Читать книгу Князь Владимир - Юрий Никитин - Страница 10

Когда покидали дворец, Добрыня прорычал:

– Сейчас ты еще нужен… Потом переломаю тебе кости!

Владимир кивал, соглашался, не чувствуя ни страха, ни облегчения. Перед глазами все еще стояло прекрасное лицо с удивленными глазами, в ушах звучал надменный и нежный голос, в который раз она с высоты носилок называла его варваром, а он отвечал, спорил, говорил с нею…

Волчий Хвост с удивлением тряхнул за плечо:

– Тронулся, что ли? Добрыня, он нас вовсе не слышит. Здесь и зрелому мужу рехнуться недолго. Сколько красоты, богатства, мощи!

– Прибью, – прорычал Добрыня. – Дурень, с чего ты бухнулся на колени? Опозорил, дурак…

– Она красивая, – прошептал Владимир. Его глаза смотрели сквозь Добрыню. – Она очень красивая…

Волчий Хвост обошел вокруг, присматривался, оглядывался на Добрыню. Внезапно расхохотался:

– А ты заметил, что и принцесса сбилась с шага? То выступала будто пава, а то вся залилась краской!.. Что он ей такое сказал? Я думал, ромеев уже ничем не удивишь, не смутишь! Видать, такое загнул…

Для членов посольств в одном из залов накрыли столы. Добрыня вместе со своими чувствовал себя как в открытом поле, настолько высоко свод, к тому же умело выкрашенный в небесную синь да еще с намалеванными облаками. За соседние столы, поставленные не тесно, чтобы не толкаться с иноземцами, усаживались странные люди из неведомых земель. Волчий Хвост откровенно пялил глаза, Добрыня ворчал – этикет царьградский нарушает, – но и на них посматривали с удивлением и опаской. Эти светловолосые гиганты, что говорят и смеются громовыми голосами, в диковинку тем, чья голова едва достает им до середины груди. Даже Владимир, подросток, на полголовы выше и тяжелее этих взрослых смуглокожих людей с раскосыми глазами…

Добрыня рявкнул:

– Куды за стол? Брысь подавать блюда людям!

Владимир послушно двинулся к царьградской челяди, разодетой пышно и богато, что носила блюда гостям. Волчий Хвост попытался удержать:

– У них там свои обычаи… Его не пустят!

– Не пустят, так выпрут на улицу, – отмахнулся Добрыня.

Однако вышколенные слуги молча приняли Владимира в свои ряды. Возможно, у варваров таков обряд. Или этот проверяет, не кладут ли отраву его хозяевам…

Но даже голодный и роняющий слюни при виде тех блюд, которые расставлял перед боярами, он все равно видел лицо маленькой принцессы, слышал ее музыкальный голос, поселившийся в его ушах, ощущал ее нежный теплый запах.

Добрыня и Волчий Хвост спорили о приеме. Матерые волки заметили немало из того, что ромеи хотели бы истолковать иначе, но Владимир заметил их взгляды искоса и в свою сторону. Он носил на подносах блюда, кувшины с вином, убирал грязные тарелки, менял ложки, потом его вовсе отправили на кухню мыть посуду.

В помещении было жарко и влажно. Котлы кипели, как в сказках, огромные, на исполинских сковородках шипела и трещала яичница из сотни яиц, жарились широкие ломти мяса, поднимался чад от сгоревшей рыбы. Челяди суетилось меньше, чем в поварнях княжеского терема, крику и бессмысленной толкотни совсем мало, работали споро и умело. Горячая вода текла по трубам сверху, а холодную воду можно было добавлять из деревянных кадок.

Когда в зале стихли здравицы в честь базилевса, а гости разошлись, он с другими слугами еще долго перемывал посуду, вытирал досуха, расставлял по рядам бесчисленных полок, а потом в зале с другими собирал объедки, мыл и чистил столы, лавки, пол и даже стены.

В квартал русов вернулся, едва таща ноги. Зато исчез страх, что Она как-нибудь ненароком заглянет на кухню и увидит его в бабьем переднике перед горой грязной посуды! Это после того, как видела его в гордой стойке с мечом и кинжалом против всех ее телохранителей! Лучше сразу броситься на меч. Мужчина, переживший позор, – уже не мужчина.

Он ожидал грома молнии на свою голову, но Добрыня был чем-то занят, метался по комнате, спорил с двумя ромеями, на лавке сидел молчаливый Волчий Хвост. При виде замученного Владимира Добрыня лишь раздраженно отмахнулся:

– Иди на конюшню, дурак! Мы приглашены на выезд. Завтра кони должны играть, как крылатые змеи!

Длинное приземистое здание, под крышей которого можно было упрятать целое племя, было конюшней базилевса. Одной из его многочисленных конюшен, как объяснили русским послам. Владимир сам чистил и кормил коней посольства, дивился умению и продуманности ромейских умельцев. В каменном полу прорезаны канавки для стока мочи, там постоянно журчит вода, отборный овес и пшеница к кормушкам подается на тележке, что двигается по особому желобу, а чистейшая ключевая вода сама наполняет поилки, едва конь отопьет глоток.

Стойла были чистыми, опрятными, сено душистое, наполненное запахами полевых цветов. Где русичам понадобилось бы семеро, в ромейской конюшне управляется один. Еще один ходит по той стороне, осматривает коней, чешет гривы и хвосты, разговаривает.

Владимир с первого дня жадно прилип к местному конюху, изводил расспросами, льстил и стелился, без раздражения слушал постоянное хвастовство и непомерные восхваления мощи и величия империи, самой блистательной из всех существующих.

Но сегодня он слушал рассеянно, на лице блуждала глуповатая улыбка. Поил, чистил, убирал, а мысленно разговаривал совсем не с ромейским конюхом. Вздрогнул, когда в сознание ворвался самодовольный голос:

– Теперь ты видишь, что нет более великого государства…

Владимир спросил раздраженно:

– Ну а ты здесь при чем?

– Как при чем? Это моя империя, я в ней живу!

– Империя велика и могуча, – согласился Владимир, – но это она, а не ты. А чего стоишь ты? Не хоронись за спину империи, скажи о себе. Умеешь ли ты сражаться? Умеешь ли рисовать, слагать вирши, строить? Что умеешь ты?

– Моя империя…

– Да мы ж говорим не про империю! А ты?

Конюх сказал с недоумением:

– Ты не понимаешь, потому что твой народ сам еще младенец! А мой древний, с богатым прошлым!

Владимир и сам видел, что здесь даже конюшни Царьграда строили и перестраивали веками. Местные жители потеряли счет пращурам, которые жили до них в тех же исполинских домах из каменных глыб. Все верно, в его диких лесах жизнь только начинается, дома рубятся из дерева. Куда ни пойди – везде только зверье лютое, не видевшее отродясь человека.

– Да, – сказал он неожиданно даже для себя самого, – но кто спорит? Твой народ – с богатым прошлым! Пусть даже самым богатым на свете. Зато мой – с будущим.

Ромей вдруг потемнел лицом, и Владимир понял, что нечаянно угодил в больное место. Здесь от базилевса до последнего раба знают, что Константинополю пасть. И даже знают, кто победно взойдет на его стены.

Владимир гордо повел плечами, чувствуя невидимые доспехи. Внезапно ощутил, впервые в жизни, что он не просто всеми попираемый челядин, сын рабыни. Он русич, сын земли, которую уважают и боятся.

Но чтобы это ощутить, надо всего лишь побывать в чужой земле.

– Я все равно тебя возьму, – повторил он, пробуя слова на вкус, – одну или с Царьградом!

Корабли, подгоняемые ветром, споро бежали к днепровскому берегу. Белые стены Киева еще только выдвинулись из-за края, когда на причале уже начали появляться люди.

Добрыня, стоя на носу корабля, сказал с восхищением:

– Какая сорока им донесла?..

– Раньше нас вышли купцы новгородские, – бросил Волчий Хвост. – А они поперли напрямик.

Добрыне почудился упрек, нахмурился:

– Им нечего терять.

– А товары?

– Что товары…

Берег быстро вырастал, народ что-то орал, швырял в воздух шапки. Волны били в борта тяжелые, совсем не те почти воздушные лазурные волны царьградского моря, что несли их как перышко. Корабль шел тяжело, не скользил по верхушкам волн, а вспахивал реку, словно бы проламывался через заборы волн, силой пробивал путь к причалу.

Кормчий довольно скалил зубы. На самом краю причала ему махала косынкой статная полногрудая женщина. За ее юбку держались двое малых детей. У него в каждом порту по жене, а то и по две, и чем больше заводил жен, тем чаще приходилось уходить в море, чтобы заработать на всех. Да и дети плодятся, как головастики.

С корабля метнули канаты, на причале подхватили, подтянули, привязали, наложили мостки, и вот Добрыня величаво ступил на родную землю. Поклонился земным поклоном, а Волчий Хвост даже встал на колени и поцеловал землю.

Расталкивая толпу, на причал пробился Сфенел. Обнял Добрыню, почти такой же огромный и тяжелый, отстранил на вытянутые руки, всматриваясь в загорелое лицо:

– Зрю, доволен… Все удалось?

Добрыня улыбнулся:

– Про то княгиня должна узнать первой.

Брови Сфенела сдвинулись к переносице. В глазах мелькнул предостерегающий огонек.

– Ежели на то пошло, то первым должен узнать Святослав. Но князь сейчас в походе…

– Как же ты остался? – удивился Добрыня.

Брови Сфенела уже не сдвинулись, а сшиблись на переносице.

– На то воля Святослава. Он там, а я блюду его интересы здесь. Все еще непонятно?

– Понятно, – ответил Добрыня, он чуть побледнел, голос стал почтительнее. – Сфенел, я расскажу тебе по дороге.

С корабля добровольные помощники таскали сундуки, ларцы, мешки, тюки дорогой ткани. Волчий Хвост остался руководить, Добрыня ушел со Сфенелом. Владимир отнес на берег тюк с паволокой, как вдруг его схватила за плечо грубая рука.

– Ты чего меня толкнул?

Перед ним стоял Варяжко, отрок самого Святослава, друг Ярополка, сына великого князя. Он был не простым другом княжича, а закадычным, что означало друга задушевного, ибо у русов бессмертная душа живет за кадыком, и от них к славянам уже начали переходить слова «схватить за душу» или «задушить», когда хватали за горло. А Варяжко был русичем, сыном настоящего руса и славянки из племени вятичей. Он был на полголовы выше Владимира, шире в плечах и тяжелее.

– Я нечаянно, – сказал Владимир, он дышал тяжело, тюк едва не переломил его надвое.

– За нечаянно бьют отчаянно! – захохотал Варяжко.

Его кулак без размаха ударил в лицо. Боль ожгла губы, он ощутил во рту соленое. Не успел сжать кулаки, как Варяжко со смехом ударил сбоку в голову.

Земля и небо поменялись трижды местами. Он приподнялся на дрожащих руках, увидел приближающийся конец сапога. Откатился, вскочил на ноги, но снова кулак с ленивой небрежностью ударил по губам.

– Ну, – голос Варяжко был злой и насмешливый, – мне рассказывали, что ты прямо герой! Упражняешься с мечом, на конях скачешь… Покажи, на что ты годен!

Он стоял перед ним уверенный и насмешливый. Кулаки сжал, но не нападал, давал время прийти в себя. На них оглядывались, двое-трое даже остановились посмотреть на драку подростков. Другие шли мимо: драки – дело привычное, а корабли из Царьграда всегда праздник.

Владимир стиснул кулаки и бросился на обидчика. Напасть на русича – преступление, но тот сам вызвал его на драку. Значит, дозволено. И он в злости и жажде размазать врага по земле все же вспомнил то, чему учили его Сувор и Добрыня.

Варяжко пропустил два сильных удара в лицо, едва удержался на ногах. Глаза его расширились от удивления. Он умело уклонился, выбросил сам кулак навстречу. Владимир ощутил удар так, как будто в него попала глыба из баллисты. Преодолевая боль, он умело закрывался локтями, подныривал, доставал кулаками противника, но пальцы всякий раз натыкались тоже в искусно поставленную защиту из рук, локтей, предплечий, а кулаки Варяжко все же прорывали его защиту, били больно.

Разбитые губы кровоточили, затем кровь потекла из разбитой брови, заливала глаз. Он торопливо смахивал ее, стараясь увернуться от жестоких кулаков. Услышал чей-то предостерегающий голос:

– Эй, отроки!.. Драка-то небось до первой крови?

И голос ненавистного Варяжко:

– Нет!

– А как же?

– Пока один стоит на ногах!

Владимир из последних сил бросился на врага. Он видел торжествующую ухмылку. Румяное лицо Варяжко оставалось целым, только на костяшках пальцев появились ссадины. Он почти не запыхался, теснил умело. Владимир обреченно понял, что Варяжко – не княжичи, что любят поспать и поесть. Этот сам явно упражняется до темных мух в глазах. А так как черной работы у него нет, то может упражняться все дни…

Сильный удар в голову потряс. Перед глазами вспыхнули искры, будто в догорающий костер швырнули камень, ноги подломились. Но еще до того как упал, сильный завершающий удар пришелся снизу в челюсть и буквально поднял его на воздух.

Тьма наступила раньше, чем он ударился оземь.