Читать книгу Семь буханок чёрного… Повести и рассказы - Юрий Михайлов - Страница 4

Они приехали вдвоём, отец и сын, в середине апреля, в полдень. На тополях едва пробились первые клейкие листочки, их запах дурманил голову. Тёплые весенние волны, завихряясь на высокой насыпи проносящимися грузовыми и пассажирскими составами, обрушивались на нежно-зелёный от молодой травы луг, на дачные посёлки, разбросанные по берегу реки. С другой стороны студёного водного разлива, поднявшегося до максимума от бурно таявшего снега, горячий воздух прорывался с нагретого солнцем поля, что окаймлял Кабаний лес с крутыми оврагами, поросшими мшистыми елями и шелестящими на ветру осинами.

Несколько дней подряд Василий Иванович Лихачёв, живущий на реке постоянно, буквально кожей чувствовал тёплые потоки воздуха, пахнущие землёй и болотом. Они будоражили память, не давали спать, звали в дорогу, ведущую в юность, а, может, и детство: его новым соседом по даче в столь раннюю пору стал белобрысый мальчик, шести – семи лет от роду. Малыш, оставив отца в доме, подошёл к зелёным штакетинам забора, прижался к вертикальной дырке и стал смотреть на террасу, где Василий Иванович, заслуженный дед по количеству четырёх, имеющихся у него внуков, сидел за круглым столиком и пил кофе.

– Здравствуйте, молодой человек, – сказал Василий Иванович. – У кустов малины – калитка… Можете заходить в гости, будем знакомиться.

– Здравствуйте, – ответил без всяких речевых дефектов мальчик, – меня зовут Филипп… Папа зовёт Филипок. С одним «п», так проще. А вас как зовут?

– Как Чапаева… Василий Иваныч. Слышал про Чапаева?

– Нет. А что вы делаете?

– Вот, кофе пью. Да за вами наблюдаю: соседи всё-таки приехали. Надолго ли, молодой человек?

– Папа не решил пока. Но на выходные – точно останемся…

– Филипок! – Имя мальчика с одним «п» донеслось от крыльца соседнего трёхэтажного домины, близко прижавшегося к забору Василия Ивановича. – Ты где?

– Здееесь… Рядом с кустами! – Прокричал мальчик, не поворачивая головы, и задал трудный для пенсионера вопрос:

– А можно звать вас дедушка Василий?

– А у тебя есть дедушка?

– Не знаю… Я никогда не видел его.

– Конечно, можно… А ты знаешь, что дедушек должно быть два?

– Нет… Спасибо, – уже торопливо сказал Филипок и помчался к отцу.

«Вот тебе и фокус, похоже, пятого внука завожу, – улыбнулся Василий Иванович, отпивая остывший кофе. – Упустил за разговором время. Не кофе, а помои. Но, уж больно собеседник-то хорош. Копия мой младший лет двадцать пять тому назад. – Он сделал ещё глоток и переключил мысли на семью. – Что ж, так и будем жить? Я здесь, как старовер Лыков в чащобах Хакасии, который год в одиночестве… Они там, в городе? И что сыновья придумают на это лето? Опять проигнорируют? Старшему, с кровью пополам, вытянув все жилы, купили квартиру: он всё-таки двоих малышей поднимал. Младший, пока учился да жил с нами, помалкивал, доволен был, что у мамки с отцом на всём готовом. А теперь вот женился, обрёл голос: продай да продай жильё и дачу, купи им трёхкомнатную квартиру, а себе – „однушку“, да на первом этаже, чтоб подешевле было. Всё равно, мол, помирать скоро… Так и сказал.»

Василий Иванович не смог сдержать то ли стона, то ли всхлипа на вдохе, его крупные плечи затряслись, будто от кашля: «Боже мой, кровь ведь моя, как я тебя любил, белоголового… И куда, куда всё девалось? Одна ненависть и злоба остались. Не хватило бы денег на такой расклад, нет!! – Почти прокричал забытый всеми отец и дед. – В конце-то концов, ты живёшь в моей квартире, – мысленно обратился он к младшему сыну. – Я понимаю: тоже двоих растишь… Но я-то нигде оказался? В семьдесят с гаком – торчу на садовом участке. Прости меня Анфиса, царствие тебе небесное, но хорошо, что не увидела всё это. А я – не бабка: постирай, поняньчись, сготовь, накорми малышей… Значит, никому не нужен? Вот дарственную не оформил, не отдал тебе дачу. А куда бы пошёл тогда? В канализационный люк, бомжевать? Господибожемой, страшно-то как. Ведь я – известный учёный, публицист. Старший сын тихо и незаметно ушёл и младшего потерял…»

– Есть, кто живой? – Во внутренней калитке дачного забора, распахнутой настежь, стоял высокий, статный мужчина лет тридцати с небольшим. – Не помешал? Можно к вам, «для познакомиться»?

– Да… Простите, задумался, – не сразу среагировав, заговорил пенсионер поставленным голосом профессионального преподавателя. Тяжело приподнявшись из глубокого и мягкого кресла, сказал:

– Василий Иванович Лихачёв, профессор, публицист. Рад знакомству… А мы уже с вашим сыном поговорили.

– Он мне рассказал, когда спать его укладывал… Пусть часок отдохнёт с дороги, притомился. А меня Евгений Витальевич Серенко зовут, можно просто Евгений или Женя. Майор неких органов по охране особо важных лиц…

– Бывшая девятка КГБ, что ли? – Блеснул осведомлённостью Василий Иванович.

– Точно… Только сейчас по – другому называется. Но я не об этом. В обед вроде бы рановато, – сосед вынул из-за спины бутылку коньяка с яркой этикеткой, видно, что дорогого, марочного. – С другой стороны, сегодня же суббота, выходной, дача… Да и кому какое дело, чем мы тут занимаемся? Как, Василий Иваныч, по рюмочке, за знакомство?

– Тогда присаживайтесь, будьте терпеливы, молодой человек: схожу за фужерами и бутерброды сделаю. – Василий Иванович отодвинул от стола кресло, поднялся, оперевшись на протянутую Евгением руку, поправил полы бархатного стёганого халата вишнёвого цвета и прошёл в дом. Через пять-семь минут, выйдя в японском спортивном костюме серого цвета, с подносом в руках, он увидел майора, спящего в мягком кресле-шезлонге. «Познакомились, – рассмеялся пенсионер. – Я как-то расслабляюще действую на молодёжь: после Филипка и отец уснул»

Василий Иванович хотел достать ноутбук, немного поработать, но в последний момент передумал, снова уселся к столу, взял в руки бутылку и прочитал на этикетке известную французскую марку. Настолько известную, что невольно хмыкнул: «Ни себе хрена! Скромные военнослужащие… И как он попал на дачу соседа, – подумал он, – полковника внутренних войск? Друг сына? Но Веня погиб почти пять лет назад, а его отец как-то сразу сдал, не смог оклематься, вышел в отставку, по два-три раза в году лежит в военном госпитале. Последнее время вообще не приезжает. За десять лет я ни разу не видел здесь майора, тем более, с Филипком. Господибожемой, какая разница: каждая семья несчастна по-своему… Может, и у них что-то произошло? Почему без жены приехал, почему мальчик ни слова не сказал о маме? Сто этих почему»

Василий Иванович аккуратно и довольно умело вынул пробку из бутылки, понюхал горлышко, улыбнулся чему-то своему и налил в пузатый фужер на два пальца высотой искрящейся коричневато-желтой жидкости. Тонкий аромат коньяка будто встряхнул майора: он открыл глаза, поднял голову.

– Простите, Василий Иваныч. Расслабился: ночь не спали, сопровождали вице-премьера на военный полигон…

– Да, скажу честно: живя на пенсию, не забалуешь таким коньячком.

– Вы и преподавать перестали, и статьи, вижу, больше не печатаете?

– Уходя – уходи… Так, пишу для себя. А мою кафедру прикрыли якобы за нецелесообразностью. Денег, короче, нет у нового правительства, секвестируют образование. Кому сегодня нужны теория и практика международной журналистики в рядовом университете?!

Помолчали: тема больная, Евгений не хотел ещё больше огорчать Василия Ивановича. Решил переключить разговор на другое:

– А мне дядя Степан отдал ключи от дачи… После смерти Вени он практически здесь и не жил. И тётя Сима всегда с ним, куда она поедет без него?

– А вы, стало быть, друзья с погибшим Вениамином?

– Со школы. Потом закрытое учебное заведение. Потом – невостребованность, а ведь по два языка знали. Я кое-как сюда вот устроился. Венька – в спецназ, даже обогнал меня в звании. Но Кавказ уготовил ему страшную смерть. Вся группа погибла, он, командир, полуживым, без сознания, попал в плен. Из кожи на его спине боевики резали ремни, голову буквально отпилили… – Женя долго молчал, длинно, через нос, вдыхая воздух. – Прошло полгода, раньше не было никакой возможности, прежде, чем я нашёл яму, куда сбросили его обезглавленное тело… Веню мы перезахоронили с почестями, потом ему звание Героя присвоили, у родителей золотая звезда хранится. Семьёй-то он так и не успел обзавестись.

Опять длинная тягучая пауза. Василий Иванович, всё еще держа фужер в руке, первым очнулся, проговорил:

– Что же я не наливаю вам? Вот растяпа.

– Василий Иваныч, можно со мной на «ты»? Не привык я, хоть и начальник отделения уже. И можно я поухаживаю за вами, долью чуток, а потом – себе?

Он долил каплю коньяка в фужер пенсионера, плеснул в свой бокал и сказал:

– Мне дядя Степан много хорошего говорил про вас. Давайте за знакомство… И за ваше здоровье выпьем.

Выпили. Пока жевали бутерброды, снова молчали. Видно было, что майор голоден, доедал уже второй кусок, стараясь захватить на хлеб побольше холодного мяса.

«А как же малыш? – Сразу подумал пенсионер. – Надо что-то придумать, проснётся, надо покормить его»

– Василий Иваныч, – утолив голод, проговорил Евгений, – мне надо вернуться на службу… В Москве – нет проблем! Филипок настолько самостоятельный, что остаётся один, готовит чай, яичницу, чистит зубы и спать укладывает себя. Здесь мы первый раз. Он, конечно, ничего не знает. Продуктов я набрал на неделю, но разбирать их просто некогда.

– А я только что хотел предложить накормить вашего сына горяченьким…

– Ну, спасибо! Родители Веньки не сомневались, что вы не откажете в помощи. Можно, я позвоню, вызову машину? Всё-таки глоток коньяка я сделал, за руль нельзя. А Филипок проснётся, я ему сказал, сразу придёт к вам.

– Нет, Евгений, не так надо сделать. Ты спокойно езжай, похоже, вернёшься только утром? А я пойду к вам, поработаю на компьютере, дождусь пробуждения мальчика. Разберем вместе с ним продукты, разложим вещи. В общем, придумаем, как станем жить-поживать. Я понял, что приехали вы не только на выходной день?

– Да, тут обстоятельства… Жена вернулась… с новым ребёнком. Ей негде жить… Другой брак, заграница, чёрте что! Но я не мог не уступить ей квартиру, говорит, что временно. Так что мы с сыном поживём пока вашими соседями. По крайней мере, до школы. Ему осенью в первый класс… Вот такие пироги, Василий Иваныч.

– Тогда ещё по глотку за знакомство, за то, чтобы всё нормализовалось. Прости, ещё один вопрос: а что, Филипок, не знает, кто и где его мама?

– Знает… Она так захотела. Этой зимой, после нового года, я, как смог, рассказал ему. И он до сих пор молчит… Молчит! Больше ни разу не спрашивал о маме.

– Значит, знает, что мама жива и растит другого малыша?

– Да, выходит так… Но он молчит!! Меня это страшно пугает. И вы, ради Бога, будьте осторожны.

– Не учи учёного…

Филипок спал, взрослые обсудили все скользкие вопросы бытия. Василий Иванович, чуточку захмелев, достал «НЗ» – спрятанную сигарету, прикурил, сделал несколько затяжек. Потом вместе с Евгением пошли к калитке внутреннего забора, где суглинок, обычно твёрдый как камень, размяк под лучами весеннего солнца и расползался под ногами, замазав ботинки майора по самое некуда. А Василий Иванович, щеголяя в глубоких татарских галошах, посмеивался над Евгением. Майор быстро собрал походную сумку, готовый отправиться к поселковым воротам: надо встретить машину, чтобы та, у дома, не разбудила малыша. Ботинки он помыл, убрал в карман сумки, а затем отыскал в шкафу галоши хозяина дома. Они оказались чуточку маловаты, но на ноги всё-таки налезли.

Василий Иванович успел спросить майора:

– А почему малыш не знает своих дедов?

– Мои родители умерли рано. Родители жены считают меня извергом и предателем, не хотят нас с сыном видеть после развода и отсуждения Филиппа по суду. В общем, грустная история.

– Ладно, разберёмся… Ни пуха, и береги себя. Помни, ты у сына один, Женя.

Василий Иванович много раз бывал в доме соседа, даже совместные застолья по случаю праздников устраивали. Но всё это происходило в другой жизни, до смерти Вениамина. Степан Семёнович Сапсай был хозяйственным мужиком, рукастым, в войсках отвечал за маттехснабжение. В его трёхэтажном доме, кроме семи просторных комнат и настоящей «дворянской лестницы», были горячая и холодная вода, паровое отопление, со вкусом оборудованный санузел – белая зависть Василия Ивановича. Кухня и столовая занимали почти весь первый этаж дома: через них – ещё один выход на веранду и террасу.

– Поместье! – Говорил сосед-профессор с горьким юмором, понимавший, что его дачка в подмётки не годится хоромам полковника. – Вот, Стёпа, ты сжился с существующим строем, служишь ему, оберегаешь его, как свою задницу. Потому что барахлом оброс».

– Да, Вася, сжился, приспособился… Только вот почему-то не вылезаю из горячих точек: то Афганистан, мать их так и эдак, то Средняя Азия, то Кавказ, опять же. И сына отправил «заграницу»: не вылезает с Кавказа, три, Вася, три (!) лёгких, слава Богу, ранения и контузию имеет. И до сих пор там находится. Я русский офицер, Вася, и служу Отечеству, как это делали мои отец и дед! А теперь – я и сын.

После этих слов он, как всегда, наливал полную 125-граммовую «походную» стопку водки, такую же наполнял для Василия Ивановича, поднимал правую руку с зельем на уровень груди и громко, каким-то трубным голосом, говорил:

– За Рассею! За русский народ!! Уррра!!! – Выпивал залпом, выдыхал через нос и добавлял. – Хотя я по маме – хохол, а по отцу – еврей.

Вспоминая о встречах и застольях, Василий Иванович переходил из комнаты в комнату, раскладывал, вынимая из большой сумки-мешка бельё Филипка и Евгения. «Не так уж и много скарба у мужиков, – думал он, – наверное, большую часть в квартире оставили. До лучших времён»

Он прошёл два этажа дома, очутился снова в кухне, осмотрел её, открыв все шкафы, вернулся на большую веранду к сумкам. Проверил продуктовую: много еды, кое-какая посуда, упаковки с разовыми тарелками, стаканчиками, ложками и вилками. Повесив сумку на плечо, снова отправился на кухню. Шведский двухдверный холодильник, как вечно голодный крокодил, поглотил почти все съестные припасы. Остальное, включая хлеб, сахар, крупы, макароны и соль, он расставил на полках.

«Ну, что ж, теперь и на третий этаж можно подняться, – подумал Василий Иванович, – только тихо, что-то разоспался, малыш».

Он, перехватывая перила одной рукой, стал, не спеша, подниматься по дубовой лестнице, выкрашенной в цвет слоновой кости и, действительно, похожей на парадный вход в уездное дворянское собрание. Голова уже оказалась на уровне третьего этажа, когда он услышал торопливые шаги: из открытой двери спальни бежал Филипок. Светлые волосы взъерошены, глаза, отдохнувшие, сияют, улыбка во весь рот. На плечах – бежевая фланелевая майка. Малыш обхватил рукой последний столб на перилах лестницы, его круто развернуло, и, чтобы не упасть, он буквально бросился на шею Василия Ивановича. А тот, ещё не поднявшись до конца ступенек, едва устоял на ногах, свободной рукой прижал к груди маленькое теплое тельце. Пенсионер без сил опустился на широкие ступени лестницы, усадил малыша на коленях. Филипок торопливо заговорил:

– Дедушка Василий, я знал, что найду тебя… Мне папа сказал, что мы едем к дедушке. Но он не знал, мой ли ты дедушка? А теперь я знаю, ты мой… Мне сейчас сон приснился. Мы летели с тобой на ракете. Я нашёл тебя на Марсе. И привёз сюда, на землю.

Старый бобыль плакал. По щекам текли слёзы. Он не вытирал их и не дышал носом, боясь спугнуть мальчика. Тёплые волны радости накатывали на сердце. «Весна, – думал он, – вот оно, моё пробуждение. Я чувствовал эти волны. Я верил им.»

Василий Иванович точно знал, что с приездом пятого внука лето будет счастливым.