Читать книгу Илья Муромец и Сила небесная - Юрий Лигун - Страница 7

Каждый новый день в Башмачке приносил Ножкину новые открытия.

Бабушка научила его правильно поливать огород, а не просто лупить струёй из шланга, сбивая помидоры.

Толибася показал, как править Буяном – сонным и ленивым конём-тяжеловозом, запряжённым в скрипучую телегу с водяной бочкой.

Чёрный крепыш, которого звали Жека, объяснил, как ловить раков в норах и при этом не резать руки острыми, словно бритва, речными ракушками.

А шепелявый Колька Цопиков вообще оказался ходячим справочником по флоре и фауне. Если кто забыл, то флора – это всё, что растёт, а фауна – всё, что бегает и летает: например, древесные лягушки. Эти удивительные зверушки сидят на ветках и распевают полуптичьи песни, что-то вроде: «Кка-кка-кка». Простому человеку увидеть их трудно, потому что они умело сливаются с листвой. Но только не Кольке! Специально для Ильи он в два счёта увидел и изловил поющую лягушку.

– Шмотри, у них лапы, как у людей: ш пришошками, – объяснял он. – Вцепятся – не оторвёшь. Держи!

Но Ножкин вежливо отказался: наверное, у него лапы были без присосок и он не имел привычки хватать всё подряд, к тому же у него не было уверенности, что эта тварь не кусается.

Кроме лягушки, Колька познакомил Ножкина с птицей-удодом, огромным жуком-оленем, ужом, ящерицей и колючим ежовым семейством, которое хулиганило по ночам в огороде, громко шурша и похрюкивая. А вот трясогузка познакомилась с ним сама. Эта смешная птичка, похожая на воробья, сидела на грядке, и когда заметила Илью, обрадовано закричала:

– Ты! Ты! Ты!

Но это было лишь началом сложной церемонии приветствия. Вдоволь «натыкавшись», трясогузка присвистнула, заскрипела, словно несмазанная дверь и, повернувшись к Ножкину задом, начала трясти длинным коричневым хвостиком. Но Илья не обиделся: ведь у каждого народа свои понятия об этикете…

* * *

Что же касается флоры, то под Колькиным предводительством, Илья перепробовал всё, что росло на деревьях, кустах или торчало из земли. Просто не верилось, что Цопиков всю жизнь просидел в Башмачке и только раз съездил на экскурсию в город: его знания были настолько обширны, что он знал даже своё будущее.

– Пошле школы пойду в лешотехничешкий! – уверенно говорил он. – Там природу ижучают, а я природу люблю.

Кстати, бабушка Валя сильно преувеличила Колькины хулиганские замашки. Да, бывало, он дрался, но всегда один на один и то только затем, чтобы слегка сбить спесь с тех городских, которые считали, что в селе живут сплошные придурки. А передние зубы он и вообще не в драке потерял, а в лесу, свалившись в овражек, на дне которого лежал огромный валун…

* * *

Но самым большим открытием был дед. Приезжая к ним в гости, он старался держаться в тени: много не говорил, больше слушал. Зато в Башмачке Ножкин узнал про своего прадеда много нового.

Как-то в обед к ним зашёл Семён Кочкин, который успешно сдал экзамены и теперь бродил по селу, за так приваривая всё, что болталось, скрипело или текло. Он быстро подновил старые петли на воротах, вытер фуражкой, сверкающее от пота и удовольствия лицо, и вдруг спросил, а знает ли Ножкин, что его прадед, Никифор Иванович, самый уважаемый человек в Башмачке.

– И не только в Башмачке. Его весной с областного телевидения снимать приезжали. Мы потом в клубе всем селом передачу смотрели. Названия не помню, но что-то про чистое сердце… А ну, слей!

Илья взял кувшин и полил Кочкину руки. Тот слегка потёр ладони, покрутил их перед глазами и сказал:

– Сойдёт! Всё равно сейчас дыру Митрохиным заваривать, у них и домою.

– А про что была передача? – спросил Ножкин, опасаясь, что Семён уйдёт, так и не рассказав главного.

– Да я ж говорю: про деда Никифора. Как его перед самой войной назначили директором оружейного завода. Я прикинул: он тогда всего на семь лет меня старше был… А через полгода ему Звезду Героя дали: он там какую-то штуковину изобрёл, чтоб при стрельбе осечек не было. Их и не было, а вот в жизни вышла, – Кочкин замолчал, опять посмотрел на свои ладони и неожиданно сказал: – Гляди, опять на солнце пятна проступили. А ну, ещё плесни!

– Какая осечка? – спросил Ножкин, отставляя пустой кувшин.

– Сборочный цех загорелся. Еле потушили. И то ценой нечеловеческих жертв. В смысле, почти все станки сгорели. Начальника цеха и старшего мастера следователь под диверсию подводил, а это ж в военное время – расстрел! Тогда дед всю вину на себя взял и такие доказательства предоставил, что следователь на тех двоих сразу дело закрыл. Прокурор на суде тоже расстрела требовал, но судья решил, что Героя стрелять никак нельзя и дал деду десять лет лагерей без права переписки, ну, и Звезду отобрал, конечно.

– А что такое «без права переписки»?

– А то же самое, что расстрел: по такой статье мало кто живым вышел. Многих потом, когда ту власть скинули, уже посмертно оправдали.

– А как же дед выжил? – спросил Илья, чувствуя, что по его спине побежали мурашки.

– А это ты у него сам спроси. Ну, ладно, держи пять! Только сильно не дави, а то я вчера палец прижёг…

* * *

Но сразу спросить не получилось. Несмотря на свои девяносто два, дед Никифор всё время был занят. К нему часто приходили односельчане и о чём-то долго говорили. Такие разговоры дед называл беседками, потому что велись они в симпатичной маленькой беседке, увитой виноградом. Телевизор дед никогда не смотрел, да и не было в доме телевизора. Так что передачу про себя он не видел. Зато дед много читал. Книги в основном были очень старые и толстые, а в некоторых вместо нормальных букв Ножкин заметил какие-то странные закорючки. Дед объяснил, что это церковнославянский язык и что он намного полезнее английского. Ножкин спорить не стал, потому что английский ему порядком надоел из-за того, что там надо всё время гундосить и просовывать язык между передними зубами…

А когда дед не читал или не сидел в говорильной беседке, или не помогал бабушке Вале по хозяйству, он ходил в церковь – ту самую, что Ножкин видел из окна автобуса. Бабушка Валя тоже ходила, но реже. Она как-то хотела взять Илью с собой, но прадед пристально посмотрел правнуку в глаза и сказал, как отрезал:

– Не мельтеши! Сам придёт, когда время наступит.

Эти слова зацепили Ножкина. Ему показалось, что в них есть что-то обидное. Выбрав минутку, он спросил:

– Деда, а зачем ты ходишь в церковь?

Дед Никифор улыбнулся и ответил вопросом на вопрос:

– А зачем ты дышишь?

– Чтобы жить.

– Значит, чтобы не умереть.

– Ну, да…

– Вот и я затем же.