин-инглиш». А на «Малай-базаре», куда нас судовые «знатоки» местной торговли повели за покупками, можно было даже услышать ломанный русский язык: «руски спикулянт давай-давай». Сами же торговцы на этой громадной, километровой, международной толкучке использовали неизвестный даже нашим корабельным полиглотам, бывалым мореплавателям, язык – «баба-малай».

В «Пипл-парке» – впервые увиденном нами «городе в городе», можно было провести целый день, делая покупки, закусывая, или просто глазея в маленьких залах кино, поиграть на автоматах. Кое-где виднелись и русские надписи. Продавцы довольно бойко зазывали в лавки и предлагали посмотреть товар «лучший и самый дешевый».

О Сингапуре я мог бы рассказывать долго, это были первые, самые яркие впечатления человека, вдруг попавшего в иной капиталистический мир (в социалистической загранице я уже бывал) – в страну за «железным занавесом». Сегодня, через тридцать лет, это уже выглядит по-детски наивным. Наши дети за последние 15–20 лет смогли объехать полмира, побывали в нескольких странах, на всех континентах, и даже остаться там для постоянного проживания и нарожать внуков. Свобода передвижения стала для многих почти нормой. А вот тогда, во «время застоя», это было равноценно попаданию на «тот свет». Многие очевидные факты не укладывались в наши зашоренные умы. Многое из тех реалий жизни в «горячо любимой стране», в отношении властей к отъезжающим за рубеж, и к внешнему, «капиталистическому» миру, невозможно объяснить современному человеку.

По довольно точному определению одного из очеркистов того времени, мы были «великой слаборазвитой державой», что накладывало свой отпечаток на все формы общения с другими странами. Особенно контрастировал этот неизвестный нам мир с нашим по внешнему, цветовому многообразию окружения, яркости реклам, цветным стенам домов, цветастой одежде, легкой и удобной, бесчисленному количеству и разнообразию товаров в магазинах.

Проще и более понятной, немного похожей на нашу, была жизнь только в совершенно новых индийских или арабских кварталах, построенных республикой Сингапур по единому плану («план Раффлса»). Там стояли одинаковые, похожие друг на друга дома для эмигрантов, что-то вроде «хрущевских» новостроек улучшенного качества. Да, еще отличался тогда, в конце 70-х, от всеобщего городского «архитектурного карнавала», скученностью и бедностью, небольшой островок старых хижин в самом центре старого города – «Чайнатаун» Он притулился к берегу реки у моста South Bridge Road через речку Сингапур. Через несколько лет туземный островок мгновенно исчез и также внезапно возродился с обновленным лицом туристического новостроя.

Тот старый китайский район, где рыбачьи лодки были пришвартованы к сваям хижин, нависающих над водой, а хозяйки выливали помои прямо в речку из окон, давно исчез.

… китайский район давно исчез…

Мы его уже не увидели в 80-х годах при очередных заходах НИС «Академик Александр Несмеянов» в Сингапур. Зато только там, на рынке, можно было заказать (за один-два сингапурских доллара) и тут же получить любое блюдо национальной кухни, такое, как жареного крокодила со специями, который разделывался виртуозно на ваших глазах и выбранный покупателем кусок швырялся на раскаленные жаровни, стоящие рядом.

Поразительный район Джуронг, еще один город в городе с самым большим и современным портом в мире, и одним из самых крупных в мире нефтеперерабатывающих комплексов. Чистота и продуманность плана этого района сначала удивляла, потом становилось понятным, почему именно здесь размещены многие достопримечательности Сингапура. Вилла Ау-Пэр с китайским парком, крупнейшим в мире, парк птиц с огромным разнообразием пернатых, которым созданы условия как в естественной среде обитания и парк рептилий, где собрано более двух тысяч пресмыкающихся со всего мира.

Удивляло еще полное отсутствие в городе полицейских, нищих и бездомных. Полиция работала в штатской одежде, а весь город оснащался современными камерами слежения. Вот и оказался по безопасности проживания Сингапур на одном из первых мест в мире.

Захватывало дух путешествие по подвесной дороге через пролив, из города на остров Сентоза, с его роскошными пляжами, приют в прошлом наркоторговцев «золотого треугольника». На птичьей высоте вереницы вагончиков ползли над морем со станции на горе Фарбер, открывая вид на этот удивительный мир, чем-то похожий на наши дальневосточные острова…

Сингапур стал обыденным местом для сотен рыбаков, океанологов академических институтов, моряков Владивостока и многих, многих деловых людей. Сингапур значительно потерял свою притягательность по сравнению с другими экзотическими местами, куда судьба, точнее работа, забрасывает наших граждан в «после перестроечное» время. Облик самого города за эти тридцать лет так изменился, что я, разглядывая через Интернет город, новую набережную – не узнаю его, он становится одним из самых привлекательных городов мира. Уже тогда производили впечатления темпы строительств в городе, чистота при выполнении работ и виртуозное, цирковое изящество строительных рабочих, перебирающихся по бамбуковым, легким и, как казалось, непрочным строительным лесам. Мы с рейдовой стоянки видели только начало строительства эстакады через залив, а вот уже и новый ряд небоскребов стоит за ней…

А парков в Сингапуре и тогда было много, а становиться все больше, они полны прохладой даже в самый жаркий день, их загадочный вид порождает ощущение восточной сказки, волшебства…

Первые впечатления остаются навсегда, потом острота притупляется. В том рейсе мы заходили в Сингапур еще раз, потом еще много раз почти во всех рейсах. Позже мы все более углублялись в другие районы этого ни на что не похожего города, бродили по новым местам, храмам, паркам: «Орчид роад», «Араб стрит», буддистские храмы, парк «Тигрового бальзама»… Всего не перечесть.

Самое сильное впечатление производила на нас в то время особая чистота этого жаркого, полного экзотических фруктов и запахов, города, где за любые нарушения ожидал штраф от 500 до 5000 сингапурских долларов (тогда 1 доллар США стоил 3 сингапурских). Понятно, что в этом городе можно было встретить на улицах босоногих красоток, сверкающих чистыми пятками. С предостерегающей надписи о запрете курения и огромном штрафе начинался каждый сеанс в кинотеатрах, где в последние десятилетия американская жвачка была объявлена «вне закона».

Городские парки производили впечатление какого-то излишнего, ненатурального порядка и благоустройства, чистоты и выделанности форм цветников и кустарников. И еще – нигде, несмотря на откровенную жару, влажный тропический воздух и горы фруктов, и привлекательные ароматы, не было видно мух, или других насекомых. Чистоту соблюдали все жители города «от мала до велика».

Мы как-то присели отдохнуть в парке, утомленные посещением мемориала жертв 2-ой мировой войны, и нас поразил совершенно расстроенный мальчуган-китайченок, лет четырех-пяти, выпивший сок через трубочку из пакета, а потом растерянно оглядывающийся по сторонам – «куда его деть». Он топтался расстроенный по газону, урны нигде не было, но, наконец, придумал, приковылял к кустику, повесил пустой пакетик на веточку и, счастливо улыбаясь, ушел. Буквально, через минуту служащий парка, проезжая на велосипеде, не слезая с него, подцепил каким-то крючком этот пакет и поехал дальше, посматривая по сторонам.

В один из последних дней мы посетили Сингапурский университет и отметились в нашем консульстве, рассказав о цели и задачах нашей экспедиции в Австралию.

Заход подходил к концу, бункеровка была закончена, сгибаясь под тяжестью ковров, не доверяя портовым службам, последние из «уволенных» на берег возвращались на рейдовых катерах к «Урываеву».

Подошла, наконец, и широкая, раскрашенная в носовой части желтыми драконами с огромными глазами, малайская джонка, просевшая под тяжестью грузов, купленных бывалыми моряками в бесчисленных магазинчиках города: коврами, рулонами тканей и бытовой техникой на продажу. Казалось, это древнее судно вот-вот пойдет ко дну, но все обошлось, товары были доставлены на палубу, многие вздохнули с облегчением. Этот вид покупок в порту с «доставкой на дом» был нам тогда не знаком.

Посещение парков, бассейнов, музеев не мешало нам «отовариваться» на выданную валюту при каждом заходе в Сингапур. Тогда пользовались большим спросом, у модниц в Отечестве, шапочки из страусиного пуха, их «нетоварное количество» (таможенное определение количества товара, разрешенное на ввоз) составляло, кажется, десять упаковок. Кто покупал складные зонтики, жвачку и т. д., и брал на себя еще десять, так что можно было провезти и двадцать и тридцать упаковок. Упаковка стоила в Сингапуре один местный доллар, а на берегу, дома, продавалась за сто рублей. «Овчинка стоила выделки». Чего только советский моряк и научный сотрудник не придумывал, чтобы хотя бы детям привезти пару джинсов. Например, до таможенного досмотра надевал на себя две пары, колени переставали гнуться, третью пару выставлял напоказ – разрешен был провоз только двух пар. Даже выданную, из расчета 3–5 долларов в день, валюту нельзя было потратить, так как хотелось, и купить желаемую одежду. Списки, чего и сколько «имеет право» купить и провезти с собой моряк, вывешивались в конце рейса. Вот и ухищрялись всеми правдами и неправдами обойти таможенные правила, делая закупки в Сингапуре, договариваясь друг с другом, твердо зная, что по приходу будет почему-то всегда ночной настоящий «шмон» таможенников (с вскрытием подволоков и рундуков), которым почти наверняка известно от осведомителей у кого имеется лишнее или недозволенное.

Ужин в кают-компании с закупленными на берегу, неизвестными нам фруктами, и шумными впечатлениями об увиденном и купленном, совпал с прощальными гудками и отходом «Урываева» мимо многочисленных индонезийских островов к Австралии.

Было только одно неудобство в этом прекрасно начатом плавании: как только на нашем корабле погоды узнавали о возникновении поблизости тайфуна, мы сразу разворачивались в центр его возникновения, чтобы изучить его характеристики и условия. Чем ближе к центру, тем сильнее становилась качка, и тысячетонный пятидесятиметровый корабль швыряло как скорлупку. К горлу подкатывала муть, приходилось лежать на койке, упершись в переборки головой и ногами, чтобы не улететь вниз, и пожевывать черный сухарь для предупреждения тошноты. Я подавлял это состояние тем, что занялся ремонтом водолазных часов. Мы взяли с собой несколько неисправных механизмов, чтобы собрать из их запчастей хотя бы пару работающих часов. Разборка и сборка мелких колесиков, шестеренок и пружинок и их сохранение на уходящем из-под носа столе, требовало недюжинного внимание и ловкости. Дурманящее влияние качки уходило на второй план. Но, тем не менее, вскоре мы подошли к экватору.

Экватор пересекается с обязательным ритуалом крещения новичков, отдаванием почестей и приношением выкупа Владыке Морей – Нептуну. Из моряков, которые уже проходили экватор, выбирается Нептун, и формируется его свита. На «Урываеве» после обеда в день пересечения экватора на спардеке появился Нептун в окружении телохранителей с шикарной бородой, искусно приготовленной из распущенных канатов. Позади него шествовала свита, в которой были звездочет, лекарь, парикмахер живописных картонных и матерчатых одеяниях, и полуобнаженные обязательные в такой свите русалки. Всё шествие сопровождала орава прыгающих, вертящихся и галдящих полуголых рогатых чертей, в юбочках из пакли, прикрывающих срам, вымазанных сажей и отработанным машинным маслом и хвостом, где ему положено быть… Нептун зачитал приказ, разрешающий нашему славному кораблю войти в его владения и изучать их во славу нашей Родины. С капитана взяли выкуп за беспокойство Владыки и его свиты. И тут началось!

Я пал ниц перед Нептуном, умоляя его начать крещение с меня, чтобы потом я мог снимать весь процесс на пленку. Крещением занимаются «черти» – моряки уже пересекшие однажды экватор, измазанные мазутом, с прикрепленными рогами на голове и хвостом, где ему положено быть. Их цель – как можно сильнее вымазать новенького моряка, прогнать его через чистилище – специально сшитую брезентовую трубу с мазутом внутри, затем кинуть в бассейн. После этого поставить на задницу печать и дать выпить кружку вина. Нептун молча и грозно указал фанерным трезубцем на меня и на чертей. Слегка нарушив ритуал, мне сначала поставили, куда надо печать и собрались мазать мазутом, я вырвался из рук чертей, забрался на перекладину мачты и сиганул в море. Черти накинулись на других новичков. Веселье и галдеж закончились купанием всего экипажа в океане под наблюдением вахтенных матросов, которые должны были объявить тревогу в случае появления акул. Вечером всем выдали верительные грамоты в честь прохождения экватора. Другой раз при переходе экватора я был в свите Нептуна в качестве араба-телохранителя.

На восьмые сутки мы прибыли на риф, сообщили об этом по радио своим австралийским коллегам. Завтра первый раз ныряю на рифе!

Всю долгую дорогу до Австралии мы читали специальную литературу, журналы и газеты, то есть все, что касалось рифов и их исследования. Особое впечатление на нас произвела информация об опасностях, поджидающих человека на рифе. Таких как акулы, не останавливающиеся ни перед чем, если они пошли в атаку; барракуды, сожравшие кинооператора в противоакульей клетке за несколько минут; ядовитые морские змеи, яд которых в десятки раз сильнее, чем у кобры; рыба-камень с нервно-паралитическим ядом, после которого, вдохнув, уже не выдохнешь; ядовитость всех без исключения кораллов…

И вот я в воде среди кораллов. Обилие форм и красок поражает сразу, расцветка бесчисленных, снующих во всех направлениях, рыб не поддается осмыслению, будь ты даже художником-импрессионистом с богатейшим воображением. Но какая-то тревога не позволяет сосредоточиться на этом богатстве и великолепии. Я ежесекундно оглядываюсь по сторонам и назад – проплывающие рядом змеи и мелькающие тени акул не добавляют уверенности и оптимизма. Понимая, что от меня в воду идут флюиды беспокойства и страха и что только ленивый не использует меня в качестве объекта для утоления внимания и, возможно, голода, я стараюсь заставить себя чем-то заняться. И в эту минуту мой взгляд останавливается на крупной великолепной ракушке, которой обычно украшают дорогие комоды с хрусталем. Я забываю все на свете страхи и опасности, в надежде найти еще одну такую. Мои поиски остановились только тогда, когда стало трудно вдыхать из акваланга воздух, увлекшись, я не обратил внимания, что он кончается, и пора было подниматься наверх.

На следующий день начались работы на рифе. Занятый фотографированием и описанием кораллов по трансекте я ничего, кроме этого, не замечал вокруг. В обязанности второго, страхующего водолаза входило наблюдение за возможной опасностью.

Неуверенность и ощущение возможной опасности были побеждены в первый день. Жажда новых знаний и впечатлений отодвигала на задний план все страхи и неудобства обитания в пока незнакомой и порой небезопасной среде. С годами экосистема рифа стала моей средой обитания на многие часы и дни, я узнал ее условия и особенности лучше, чем родную приморскую тайгу.

На третий день нашего пребывания на рифе над нами появился австралийский военный самолет и сбросил в воду прибор, который позволял выяснить, сопровождает ли нас советская подводная лодка. Трогать его ни в коем случае было нельзя. Наш любопытный и «бдительный» помполит тут же завел мотор и помчался на лодке доставать прибор из воды. Уже через два часа мы получили предписание – покинуть территориальные воды Австралии в течение 24 часов. После обеда до самой ночи Радио Австралии первой новостью передавало, что наш якобы «корабль погоды», работавший на рифе, на самом деле является кораблем-шпионом напичканный разведывательным оборудованием. Видели бы они это оборудование, состоявшее из двух стареньких осциллографов и штатных корабельных радиостанций! У нас даже приличного эхолота не было. В Сингапуре мы получили газеты с описанием нашего «подвига» и «sovet super spayship». Австралийские газеты пестрели карикатурами – вблизи берега в море наш корабль, весь утыканный антеннами, а по берегу бегают австралийские ученные с вопросами: «Boris, Boris, Where are you?!?».

Нам пришлось вернуться в Сингапур, троим на попутном судне вернуться во Владивосток, а тройка наших инженеров осталась на судне выполнять гидрометеорологическую программу экспедиции.

Мне выделили квартиру на острове Попова. Итак, я был весь окружен морем. Для того чтобы я не был оторван от институтской жизни и мог выполнять необходимые гидробиологические работы мне выдали катер Прогресс-4. Сгонять в город и обратно не представляло особого труда. При тихой погоде это вообще было сплошным удовольствием. Первое настоящее испытание моих и катера мореходных качеств произошло в один из июльских дней, когда нам надо было сходить за пробами в одну из бухт юго-западного побережья, удаленную более чем на 100 миль от института. Мы запаслись горючим и на двух катерах отправились в рейс. Сначала все было хорошо. Катера споро шли при слабом попутном ветре, соревнуясь друг с другом в развиваемой скорости. Однако почти через час ветер стих и все накрыло непроницаемым туманом. Хорошо, что незадолго до этого мы взяли азимут на видимые острова Римского-Корсакова. Потянулись долгие минуты томительного ожидания. Мы никак не должны были пройти мимо любого из островов этого архипелага. Во-первых, пройдя мимо них, мы ушли бы в открытый океан, а во-вторых, после них нам надо было менять курс и сворачивать резко на запад, чтобы попасть в требуемую бухту. К тому же у нас был на исходе бензин в бензобаках, и необходимо было дозаправляться. В море, при вынужденной остановке для заправки, нас снесло бы течением в другом направлении, и попасть на прежний курс было бы совсем не просто. Однако вскоре донеслись крики чаек, а затем появились неясные очертания острова. Компас не подвел нас. Мы причалили к берегу, огляделись, и поняли, где находимся, узнав знакомые береговые скалы островка Де-Ливрона. Дозаправили баки, вскипятили чайку и уверенным курсом направились в бухту Среднюю. Пока мы работали, налетел тайфун и море взбунтовалось. Полтора дня пришлось ожидать ослабления ветра и приемлемого волнения моря.

Обратный путь был значительно сложней, длительней и беспокойней. Видимость была минимальной. Пришлось идти, не теряя из поля зрения очертания берегов. Катера, ревя двигателем, с натугой медленно взбирались на огромную волну и затем с ужасающей скоростью неслись на её гребне, затем втыкались носом в очередную волну, вызывая тучу брызг, которые весьма освежали водителя и добавляли очередное ведро воды в лодку. И так продолжалось в течение нескольких часов. Физическое и нервное напряжение заставили нас свернуть в одну из бух под Славянкой, чтобы немного отдохнуть. Там мы решили идти не в город, а на биостанцию на остров Попова, где была наша лаборатория. Вскоре появился пролив Старка, а в нем и знакомые силуэты лабораторных строений и жилых вагончиков. Не смотря ни на что, мне понравился мой первый дальний поход, который дал понять, что ни мы, ни наши плавсредства оказались не из робкого и слабого десятка.