Читать книгу Сулла бы одобрил - Юрий Никитин - Страница 2

За окном холодный мир ночи, темное небо с льдинками звезд, а в нашем кабинете тепло и светло, аромат хорошего кофе, мы все трое в роскошных рабочих креслах, никаким луям в Версале такие удобства не снились.

Саруман Черный, начальник нашего отдела, греет ладони, плотно держа в них чашку. В восемьдесят два года кровь уже не кипит, светел и задумчив, как столетний йог лицом к лицу с вечностью.

Удивительно, как аватарки, которые мы бездумно берем для общения в сетях, прирастают и становятся более важными, чем реальные данные. Уже давно не черный, поседел, а потом и облысел, череп блестит, как яйцо страуса под жарким австралийским солнцем, да и аватарку пытался изменить на более приличную возрасту, но мы продолжаем именовать его Саруманом Черным, для краткости просто Саруманом, пришлось смириться.

Рядом Фальстаф шумно и со смачным чавканьем бодипозитивиста доедает последний кусок пиццы. На столе по соседству с клавиатурой три пустые чашки из-под кофе и картонная коробка, тоже бодипозитивная, с удвоенным объемом. Сто тридцать кэгэ для современного мужчины признак здоровья, а пузо – солидности и достатка. Борьба с весом проиграна, пришлось находить доводы, что так хорошо, так и надо.

Я без кофе и пиццы растекся в кресле, хреново так, что почти теряю сознание, с усилием сосредоточился, мысленным усилием пригасил свет, бьющий прямо в глаза. В нашем отделе НИИ все подчиняется нашим мысленным командам. Свет, кондиционер, кофейник, открыть-закрыть двери и прочее, а с компом вообще в первую очередь, там повторяющиеся команды, и если есть возможность включить-выключить с другого конца помещения, то глупо топать к столу, чтобы ткнуть пальцем в сенсорную клавиатуру.

Фальстаф вытер рот тыльной стороной ладони, здесь все свои, сказал с раздражением:

– Полночь, а чертов народ еще гуляет! Надо же, чемпионат мира по футболу!.. А утром пробки, центр перекрывали. Ждали команды футболистов Аргентины и Нигерии, а самолет задержали на два часа! И все это время проезда не было. А что вечером будет, когда прилетят немцы, штатовцы и колумбийцы?

Я скосил на него взгляд, даже повернуть голову нет сил. Этот живой и вечно оптимистичный жрун, толстый, как Анна Каренина, но такой же легкий в движениях, хотя если поднимается по ступенькам, пыхтит, как Гамлет, принц датский, сейчас встревожен и мрачен, пусть и пытается скрыть тревогу под ничего не значащей болтовней.

Саруман, наконец, поставил чашку рядом с теми, что осушил Фальстаф, сказал мирно:

– Что делать, время такое. Утром зашел на сайт новостей софта от МейдКлаба, а там их иконка мелким шрифтом, зато крупным – пророчество индийского мальчика о конце света!.. И реклама услуг якутской ведьмы.

– В дикое время живем, – согласился Фальстаф уже чуть оптимистичнее. – Все еще… Берлог, что молчишь?

Я сделал слабую попытку сдвинуть плечами.

– Это мы слишком быстро научились… завязывать галстуки. Остальные еще кроманьонцы, а то и павианы. Мы создали науку, хайтек, они – рэп и бои без правил. Для них чемпион мира по боксу выше академика с его работами по квантовой механике. Но их больше, потому мир подстраивается под них. Демократия это же правление большинства?

Саруман сказал со вздохом:

– Теперь и бокс уже нечто интеллигентное рядом с людоедскими боями ММА. Нам мало, что в дикое время в охотку дичаем по собственному желанию, раз позволено и спонсируется властями, так еще и сами… Ладно, я сверку своей проги закончил. А что у вас?

– Готово, – ответил Фальстаф. – Берлог уже матерится, хоть и молча, но я чую, интеллигент все-таки.

– Пора, – согласился я совсем тихо. – Времени в обрез!

Саруман поднялся в одно движение, что выдает сильнейшее возбуждение, хотя обычно встает медленно, опираясь о подлокотники или край стола.

К двери направился тоже достаточно быстро и суетливо, только привычно пошаркивает растоптанными туфлями.

Я вылез из кресла с трудом, руки ослабели, а ноги почти не держат. Если бы не сильнейшее обезболивающее, подвывал бы, не стесняясь коллег.

Саруман свернул на лестницу в подвал, через два пролета снова дверь, толстая и металлическая, как в банковском хранилище, где золотые слитки на миллионы долларов, но у нас «Алкома-2» в полмиллиарда.

Мужчины попадают к врачу в трех случаях: в первом приводит мама, во втором жена, в третьем привозит реанимация. У меня третий случай. Недавно обрадовали насчет запущенного рака четвертой степени, ласты склею через две недели, зато, как сказали в утешение с мрачным юмором, могу пить и есть что угодно, не обращая внимания на диеты.

Именно потому сейчас вот торопимся закончить то, к чему шли последние пять лет. Да и красивше умереть героем, пошел на почти безнадежный эксперимент! Правда, это для некролога, а так лучше потому, что иначе догнивать под капельницей, когда санитарки выносят из-под тебя тазики говна и меняют простыни, молча желая тебе скорее отправиться в ад.

Саруман и Фальстаф, с которыми, помимо своей работы, тайком корпим еще и над вариантами оцифровки человека, натужно улыбаются и делают вид, что все путем. Вот запустят процесс копирования всего мозга, а там в глубинах компьютера через три часа очнется моя копия. Точнее, я сам, так как при нынешнем способе переноса мозг разрушается, это не copy+paste, а больше похоже на cut+paste.

Рядом с массивными и в чем-то футуристичными блоками «Алкомы» привычное рабочее кресло офисного работника, разве что от него к блокам тянутся десятки толстых кабелей, – беспроводная связь в нашем случае не катит из-за низкой пропускной способности.

Я с кряхтением опустился на сиденье, обычное офисное. Жутко скрипнули то ли ножки, то ли мои суставы. Что делать, избыточный вес, руки возложил на подлокотники. Это когда-то будут особые лежаки для оцифровывания личности, а пока что вот так, попросту. И сейчас не всего усеют нейроинтерфейсами, как ожидаемо, а только голову, да и то не всю, попробуем записать лишь работу мозга, лобные части, на спинной не хватит ни мощности, ни емкости.

Оба, как уже не раз проделывали на тренировке, облепили нужные места моего лысого черепа датчиками, не осталось свободного места, даже глаза закрыли. Хорошо хоть теперь не обязательно внедрять чипы в сам мозг, как было с первыми версиями нейросчитывателей.

Я старался не вслушиваться в торопливые шаги рядом, в прикосновение холодных присосок к черепу, вискам, даже к скулам, а на лоб так вовсю давит холодная гибкая пластина с миллионами крохотных считывающих датчиков.

– Держись за поручни, – напомнил Фальстаф с нервным смешком. – Вдруг рванет так, что голова оторвется?

Я сказал с кривой усмешкой:

– Когда Томас Мор опустил голову на плаху, он сказал палачу: «Дружище, размахнись получше, у меня шея крепкая!»

– В сериале этой фразы нет, – уточнил он въедливо, – а теперь историю изучают по сериалам! Да и не было тогда «Алкомы». Нашей девочке голова не нужна, а мозг вынесет, как умеют все женщины.

Саруман закрепил последний датчик, сказал нервно:

– Врубай! Уже все спят, надо спешить.

– Не трусь, – заверил Фальстаф бодро, – подумаешь, выгонят! Пойдем подметать улицы. Сейчас дворники зарабатывают больше докторов наук… И профессия куда уважаемее при нашей мировой демократии.

Саруман недовольно хрюкнул, молча пощупал присоски у меня на висках – там держатся хуже всего, иногда отваливаются сами по себе.

Я ощутил покалывание в темени, начало расползаться во все стороны, словно сверху капает разогретая сметана. Закрыл глаза, стараясь успокоиться как можно больше. Что я теряю? Одинок, организм изношен, на работе полная задница, финансирование сокращают, вот-вот вообще лабораторию закроют, нашли более востребованные обществом направления.

На секунду я открыл глаза, что-то Саруман дышит прямо в лицо, успел уловить его завистливый взгляд. Ему в цифровую копию хочется перетечь больше, чем мне, но у него пульс девяносто, дыхалка неважная, а у меня давление хоть и двести десять на сто пятьдесят, но пульс в покое чуть выше сорока, а перед сном так и вовсе тридцать семь. Для меня это норма, так вот расчеты на «Алкоме-2» показали, что для оцифровки я подхожу больше, хотя и у меня шансы с воробьиный нос, а у Сарумана и Фальстафа – возле абсолютного нуля по Кельвину.

Я проговорил засыпающим голосом:

– Что-то медленно… Можем не успеть…

Температура в помещении начала повышаться, чувствую отчетливо. Несмотря на всю мощь криогенных установок самой «Алкомы», в помещениях приходится регулировать дополнительно, в пиковые нагрузки всегда приподнимается.

Ощущение такое, что медленно засыпаю, уходят тревожащие мысли, перед глазами всплывают смутные образы, преобразовываются, растекаются…

Донесся полный озабоченности голос Сарумана:

– Ты того, сосредоточься… И это, все в кулак, понял?.. Ты – главное, а не все эти…

Он не договорил, да и не надо, мы все в последнее время только и мусолили тему микроорганизмов, без которых мы вроде бы и не совсем люди, потому непонятно, возможна ли вообще оцифровка в принципе.

Теперь даже школьник знает, что в каждом человеке обитает сорок триллионов микробов, то есть в шесть тысяч раз больше, чем всех людей на земле. Без них нам не жить, так говорит наука, хотя есть и возражения.

При оцифровке хоть всего человека, хоть только мозга человек на той стороне окажется чистым, а никто не знает, в какой степени эти непрошеные гады влияют на нас. Одни специалисты доказывают, что помогают переваривать еду и следят за правильной работой гормонов, без них мы бы померли, другие с цифрами в руках сообщают, что вредят намного больше, а так бы мы жили долго и счастливо, еще больше бы умничали и духовничали, а не только о бабах, потому что микроорганизмам выгоден рост популяции.

С появлением на свет ребенка в нем уже успевает сформироваться богатый набор микроорганизмов, что будут расти и развиваться, помогая быстрее созреть и тоже обзавестись потомством.

– Проверим, – проговорил я вслух, прислушался, все равно сказал как-то неслышно, но все равно сумел выговорить, молодец, уже достижение, – все узнаем, все смогем…

Трусливое ощущение, что падаю в бездну, не отступило, но человек с самого рождения падает в бездну, на дне которой окончательное небытие, я стиснул зубные протезы и начал усиленно думать о чем угодно, но только чтобы мозг работал.

В какое-то время ощутил странную раздвоенность, словно по-прежнему в кресле, опутанный считывателями, и будто бы далеко-далеко в странном мире, то ли плоском, то ли многомерном, где темно и пусто.

По нашим расчетам, перенос должен занять около трех часов, я терпеливо ждал, по ощущениям – лежу уже сутки… нет, больше, даже не скажу, сколько, но неимоверно больше… целую вечность… хорошо, злая боль отступила…

Странная апатия, у меня мощный мозг, но когда нет тревожных сигналов, он засыпает. Я с ужасом ощутил, что начинаю растворяться в небытии. Осознание своего «я» присутствует, я то ли уже оцифрован, то ли процесс все еще идет, хотя что-то уж очень замедленно. Скорее всего, я сейчас, как говорят в народе, «уже в компьютере».

Но если мозг оцифрован, то, как мы и обсуждали последние пару месяцев, его сразу нужно чем-то занять. Без постоянных сигналов от окружающей среды или хотя бы от своего животного тела он быстро растворится в окружающем небытии, судя по теоретическим расчетам.

Раньше даже в самом глубоком сне мозг получал сигналы от тела, реагировал на температуру, звуки, запахи, а сейчас прямо на глазах, которых у меня тоже нет, хотя и могут быть записаны, начинает угасать, растворяться…

А вот ни хрена, мелькнула паническая мысль. Сейчас все вспомню, переберу, рассортирую, а как только свяжусь с Саруманом, включусь в работу, буду решать какие-то задачи. Чем сложнее, тем лучше.