Читать книгу Война и мы - Юрий Мухин - Страница 12

Из тех черт, которые у отца не бросаются в глаза, но являются его органическим свойством, я бы назвал гордость. Мой отец очень гордый человек.

Но это не гордость аристократа крови, это гордость аристократа духа. Может быть, со мною не согласятся, что человек, легко идущий на помощь другим, в любой работе может считаться гордецом. Но это так. Это гордость абсолютно взрослого, без малейшей инфантильности человека, способного все необходимое сделать самому и без малейшего ущерба для самолюбия отказаться оттого, что он считает излишеством или мало необходимым. Это очень чувствуется людьми.

Наверное, я знаю не более десятка человек, которые обращались к отцу на «ты». Его сват (тесть брата Валеры) – его сверстник, научивший отца пчеловодству и лет 15 вместе с ним проводивший каждое лето на пасеке, на «ты» его не называл. Но, правда, на его «Игнат Федорович» следовало такое же «Дмитрий Архипович» и, естественно, «вы». При всей открытости отца люди чувствуют в нем что-то такое, что не допускает расхлябанности или панибратства в отношениях.

При этом он никогда и никому в отношении себя не сделает замечания, и дело даже не в том, что в этом не бывает необходимости. Сделать замечание ему гордость не позволит.

Вот интересный пример, как отец бросил курить. Он курил всю войну и курил, как я сейчас, – много. Когда он еще не построил дом, то жил с семьей в бараке. В то время папиросы были дефицитом, нужно было покупать табак, покупать папиросные гильзы, специальную машинку и самому набивать папиросы. У отца все это было, и он все это делал. А у его соседа по бараку – нет. Наглый сосед повадился ходить к отцу через 15 минут просить закурить. На Западе такого типа можно послать подальше, но в России отказать человеку закурить невозможно. Когда нахал в очередной раз приперся к отцу, отец сложил в коробку табак, гильзы и папиросы и на глазах наглеца, все это бросил в печку. Нахалу все стало ясно, а отец бросил курить. (У меня, к сожалению, такого соседа до сих пор нет. А может, нет характера отца.) Заметьте – отец не унизился до того, чтобы стыдить соседа.

Я думаю, что люди всегда чувствовали это в отце. В доме у нас была только вода, баньки не было. Летом спасал душ, но в холодное время с мытьем были трудности. Когда я вырос из корыта, встал вопрос, где мыться. До бани было и далеко, и неудобно добираться, хотя студентом пришлось перейти на баню. А школьниками мы по субботам через забор бегали в душевое отделение стоящей рядом лакокрасочной фабрики. Кроме этого иногда, когда это было удобно, отец проводил меня на завод, в душевое отделение своего цеха. Отец в это время работал старшим мастером. Однажды, когда я стоял под душем, ввалилось несколько рабочих. Моясь и не зная, кто с ними моется рядом, они ругали отца, который, надо думать, заставил их делать то, что им не очень хотелось. При этом они употребляли запомнившееся автору словосочетание «е… офицер». Но отец снял погоны лет за 25 до этого и, как я писал, на этот момент не носил даже орденских планок.

Следовательно, было в нем что-то такое, что воспринимается людьми, как право командовать, как безусловное старшинство.

Кстати, о своих производственных проблемах отец никогда не рассказывал. Я уверен, что он был начальником цеха, но я не помню, когда и как его понизили в должности, это не было чем-то таким, что им, а значит и семьей, должно было восприняться как крупная неприятность. Вот когда он потерял свинью, он переживал это сильно; все-таки по своей вине нанес сильный ущерб семье. Мама его успокаивала.

Дело в том, что в те годы довольно часто к Новому году отец или сам, или пополам с кем-то покупал живую свинью. Живую потому, что покупались свиньи там, где дешевле, где-то под Полтавой, а время их убоя подгадывалось под более-менее установившиеся морозы. И вот в году 52—53-м, когда он вез домой на грузовой машине свинью, подлая развязалась и где-то по пути сбежала. Правда, отец заявил в милицию, и милиция через пару дней свинью отыскала. Но сам факт своей халатности отец сильно переживал.

(Кстати, интересный штрих к тому, какая была милиция при Берии. Стала бы сегодня милиция двух областей искать и возвращать хозяину сбежавшую свинью?)

А неприятности личной карьеры остались незамеченными. Я думаю, они сложились из нескольких обстоятельств. Во-первых, отец был чистый практик без намека на какое-либо законченное техническое образование. Его умение ставить минные поля и взрывать мосты на заводе точного машиностроения уже было без необходимости. Во-вторых, одно время на заводе был директор «новая метла», при котором все кадры были поставлены с ног на голову.

Кстати, мой троюродный брат в это время за 3 года сделал бешеную карьеру – из токаря в заместители директора завода. Правда, с той должности он уволился и стал работать плотником. А отец в моей памяти все время был старшим мастером. Это такие цеховые рабочие лошадки, на которых держится производственный процесс.

Так же независимо отец держится со всеми и, строго говоря, это фамильная черта. Вспоминаю, как-то поздней осенью мы с отцом поехали на грузовой машине в Николаевку навестить бабушку с дедушкой. (Завод отца помимо бумагоделательных машин выпускал для армии спецавтомобили. Шасси для этих автомобилей приходили с автозаводов, а спецкузова делали в номерном цехе завода. Эти автомобили перед поставкой в армию должны были пройти обкатку 600 км, поэтому проблем с выпиской автомобиля на нашем заводе не было. Шоферы-гонщики и так должны были проехать по дорогам эти 600 км.)

Приехали вечером. Бабушка начала жарить яичницу с салом, а мы с дедушкой пошли осматривать, что и как во дворе. В сарае обратили внимание, что уголь есть, но дров, при помощи которых разжигается уголь, нет. Дедушка, между прочим, посетовал, что его обманули – обещали привезти дров, но не привезли. Никаких комментариев со стороны отца не последовало, и вопрос в этот день больше не поднимался. Через пару дней вечером отец подъехал к нашему дому на грузовой машине, кузов которой доверху был завален обрезками леса модельного цеха завода. Отец забежал предупредить маму, что везет дрова дедушке, а я уже сделал уроки и напросился с ним. Подъехали ко двору дедушки вечером, никого дома не оказалось, мы сбросили дрова, завалив ими весь двор. Подошел дядя Гриша, живший по соседству, и заметил, что дров для стариков слишком много и что, пожалуй, он заберет у них половину. Отец ему высказал, что он, любимый зять, мог бы сам обеспечить стариков дровами, а не уполовинивать их. Но, конечно, мы знали, что дядя Гриша дрова все-таки уполовинит. Подошли дедушка с бабушкой, открыли хату, пригласили в дом. Бабушка занялась яичницей с салом, было видно, что старики довольны, но ни слова о дровах не последовало. Старшие выпили, закусили, надо было ехать обратно. Дедушка вроде невзначай спросил, сколько стоят дрова. Отец лаконично ответил, что нисколько.

Встали из-за стола, стали прощаться, бабушка поблагодарила отца и шофера за дрова, а дедушка вынул затертое кожаное портмоне, извлек из него две синенькие пятерки и дал мне на подарок. (А это было очень много для подарка. Я купил потом на них фотоаппарат.) Отец смолчал – не мог же он запретить своему отцу делать богатые подарки внукам. Мне нравилось их внутреннее достоинство и гордость: дед не просил сына везти дрова, но наверняка знал, что, увидев пустой сарай, тот купит и привезет. Сын не взял денег у родителей за жизненно важную помощь. А деду гордость не позволила принять помощь в деле, которое, по его мнению, он должен сделать сам. Он предпочел отдать деньги кому угодно, но не ронять свое достоинство, и даже не перед людьми, а в своих глазах.

В связи с тем бредом, который сейчас овладел нашей прессой, с искажением всего смысла служения Родине, мне вспомнилась реакция отца на вроде естественный сегодня вопрос. Пацаном я прочел книжку о немецких концлагерях, о наших пленных там, о подпольных организациях, об их сопротивлении немцам.

По книге эти пленные были героями, и мне подумалось, дурачку, – а вдруг и мой отец был в плену и был таким же героем. Я спросил его об этом и до сих пор помню его реакцию: «Никогда!» При этом было явно видно, что отец обижен и оскорблен самой мыслью о том, что он мог сдаться в плен. Да, у наших отцов сдача в плен подвигом не считалась…

Я уверен, что отец доволен своей жизнью – жизнью мужественного настоящего человека. Но надо сказать, что уж его-то жизнь показала ему себя во всем цвете, показала ему все. И все, что жизнь ему ни преподносила, он воспринимал как мужчина, без малейшей паники.