Читать книгу Возвращение изгоя. Драма - Юрий Луценко - Страница 5

Я так подробно рассказываю о своих проблемах и обстановке в лагере, что и ощущения лучше воспринимаются изнутри, а я приглядывался к жизни этого слоя общества, потому, что в конце зимы уже совсем почувствовал, что не удержусь на уровне зольщика и покачусь дальше вниз с конечной остановкой в этой «вшивой команде».

А еще потому рассказываю, что вскоре, всего через несколько месяцев в числе десятка вновь прибывших в нашу зону пополнил ряды этой команды и Федор Федорович.

Я был тогда молод, и как мне ни было тогда тяжело, все же у меня еще сил и энергии было больше, чем у него, после «лечения» в больничном городке с зачислением его в группу временной инвалидности.

Я тогда выжил, увернулся еще и в тот раз от попадания в ту воронку и по наитию, случайно, не целясь, угодил в «десятку»:

В один из редких выходных дней, когда от нечего делать я перебирал свой вещевой мешок, выкладывая на нары его содержимое, и развернул свой «золотой запас».

А там были рулончик ватманской бумаги со связочкой карандашей – истинное сокровище для лагеря, унесенное со склада на прежнем месте работы.

И посетили меня вдруг забытые ощущения…

Захотелось неожиданно вдруг размять свои огрубевшие пальцы и порадовать себя, отупевшего, отравленного газами, несколькими минутами забытого приобщения к Красоте.

Как обычно при прикосновении к хорошей бумаге мне с огромной благодарностью вспомнился дед Фоменко – случайный учитель, питерский художник, мотавший тогда второй свой срок в одном лагпункте и даже в одном бараке со мной.

Он, с трудом разгибая негнущийся позвоночник, собирал молодых ребят вокруг себя, усаживал посреди барака какого-нибудь натурщика – любителя покрасоваться своей персоной и обучал нас азам портретного рисунка.

За такой работой тогда забывалось все.

Днем же, когда мы были на работе, старый художник около окошка создавал на бумаге, величиной с открытку, свои шедевры.

Это были миниатюры великого мастера.

Мы же, потом, через вольнонаемных, постоянно получающих материалы с базы, отсылали рисунки в Ленинград дочери художника.

Может быть, они и сохранились где-нибудь эти открытки?

Времени для общения с Учителем нам отпущено было немного, но кое-чему я все же у него научился.

Главное, пожалуй, из прочего – уважению и трепетному отношению к тому, что создал сам.

Я разыскал в тумбочке своего бригадира фотографию его жены, нашел в бараке наиболее освещенное место, приколол к крышке фанерного чемодана листок ватмана и принялся за работу. И за любимой работой забылось вдруг все, что окружало меня тогда: и мрачное настроение, и пурга за стенами барака, и холод, и голод, и вся бесперспективность самого существования на этом свете…

Мне нравилось лицо молодой женщины на снимке, работал я с увлечением, мечтая в то же время попутно и о том, что работа моя сулила и дополнительный кусок хлеба.

В бараке было пусто и тихо. Хотя далеко не тепло…

За стенами барака зло бесновалась непогода.

А я, временами разогревая под телогрейкой леденеющие пальцы, творил портрет незнакомой красавицы. И мне уже казалась она живой и черты лица ее удивительно кого-то напоминали, и это согревало меня откуда-то изнутри…

Потом в барак зашел пожарник с широким прорезиновым ремнем, подтверждавшим его полномочия.

Потопал у дверей, сбивая снег с валенок, подошел со спины и поздоровался почти шепотом, чтобы не мешать.

Это был мой «земляк» по зоне кирпичного завода Яша Юнгман – и искренний при этом приятель.

Он тактично пощелкал языком, полюбовавшись портретом, и удалился на цыпочках, стараясь ступать как можно тише.

Я заработал тогда свою пайку хлеба за работу, а еще – благодарность бригадира, что стоило тогда для меня очень много.

А еще и внеочередной отгул…

Поступили первые заказы на исполнение портретов с натуры. Для своих родственников – сфотографироваться ведь было негде!

А чуть попозже, когда основная масса рабочих смены отправилась в столовую обедать, и барак опять погрузился в мрачную тишину, вдруг появился начальник пожарной дружины лагеря Конрад Шмидт в сопровождении того же пожарника Яши.

Доложил-таки «земляк» по инстанции!

– Ну-ка, покажи! – Потребовал начальник тоном, к которому привык у себя в команде.

Портрет уже висел на стенке, прибитый гвоздиками над постелью бригадира.

– А я и не знал раньше, что ты художник!

– А что бы было, если бы знал?

– Быть бы тебе уже пожарником! Ну да это еще не поздно! Вместо дежурств будешь портреты рисовать! Я уж добьюсь своего! Завтра приходи в наш барак после девяти – будет здесь наш капитан – он не сможет нам отказать. Зачислит в команду, никуда он не денется! А может и грек чем-нибудь поможет. Портрет с собой прихвати!

– Да неловко, Коля! Я же уже его продал. За пайку. И, кроме того, мне же завтра на смену выходить!

– Да это мы сейчас договоримся с твоим «бугром»! Пожарники пока везде в законе! Отгул за прогул!

И договорился-таки!

Уже через неделю я увеличил и раскрасил цветными карандашами портрет дочери капитана – шефа пожарной охраны нашей зоны, а он за это разрешил мне жить в бараке, где квартировали пожарники, и обещал поддержку при оформлении в свой штат.

Шмидт же в дополнение к тому выхлопотал для меня медицинское освобождение от работы на целую неделю.

Казарма пожарников занимала с переднего торца треть барака построенного в самом центре жилой зоны лагеря.

Это было, как и все строения в зоне, здание каркасно-засыпного типа.

А это значит, что сооружено оно было на основе каркаса из тонкого подтоварника, обитого с двух сторон тесом, с заполнением пустого пространства между досками шлако-опилковой смесью. Под шатровой кровлей, покрытой тесом, перекрытие тоже засыпалось слоем того же утеплителя.

Барак приобретал жилой вид после штукатурки стен с двух сторон.

Я подсмотрел однажды технологию капитального ремонта «каркасно-засыпного» строения.

Разборка его не заняла много времени. Строители умело рушили стойки основания одновременно с разных сторон и здание осело, превратившись в груду сырого мусора, совершенно непригодного не только для повторного использования, но и для растопки в печи.

Оказывается единственным здоровым элементом и утепляющим слоем, обеспечивающим зимой сохранение тепла и жизни внутри такого жилища до последнего дня его существования и был вот этот самый тонкий намет штукатурки между ячейками драночной сетки, который легко можно было проткнуть пальцем.

На зиму, бесконечную зиму заполярья, когда морозы часто держатся на отметке 30 градусов, а подчас достигают и сорока, а бураны бывают такой силы, что могут без особых усилий разметать или унести по частям как игрушку все это утлое сооружение, для сохранения его самого и тепла внутри его, оно обкладывалось брусками, из уплотненного снега.

Буранами бараки почти всегда заметались до уровня конька крыши и в жилище приходилось нырять вниз, как в нору.

Этот барак, часть которого представлена под служебное помещение и общежитие пожарников, был еще совсем новым. Он еще не пропитался сыростью, даже столбы внутри еще не утратили естественный цвет дерева и сквозь бытовые запахи человеческого жилья пробивался иногда аромат сосновой древесины.

Вместимость помещения по лагерным меркам с двухэтажными «вагонками» совсем уж небольшая – человек на 12—15.