Читать книгу Купидон с гранатометом - Юрий Леонидович Харин, Аристарх Барвихин - Страница 5

Я иногда думаю, а что же такое, в сущности, наша надежда? И все больше убеждаюсь в том, что это существование человека между небом и землей.

То есть нигде.

Надежда… Ее даже и похоронить нельзя. От нее почти уже ничего не осталось, пепел один. Смотри, что ты наделал, Богдан. Неужели ты не понимаешь, что так нельзя?!

Вот в таком подвешенном состоянии я и продолжала пребывать, взывая к небу, чудесам и всему тому, что могло бы мне помочь встретиться с Ним…

А вокруг была осень. Под ногами шуршали опавшими телами листья разной формы, цвета, величины, но было в них нечто общее – все они были мертвы… и никогда им больше не воскреснуть… придут дворники, соберут их… и в огонь побросают… или утащат куда-нибудь, чтобы сделать из них перегной… какое замечательное слово… именно в это и превращается вся эта дивная осенняя красота…

Впрочем, осень отлетала легко, как отлетает душа праведника. Молодые березки словно свечки за упокой, горели ярким, чистым и последним пламенем, а дождь был похож на святую воду… еще немного и осень скользнет куда-то вверх, выше крыш и вознесется…

Я поняла это, когда пришла однажды в парк и увидела, сто почти все деревья стоят голые. Лишь одно осталось с почти везде уцелевшими листьями, правда, тоже почти потерявшими свой прежний цвет.

Я подошла к дереву, прикоснулась щекой к холодной коре и стала вдыхать аромат, чтобы продлить этот день, впитать его весь целиком, прожить, запомнить… для чего?.. я и сама не знала… Наверное, чтобы начать отсчитывать от него какой-нибудь новый этап своей жизни… Хотя все это стало мало похоже на жизнь. Мало человеческого остается в человекоподобном существе, реагирующем на одно-единственное имя и одновременно ненавидящим его. Это уже сродни фетишизму, или антифетишизму, черт его разберет, как это там все называется у них, у умных.

Вот так и живешь, тащишься по жизни, ощущая себя человеком, с которого заживо содрали кожу, скелетом без куска живой плоти, головой профессора Доуэля. А может, взять и превратиться в Медузу Горгону?..

Ходишь по городу и ловишь себя на мысли, что вода под мостом в реке так и зовет, так и уговаривает в нее, серую и мутную, прыгнуть.

Мечешься, мечешься по огромному городу, до боли в глазах вглядываясь в каждого встречного, сравнивая одежду, походку, волосы… Но нет, все только приблизительно похоже. Приходишь в себя, а потом ловишь на мысли, что глаза снова его ищут. И будут искать, пока не повылазят. Они не могут его не искать.

Иногда хотелось, чтобы у меня развилась амнезия. Была бы у меня амнезия, я бы сразу сделалась счастливой, забыв обо всем, что было, и не мучаясь от невозвратимости прошлого. Но возникает вопрос: а можно с потерей памяти потерять и возможность любить?

Как же я мечтала дожить до того времени, когда сотрутся все воспоминания о нем!

Я говорила себе каждое новое утро:

– Я тебя забуду. Совсем забуду. Обязательно и непременно. Если конечно смогу. А почему не смогу? Очень даже смогу. Вот постараюсь как следует – и смогу.

И не смогла… ни разу не смогла, как не старалась…

Я минус Я равняется Ноль,

Я минус Ты равняется Боль…

А еще говорят, что след, оставленный любовью, пусть даже и скоротечной, красив и загадочен! Чушь это все собачья! После нее одна сплошная кровоточащая рана. Это как алмазный бур, который прошил тебя насквозь, сметая и разрушая все на своем пути, а потом его вытащили и куда-то убрали. А ты остаешься в этом во всем доживать, или, что точнее – догнивать…

Почему-то она не давала себя убить, эта моя чертова жизнь без него. И зачем ей я? Уж она-то мне точно была не нужна.

Но она, жизнь, как нарочно цеплялась как тот кот за диван, с которого его хотят стащить, и не давалась.

И зачем мне было ее продолжать, эту мою жалкую жизнь? Что в ней такого уж хорошего? Или от нее польза есть кому?

Уж точно не мне.

Я уж точно так жить не хотела. И не могла.

Ну что это за жизнь, а?

Глупое существо.

И обреченное…

Но еще больше – живучее.

Живет и живет себе.

Живет, чтобы что?

Чтобы в избытке воздуха – задыхаться, а в толпе быть одиноким, никому не нужным, мерзким существом?

И самое веселое, что это существо – я.

Было бы действительно весело, если бы не так грустно.

Каждый раз смотрю на фонари и вижу виселицу.

Ха-ха…

Когда было совсем плохо, я уходила из дома, куда-то в неизвестность, но потом вновь возвращалась обратно домой, в этот проклятый склеп…

В тоске я чуть ли не сто раз на день проверяла свою почту в компе, но, конечно же, зря. Хоть я и дала ему все свои координаты, но никаких сигналов от него ко мне не поступало.

Я стала радоваться даже спаму.

Мне казалось, что беда, постигшая меня в связи с расставанием с Богданом – это край, что это самое страшное, что есть в моей жизни.

Потом я отчетливо помню период, когда стала бить стаканы и резаться об осколки: мне хоть как-то надо было сохранять контакт с реальностью. Когда я разбивала стакан, я как бы пыталась поставить красную точку во всем этом и прерываться на реальность. Вроде того, как в телевизоре говорят: вернёмся после рекламы, не переключайте. Но перерывы на реальность были слишком маленькими, чтобы я смогла ими спастись.

Но я все же спаслась.

Спас меня кот.

Мы с ним встретились совершенно случайно. Он сидел перед дверью в мою квартиру, когда я собиралась войти. Критически оглядев меня всю от пят до макушки, он подошел и потерся об мою ногу, одобрительно урча.

Мне ничего не оставалось делать, как открыть дверь и пригласить его к себе в гости.

Он, паразит, поднял голову, заглянув своими огромными зелеными глазищами в мои глаза, и снизошел до того, что медленно проследовал за мной. Осторожно ступая, он обошел все углы, ища присутствие опасности. Потом, удовлетворенный результатом, забрался на диван, вытянулся на нем во весь рост и заснул, не обращая на меня, хозяйку всего этого, никакого внимания.

Я же подошла к гостю и присела рядом, удивленная и в то же время заинтересованная такой наглой бесцеремонностью – так нахально войти в чужую квартиру и занять единственный в ней диван!

Несколько минут я просто сидела рядом и рассматривала его. Ничего особенного – на улице таких миллион. Но они-то на улице, а он здесь, у меня на диване, свернулся калачиком, полностью игнорируя присутствие всего остального мира, в том числе и меня.

Мне захотелось прикоснуться к этому странному существу, поэтому я протянула руку, но тут же замерла, встретившись взглядом с двумя зелеными пистолетными дулами-глазами. Все-таки мое желание было сильнее страха, и, подождав несколько секунд, я продолжила движение, не отводя взгляда от этих двух зеленых глазюк. Наконец, я все-таки коснулась его тела и сделала пару робких поглаживаний. Убедившись, что опасности нет, он медленно опустил голову обратно на диван и позволил мне немного себя погладить, всем видом давая понять, что нисколько в этом не заинтересован.

И тут я с удивлением ощутила, что никогда еще за последнее время не чувствовала себя так уютно, как сейчас, на этом диване, с этим абсолютно незнакомым мне существом. Захотелось лечь с ним рядом, закрыть глаза и просто полежать какое-то время, растворившись в тишине и покое. Но как только я начала опускаться на диван рядом с ним, он резко соскочил на пол и выбежал в незапертую входную дверь.

Я встретила его снова через несколько дней. Также как и в первый раз, он с абсолютно безразличным видом сидел у меня перед дверью. Ничуть не колеблясь, я опять впустила его. И снова он совершил свой обход в поисках неизвестно чего и устроился на диване. Я вошла следом, достала из холодильника молоко, налила в блюдце и поставила в прихожей. На обычное «кис-кис-кис» он плевать хотел, паразит. А я не стала настаивать и весь вечер занималась домашними хлопотами, а гость мирно сопел на диване, так и не притронувшись к молоку. Иногда я тихонько присаживалась рядом и смотрела на него. Просто смотрела, не в силах понять, почему от этого мне так приятно и тепло в груди. Только ближе к ночи, когда сон тяжелыми хлопьями сновидений склеил мои ресницы, я снова попробовала лечь рядом с ним. Почти уверенная в неудаче, опустила голову на подушку… но на этот раз мой гость не свалил, а продолжал лежать, не двигаясь. Мне показалось, что я уснула раньше, чем закрылись глаза. Сквозь навалившийся на меня сон я почувствовала, как кот придвинулся ко мне ближе, так, что даже сквозь сон я ощутила тепло его тела. Хотя на самом деле я не была уверена, кто к кому придвинулся. Всю ночь мне снились необыкновенные, прекрасные сны, а пробуждение было на удивление радостным и бодрым – я давно уже не чувствовала себя так хорошо. Уходя из дома, я глянула на диван, где он лежал всего секунду назад. Диван был пуст, но что-то проскочило мимо меня в открытую дверь и скрылось на лестнице. И еще: на полу осталось стоять пустое блюдце. Я улыбнулась и пошла по своим делам.

Следующие несколько дней были странными. Я чувствовала, что чего-то мне не хватает. Или кого-то… С удивлением замечала, что спешу домой и огорчаюсь, увидев, что перед дверью – никого. Даже диван выглядел одиноким. И хорошие сны перестали сниться.

Он появился лишь через неделю. Все было как раньше – мы действовали согласно неписаному ритуалу, понятному лишь нам двоим. Он только чуть-чуть отклонился от него, когда медленно и осторожно подкрался к моему креслу, в котором я сидела, прыгнул на него и мягко положил голову мне на колени под нежные поглаживания моих рук.

Потом он спрыгнул на пол и потёрся о ноги, прося колбасы: ведь коты любят не своих хозяек, а их холодильники. Но колбасы не было, и кот ушёл.

Правда, у меня были кильки в томате и хлеб времен татар и покоренья Крыма. Из чайника вытряхнулись известковые плёнки, но пить не хотелось.

Я сидела за столом, обезглавливала вилкой кильки и пыталась хоть о чем-нибудь приятном думать. Но у меня ничего не получалось. Откуда-то вылезли тараканы и стали атаковать кусок черного заплесневевшего хлеба. Но тот не представлял интереса даже для них и тараканы уползли.

Успокоив на какое-то время свой рассерженный моим невниманием к себе желудок кильками и куском старого и почти уже не разгрызаемого батона и кружкой воды из-под крана, я с четверть часа рассматривала себя в зеркале и, наконец, устав порядком от этого грустного зрелища, отправилась совершать попытку заснуть. Долго лежала, окружённая темнотой ночи, усиленной опущенными веками, но это все равно не помогло – сна не было, а были все те же мысли, медленно катящиеся по извилинам тяжёлой темной ртутью.

Кота нигде не было видно. Я решила оставить его в покое и включила комп. Стала что-то там выстукать клавой из мира иллюзий Сети, но потом мне надоело этого делать, потому как на клаве так и не нашлись подходящие кнопки, способные хоть как-то выразить мое настроение.

В конце концов, я выключила комп, достала сигареты, вытащила одну, закурила. Я стала курить в последнее время, потому что как все уверяли в один голос, что сигареты очень успокаивают нервы. Оказалось, что чушь собачья. Сигареты ни черта не помогали, с таким же успехом можно было жевать неиспользованную прокладку.

Наверное, моя любовь – это просто самовнушение. Захотелось влюбиться, вот и все… Просто моя внутренность требовала любви. Гормоны лезут в кровь, вот она и бурлит… Но сейчас, когда это все еще не прошло, мне безразличен повод, важно, что сам факт на лицо – я люблю его! Безумно люблю! И что мне делать со всем этим? Колоть себе мужские гормоны, чтобы они забили женские, чтобы вылезли усы как у Чапаева или Буденного? Не уверена, что мне будет от этого легче жить. Представила себя с усами и впервые за все последнее время расхохоталась. До слез. Ох, не к добру я смеюсь таким по-идиотски громким смехом, ох, не к добру…

Так продолжалось около двух недель. Кот по-прежнему внезапно появлялся и так же внезапно пропадал, оставляя меня наедине с тусклыми надеждами, пустой квартирой и дешевыми сигаретами. С ним мне было несказанно хорошо, без него – несказанно плохо. Такой душевный дуализм не лечился ни подругами, ни увлечениями, ничем. Мне безумно хотелось, чтобы он всегда был только со мной, хотелось того ощущение давно уже позабытого счастья, которое медленно и лениво вплывало в дом на его плечах…

И однажды я решила силой оставить его у себя – привыкнет, ему понравится.

Дождавшись, когда он снова появится у моей двери, я впустила его, и все было как всегда. Только утром я закрыла на ключ дверь в комнату, в которой он, лежа на диване, нежился в лучах солнца, тихонько собралась и выскользнула на лестницу.

Я еле дождалась вечера.

Войдя в квартиру, я долго стояла перед дверью в комнату, в которой его заперла, и успокаивалась. Наконец, открыв дверь дрожащей рукой, заглянула внутрь – диван был пуст. Вошла в комнату, чтобы осмотреться, и тут услышала, как скрипнула входная дверь – забыла закрыть. И еще промелькнул силуэт… Его силуэт. Тут я села на диван и заплакала, понимая, что больше его никогда не увижу.

Так оно и случилось.

Опять наступили темно-серые дни одиночества. Я каждый раз засыпала с надеждой, что утром увижу кота рядом, но пробуждение снова возвращало меня в тоскливую реальность. Иногда мне снились необыкновенные сны, как тогда, с ним… Но все реже и реже, а потом перестали сниться совсем…

И вот, наконец, год, прекрасный и проклятый год моей встречи-расставания с Богданом подошел к концу.

В самый его последний день я утром поехала к своим на кладбище. Оно было пустым и сиротливым, как и моя душа.

Я стояла у могилы родителей, занесенной снегом, и тихо плакала, ощутив здесь, на пустынном кладбище, особо остро, что теперь я осталась на всем белом свете совсем одна…

Наплакавшись вдоволь, я пошла к выходу…

Уже у самых кладбищенских ворот из моего сердца вышли горькие, как и все вокруг, стихи…

Хорохоримся, нос задираем,

Что за понт? Все равно проиграем

На ристалище жизни и смерти,

А уж ангелы там или черти

Мы узнаем, как только подохнем,

Перед этим ослепнем, оглохнем

Пообвиснут и сиськи и члены,

Так что тише, друзья, меньше пены…

Всю дорогу в автобусе, увозящем меня к голоду, я плакала, уткнувшись носом в холодное и чуточку оттаявшее от моего дыхания окно…

А потом вдруг взяла и поехала туда, в те места, где мы гуляли тогда с Богданом.

Я надеялась хотя бы там уцепиться за какую-нибудь радость, за какой-нибудь смысл. Я даже нашла то самое кафе, где мы с ним сидели. И то самое место, где мы с ним расстались.

Почему, почему я не последовал совету мудрой Агаты Кристи… Сказала же она таким вот дурам, как я: «Никогда не возвращайтесь туда, где вы были счастливы, если хотите, чтобы все пережитое там оставалось живым в вашей памяти».

Это было сущей правдой, потому как после этого моего похода мне стало совсем невмоготу.

А тогда, в тот мой поход по метам трудовой и боевой славы, шел снег, медленно опускался, кружился в воздухе, покрывая землю белым пуховым одеялом. Снежинки тихо-тихо падали ко мне на плечи, на башку мою пустую, на глаза зареванные… на самое сердце…

Я шла, шла, а потом взяла и упала в глубокий сугроб.

«Ах, как хорошо лежать в снегу… – думала я, раскинув руки и глядя на серые облака, – надеюсь, что я все-таки не проживу долго, лежа на таком холоде. Но хотя и холодно, однако это все же хорошо, потому как лед у меня внутри, в сердце, еще студенее…»

Но потом мне вдруг стало жалко себя и захотелось все-таки проводить Старый год и встретить Новый: вдруг да и будет что-то в этом Новом году…

Поэтому я вылезла из сугроба и потащилась к себе домой, в свою одинокую берлогу, где меня не ждал никто, даже кот…

Иду по городу, украшенному к празднику всякими новогодними вывесками и прочими штучками-дрючками и вдруг чувствую, что нестерпимо хочу живую елку! Именно живую, а не ту, искусственную, что у меня дома где-то валяется, хочу, чтобы пахло от нее по всему дому хвоей и чтобы водичку ей подливать и иголочки осыпавшиеся потихоньку мести.

Но как назло продажи елок нигде не наблюдалось.

Тогда я решила на худой конец просто раздобыть где-нибудь елочную лапку. И тут вижу – вдалеке у светящейся витрины стоит женщина с большой сумкой и продает прохожим эти самые елочные лапки-ветки. Но пока я до нее дошла, она как раз продала последнюю.

Ну, почему, почему, все самое нужное кончается прямо предо мной! Нет бы все закончилось на мне, так нет же – все последнее забирает как раз тот, кто был последним перед моим носом. Ну, когда же, когда все сдвинется ровно на одного человека назад, то есть ко мне?!..

А потом подползли последние часы до наступления Нового года.

Я сидела дома в кресле и думала: все-таки в искусственной новогодней елке есть что-то общее с резиновой женщиной… а еще на ёлке горят поминальные свечи… мы уже не празднуем Новый год – мы празднуем, что выжили в старом.

А еще я подумала, что вот опять наступает год имени какой-то очередной скотины… а так хочется зажить по-человечески… и праздновать все эти народные праздники: католическое Рождество, Новый год, православное Рождество, старый Новый год, Новый год по восточному календарю… вон, за окном скоро все будут смеяться, что-то кричать и взрывать эти свои хлопушки, фейерверки и петарды… все, но только не я…

Настроение было совсем не праздничное, но я все-таки решила: пусть следующий год будет начат с чистой страницы, пусть будет такое ощущение, словно я заново родилась, а в голове появятся совершенно новые мысли…

Решив так, я собрала все старое барахло, какое сумела выгрести, и выбросила его на помойку.

Потом шла домой, вздрагивая по дороге от пока еще редких взрывов и бормоча: «Ах, чтоб вам!»

Дома я налила себе большой фужер водки вместо шампанского, выпила половину.

Сижу слегка хмельная и думаю: «Почему надо что-то праздновать? Почему нельзя просто спать, как в любую ночь? Почему надо слушать куранты в телевизоре? Почему надо бежать на улицу, смотреть в небо: а вдруг среди домов и деревьев опять что-то грохнет и вспыхнет? Почему нельзя жить один день… просто жить..? Кто придумал праздники…? Зачем?».

Потом включила телевизор. Но там была одна и та же попса по всем каналам. Глядела на все это однообразное телевизионное зрелище и думала: нет, нашу попсу нужно классифицировать как оружие массового поражения! Как же надоело сочетание голубого с серым! Такое впечатление, что те россияне, кто, увы, не умеют ни читать, ни писать – вынуждены зарабатывать на хлеб сочинением песен. Да и основной жизненный принцип нашей попсы чудо как хорош – если нечего сказать людям, то нужно им спеть. Вот у меня тоже нет голоса, может быть, мне тоже стать знаменитой певицей? Правда, чтобы стать ею, мало быть безголосой, надо еще иметь подходящий и весьма вертлявый зад, да титьки хотя бы третьего размера… эх, да где это все взять-то!

«Что-то я разворчалась, – подумала я. – Наверное, из-за того, что больше делать нечего. Спать невозможно – петарды за окном мешают, да и не с кем… вот и выливаю свой яд…».

Поэтому вскоре я телек выключила, допила оставшуюся в фужере водку, поклевала какой-то безвкусно снеди…

Ни одного звонка, ни одного поздравления. Да и от кого мне их ждать – обо мне все позабыли, даже если и знал кто о моем существовании.

Хотела расплакаться, а потом передумала. Стала уговаривать себя, что я лучше всех, что я самая правильная. И тут почувствовала, что эта моя правильность раздражает меня до чертиков. Что из того, что я никогда не напивалась до такого состояния, когда совершают поступки, о которых в последствии жалеют? Что хорошего в том, что, не смотря на свою безалаберность, я стараюсь никогда не опаздывать на встречи, никого не подвести ни в чем?

Легла на диван без кота, закрыла глаза и решила спать, невзирая на грохот взрывов петард за окном. Но заснуть, конечно же, не смогла.

Открыла глаза, а вокруг все та же комната. Все те же надоевшие обои, все та же старая мебель.

Да и что толку спать? Он не придет ко мне во сне, не прижмет меня к своему телу, не скажет, что я ему нужна. Такое может произойти только в моем воспаленном воображении.

И тут мне вдруг захотелось перестать быть тошнотворно правильной, перестать быть ходячей добродетелью.

И я напилась.

Первый раз в жизни.

В одиночку и до чертиков.

Напрочь разрушив миф о себе как о тургеневской барышне.

И не помню как провалилась в тяжкий сон…

 Проснулась я ближе к вечеру следующего дня от неприятного ощущения во рту от того, что пыталась поцеловаться со своей подушкой…

Проснулась с одним-единственным высокоинтеллектуальным желанием: очень хочется пить после вчерашнего. Подняла себя невероятным усилием воли, попыталась найти это чертов включатель, но у меня ни хрена не получилось. Ладно. Стала шарить на ощупь: но под ногами пол закружился – чуть не грохнулась, но все-таки устояла на ногах и потащилась топтать земной шар в поисках воды. Кое-как все-таки добралась до кухни. Пока шла, думала: «Это так бухают мои шаги или что?»

Только поднесла стакан к губам, как меня чуть не стошнило прямо на месте – такой был противный вкус у воды. Подумала: «Нет, это точно не вода. Жидкость какая-то в кране, но только не вода. Разве такой вкус у воды бывает?»

И только выпила воду – все наружу. Еле до раковины добежала. Потом опустилась обессиленная на пол и подумала, что все-таки лучше водку заедать манной кашей – она выходит легче, а еще лучше винегретом – он красивее… От этих мыслей стало смешно… Так и заснула там, на кухне, прямо на полу.

В общем, очень интеллектуально провела первый день очередного года…

На следующий день утром глаза разлепила, потащилась к кровати, бухнулась в нее и подивилась – какая вокруг тишина: ни собак, ни гудков машин, ни воплей забулдыг и всей этой веселой ночной молодежи. Прямо-таки кладбищенское мертвое беззвучие… Так было тихо, что мне казалось, что все звуки вместе с пылью просто осели на мебели и полу.

Но тишина не долго продолжалась – вскорости услышала, как соседи сверху ритмично стали скрипеть пружинами кровати и ритмично долбить по потолку. Счастливые, регулярной половой жизнью живут по утрам – бодрости набираются… – подумалось мне.

Но подумалось как-то вяло, без зависти…

День, наконец, наступил. Серое небо, серое существование, серое всё. Уткнулась в мокрую от слез подушку, не в силах забыть, что когда-то все было таким цветным… пусть не долго, пусть только миг, но было же…

И тут я услышала какой-то стук. Повернула голову в его направлении и увидела, что это голубь долбится клювом в оконное стекло. Но пальмовой ветви мира в клюве у него не было. Поэтому я ему не открыла. Да и сил подняться не было. Он, видимо с обиды, оставил на подоконнике фекальный новогодний подарок и улетел. Ну и чего прилетал, спрашивается? Что, не мог нагадить на голову какому-нибудь памятнику или прохожему?

Черви, что мною насытятся

Перелетят в распахнутые пасти вечно голодных птенцов,

Что подрастут и будут гадить на головы каких-то юнцов,

Скорее всего, это будут мои внуки…

Вытворяет с нами жизнь такие странные штуки…