Читать книгу Имаго - Юрий Никитин - Страница 6

Бумаги я подписал, местность осмотрел, так что если попробуют поймать на горячем, отбрешусь. Все видел, на кладбище был, познакомился не только с документами, но и с территорией, что под расширение кладбища и новый комбинат ритуальных услуг, оснащенный по самому передовому слову науки и техники. И куда постараются привлечь специалистов высшего класса.

Солнце напекает макушку, словно утеряло календарь, ведь уже осень, пора бы и посдержаннее, посдержаннее. Я покинул кладбище, за это время солнце сдвинулось, мой «фордик» под прямыми лучами накалился, хоть перекрашивай в белый цвет, а от кладбища он метнулся с такой готовностью, словно и сам страшился оказаться в одной из могилок.

Я ехал бездумно, останавливался перед красным светом, поворачивал, уступал дорогу «Скорым» и патрульным, а когда съехал в правый ряд и начал припарковываться, вздрогнул и осмотрелся: где это я? Понял, и теплая грустная волна окатила с головы до ног. «Форд» пискнул вслед, мол, иди, развлекайся, никому не дам вломиться.

Я толкнул дверь, вошел, замедленно огляделся. Из двенадцати столиков только три заняты, зал пуст, да еще четверо веселых парней и одна девушка пьют прямо у стойки. Золотистая струя красиво бьет в классические пивные кружки, а не в плод дизайнерских поисков из тонкого стекла. Рядом на стойке уже отстаиваются четыре кружки, пена оседает медленно, нехотя, демонстрируя качество пива.

Молодой официант проследил, как я медленно пробрался к тому столу, где мы сидели в прошлый раз, выждал, принес меню.

– Два пива, – сказал я. – И… креветки.

– Есть свежие раки, – сообщил он.

– Креветки, – повторил я и зачем-то добавил: – В прошлый раз были креветки…

Вот за тем столом, ближе к окну, она сидела. Я видел ее коротко остриженную головку, иногда даже слышал смех, голос, постоянно заглушаемый пьяными голосами ее приятелей. Внезапно ощутил растущую неприязнь ко всем этим беззаботным парням, а потом неприязнь быстро перешла в ненависть. В висках застучало, кровь бросилась в лицо, кожу опалило, как будто заглянул в пылающую печь. Сейчас бы я всех их просто уничтожил. Без всякой жалости побросал бы под гусеницы танка. Сволочи, они хватают ее, раздевают, трахают…

Я осушил обе кружки, но облегчения не принесло, тут же заказал еще две. Черт, обычно пиво расслабляет меня так, что превращаюсь в медузу, которой все по фигу, а сейчас я как граната с выдернутой чекой.

Сердце сладко заныло. За тем столиком двигались призрачные тени, потом я увидел, как Таня поднялась и пошла в сторону туалета. Остальные галдели, перебивали друг друга, а она шла между столиками, удалялась. Я видел, как она прошла через закрытую дверь туалета.

Ноги мои воздели меня сами по себе, по собственной воле. Я двинулся, как сомнамбула, добрался до туалета. Пальцы задержались на дверной ручке, я представил себе ряд унитазов, Таня на среднем…

Отворил, в глаза сверкнуло чистотой и блистающей белизной. В зеркале отразилась моя вытянувшаяся физиономия.

Я машинально сел на тот же унитаз, скосил глаза и как воочию увидел ее рядом. Она смотрела серьезно и сосредоточенно, меня не замечала.

– Таня, – шепнул я одними губами.

Она медленно повернула голову. Я видел белые изразцовые плитки, что просвечивают сквозь нее, но сейчас реальна только она, а не весь этот мир. И ее бесконечно милое лицо.

– Привет, – ответила она молча.

– Я не знаю, – сказал я, – что со мной происходит…

– А что происходит?

– Не знаю. Какой-то сдвиг в ненормальность. Я уже начинаю с тобой разговаривать… В сибирской тайге говорил, в самолете видел тебя среди облаков, снишься всю ночь…

– Ничего, – ответила она серьезно, – «Тайд» все отстирает. Но ты… приходи сюда еще.

Лестница вывела на просторнейший балкон, посредине белый как снег стол, несколько кресел, но я сразу подошел к ограждению из толстых железных прутьев, сверху узкие перила из дерева. Так хорошо опереться и посмотреть не просто вдаль, а вниз, на мелкие игрушечные машины, смешные приплюснутые фигурки крохотных людей. Легкое приятное головокружение напоминает, что слишком перевешиваться через перила – чревато, лучше смотреть вот так в сторону горизонта. Чувствуешь себя повелителем, глядящим на свой мир с высокой башни, выстроенной для тебя твоим же повелением.

Внизу теплый летний воздух, вон там, далеко внизу, прямо на газоне переносная шашлычная. Там запах жареного мяса, специй, еще дальше – зеленая решетка временного базара для продажи арбузов, дынь. Там тоже всегда сладковато-восточный запах, тонкий, изысканный, напоминающий про Али-Бабу, Синдбада с его Шахерезадой. Там аромат свежих овощей, яблок, лимонов, но здесь чистый прохладный воздух, почти горный, сюда не достигают запахи бензина, разогретого асфальта.

По дополнительному балкону с выходом на лестницу, как уже говорил, на каждые четыре квартиры, но только у нас за роскошным белым столом собираемся, пьем чай, перемываем кости, делая вид, что беседуем на разные возвышенные темы, поглядываем через перила на расстилающийся внизу огромный, сверкающий огнями город… Наш этаж сравнительно благополучен, а вообще по дому продолжаются обмены, переезды, съезды, размены. Тремя этажами ниже, в результате разводов и разъездов, образовалась настоящая коммуналка со всеми ее мерзостями, на пятом этаже обосновались какие-то черные из Средней Азии, навезли кучу родни, детей, оттуда плохо пахнет. Дети визжат и размалевывают стены гадостями, помои льют прямо из окон.

У нас не то чтоб уж очень, но годик тому вместо выехавшей семьи музыкантов поселился какой-то жлоб из Средней Азии. Так как четверть общего балкона принадлежала ему, он всю эту четверть заставил старой мебелью, ящиками, заложил обломками стульев, как площадку между своей и моей дверью. Он и здесь пытался поставить бочки с солеными огурцами, еще какое-то хозяйство, мы бы стерпели, я в таких делах тоже размагниченный интеллигент, но ницшеанец Лютовой просто встретил его здесь же на балконе, дал в морду и, перевалив наполовину через перила, пообещал сбросить, если тот сейчас же не уберет все это дерьмо.

Этот русский азиат орал, визжал, от него жутко воняло, а когда Лютовой отпустил, с промокших штанов сразу набежала зеленая зловонная лужа. Тогда они с женой быстро все убрали, а еще через месяц быстро и, говорят, выгодно сменяли на дом попроще, зато с квартирами попросторнее. Въехал Бабурин, тоже не подарок, но он один занимает трехкомнатную квартиру, ее загаживать ему хватит надолго, прежде чем перейдет к балкону, все мы кривились, но Майданов долго и настойчиво твердил, что все мы люди, демократы, а Лютовой махнул рукой и буркнул, что этот хотя бы не обазиатился, а русские все-таки арийцы, хотя некоторые очень-очень глубоко внутри.

Сейчас я снова заглянул на веранду, пусто, поднялся к себе и сразу включил комп. Пока разогревался, проверялся и давил вирусов, тостерница и кофеварка щелкнули в унисон, теперь у меня свежие поджаренные гренки, кофе, а что еще русскому интеллигенту надо, не квас же?

Пальцы привычно опустились на клаву. По экрану в текстовом формате побежали слова: «Катастрофа самолета», «Кладбище», «Сжигание книг»… Я отхлебнул кофе, подумал и уже медленно, с остановками напечатал слова «Переоценка ценностей».

Дальше экранный лист девственно чистый. В черепе роятся мысли, но в слова пока не выстраиваются. Майданов искренне верит в то, что говорит. Он видит, что юсовцы живут богаче, а вечно голодному русскому интеллигенту автоматически кажется, что «богаче» значит «лучше». А раз так, то мы должны идти по юсовскому пути. Чтоб разбогатеть, понятно. И жить, как считают юсовцы, счастливо.

А то, что по-юсовски счастливо может жить только тот, кто полностью умертвил некоторые стороны своей души, – ему невдомек. Он только видит, что юсовцы очень гордятся, что «умеют жить». Но в наше время, когда о человеке говорят, что он умеет жить, обычно подразумевают, что он не отличается особой честностью. Проще говоря, полнейшая сволочь.

Симптоматично, что взгляды интеллигентнейшего Майданова и бытового хама Бабурина полностью совпали. Заурядный человечек всегда приспосабливается к господствующему мнению и господствующей моде. Более того, Бабурин сумел приспособиться даже лучше рефлексирующего Майданова. Он, как и юсовец по ту сторону океана, считает современное состояние вещей единственно возможным и старается навязать свои взгляды всяким тут умникам, что «не умеют жить».

Можно, сказал я почти вслух, сопротивляться вторжению армий, но вторжению идей сопротивляться невозможно. Мы сумели бы отразить прямое нашествие всего НАТО и СЕАТО… о, тут бы и самые ярые дерьмократы устыдились бы и взялись за оружие! Но мы не смогли выстоять против напора воинствующего мещанства, пошлости, скотства, понижения всего человеческого.

Что делать?

Нужно создавать контроружие.

Еще глоток кофе, гренки хрустят на зубах, разогретая кровь двигается по телу быстрее, в череп бьет шибче, крушит и сносит какие-то барьеры.

Свобода от всякой современной лжи должна начинаться с очищения от груза ветхих авторитетов. Я благодарен Диогену и Аристотелю за их великий вклад в цивилизацию, но я не хочу знаться с человеком, который их цитирует и поступает так или иначе лишь на том основании, что так сказал Аристотель, Ньютон, дедушка Ленин или Дональд Рейган, неважно.

Те гении не сталкивались с проблемами, что возникли в новом мире. Опыт обмена рабов на зерно или способ приковывания невольников к веслам годились в течение десяти тысяч лет, они переходили неизменными из века в век. Менялись только имена народов, стран, племен, но опыт был востребован, тогда знание классиков было уместным и нужным.

Но вот разом все рухнуло. Десять тысяч лет скакали на конях, и классический труд, как подковывать коней для степи, а как для гор, – тоже переходил из поколения в поколение. Но теперь кони только в зоопарке. Пришел Интернет, о котором Аристотель и даже Черчилль ни одним ухом.

Значится, оставим их портреты на стенах, а труды – историкам. От меня, человека этого мира, глубокий поклон, но читать их и следовать мудрым для того века указаниям я не буду. Нужны новые ценности… Ах, все еще нет? Тогда сформулируем, ибо человек без нравственных ценностей – уже не человек, а скот.

В этом мире, мире без нравственных ценностей, лучше всего устроились люди безнравственные и беспринципные, ибо безнравственность и беспринципность в США возведена в идеал, а вот русской интеллигенции пришлось хуже всего. До этого она всячески и с упоением, как бы выполняя некий мистический священный долг, разрушала Русскую Империю, потом то, что осталось от великой империи – СССР, затем – просто огрызок от СССР – Россию. И вот теперь, когда Россия окончательно уничтожена – можно бы сесть слева, как и положено, возле американского сапога, оказалось, что это место занято всякими «европейскими» народами, а она, русская интеллигенция, что всегда плевалась и приходила в неистовство при словах «русское», «русский», «национальное», «патриот», – все равно считается дикой Азией… Да нет, хуже, ибо Азия давно принята в «европейцы», а какие страны еще не приняты, то их примут вот-вот! Всякий видит, что Южная Корея – европейцы, и даже у Северной больше шансов стать европейской державой, в смысле – войти в самые тесные взаимоотношения с миром Запада, чем у территориально близкой к Западу России…

Пальцы поскребли по пустому блюдцу. От горки поджаренных хлебцев остались только крошки, я их тоже собрал в ладонь и схрустел. В голове жар, за окнами черным-черно, только среди тусклых звезд ползет крохотное созвездие из тесно прижатых друг к другу огоньков.

– Человек, – сказал я вслух, – животное общественное. Эрго, нуждается в обществе…

Суставы захрустели с такой силой, что задребезжали окна. Ого, это же сколько я горбился над клавой, хребет уже дугой, а ни хрена толкового не напечатал.

Выскочил на лестничную площадку, через гостеприимно распахнутую на общую веранду дверь видно, что жена Майданова заново отмыла стол, там снова вазочка с цветами, весь балкон сияет, перила блестят. Бедные Майдановы изо всех сил стараются вернуть дому мир, уют, покой. О Марьяне мы все стараемся не расспрашивать, пусть теперь лечит время.

Я вернулся в квартиру, набросил куртку, вечером явно посвежело. Не скажу, что уж очень интеллектуальное общение, но альтернатива – сидеть и работать, а работать я ненавижу. Хоть над расчетами взаимодействия чипов, хоть выносить мусорное ведро, хоть над своей теорией, как осчастливить все человечество.

За столом Майданов, Бабурин, Шершень – этого я знаю мало, жилец с другого конца этажа, у них там такой же общий балкон, но тусовка не складывается. Сам Шершень – молодой и задиристый кандидат наук по каким-то осам с длинным, как хвост у допотопного ящера, латинским названием. Мелькнула Анна Павловна, принесла в розеточках варенье. Майданов сбегал в квартиру и вернулся с еще кипящим электрическим чайником, быстро разлил кипяток в чашки. Он натянуто улыбался, начинается так называемое интеллектуальное общение, в противовес забиваемому во дворе «козлу», хотя я не вижу особенной разницы. Здесь было и от общения русских интеллигентов на кухне, и от якобы присущей русскому народу соборности, то есть собираемости в одном месте, общинности, чуть ли не колхозности или киббуцности, что вообще-то одно и то же.

Хлопнула дверь, Лютовой появился, как кавалергард: прямая спина, живот подтянут, непроницаемое лицо, но в глазах я заметил сдержанное бешенство. Руки его сжимали свернутую в трубку газету.

– О, Алексей Викторович, – сказал Майданов оживленно. – Прошу за стол, мы только по первой чашечке…

Лютовой отрывисто поклонился, сказал «спасибо» и сел. Анна Павловна подвинула к нему розеточку с вареньем, Майданов разливал по чашкам чай. Лютовой расстелил перед собой газету.

– Занятную газету я захватил, – сказал он холодным голосом, бешенство в нем звучало сильнее. – «Вашингтон пост» называется. Слыхали?

– А как же, – ответил Майданов. – Самая авторитетная! Это почти наша газета «Правда» тех времен, ха-ха!.. По ней вся Америка равняется. Да и весь остальной мир.

– Ну-ну, – сказал Лютовой. – Ну-ну. Тогда прочтите. Специально для Женечки Бабурина я сделал перевод, вот эта статья в распечатке на принтере. Прошу, ознакомьтесь…

ИСТОЧНИК ЗЛА

По-видимому, XX в. является самым кровавым, самым жестоким веком в истории человечества. Он заканчивается убийствами, террором, геноцидом в Косове, как и начинался тем же самым в России. Причина, по которой сербы позволяют себе истреблять людей в конце столетия, в том, что подлинные истребители – русские – никогда не были наказаны, их даже не критиковали за их преступления.

«Политическая корректность» возлагает вину за преступления против человечности на отдельные личности или идеологии. Например, недавно Билл Клинтон и Мадлен Олбрайт обвинили Слободана Милошевича в убийствах и этнических чистках в Косове. Но, Билл, Слободан находился в Белграде и, наверное, он лично не убил ни одного косовара. Убивали сербы, которых Мадлен назвала «хорошими людьми». Сербские мужчины, имеющие семьи, сестер, жен, бабушек и дедушек в Сербии, убивают безоружных людей, насилуют, жгут, грабят в Косове, а Мадлен Олбрайт и Билл Клинтон называют их «хорошими сербами».

По этой же больной логике убийство в этом столетии 100 млн человек в России, надо думать, совершалось только Лениным, Сталиным и коммунистами, а не «хорошими русскими людьми». Правда в том, что в этом массовом убийстве участвовали все русские. Вождь отдавал приказы, но сами убийства с энтузиазмом совершались всем русским народом. Оружие было в руках обычного русского в России, точно так же, как теперь оно в руках обычного серба в Косово, и никакая «политическая корректность» не в состоянии это скрыть. На самом деле эти безнаказанные преступления русских в начале этого века и стали причиной всего зла, которое последовало.

К 1938 г. русские уже безнаказанно убили десятки миллионов безоружных людей. Видя это, Гитлер решился на холокост – разве русские не убили к тому времени 5 млн украинцев, не вызвав ни у кого возмущения?

Образ действий также указывает на русских как на учителей и как пример для подражания. В 1938 г. из 230 000 латышей, проживавших в то время в России, русские убили 73 000 – почти всех мужчин в возрасте от 16 до 70 лет. В 1992—1995 гг. в Боснии их братья-сербы убивали в основном безоружных мужчин, а кульминацией явилось убийство почти всех (7000) мужчин в городе Сребреница (1995). Сегодня в Косове сербы опять убивают безоружных мужчин. Урок состоит в том, что геноцид наиболее легко достижим путем убийства всего лишь трети населения (то есть мужчин от 16 до 70), другими словами, уничтожение работников и отцов. Сами русские практиковали это в течение нынешнего столетия, последний раз в Чечне, но их упражнения в геноциде были наиболее близки к успеху в Латвии. Сербы видят, что Россия совершила в Латвии, и пытаются сделать то же самое в Косове. Русские учителя разрушали и сравнивали с землей целые деревни в Латвии и Чечне, как их ученики: сербы – в Боснии и Косове, а Саддам Хусейн и иракцы – в Курдистане.

Сейчас ясно, что время «политической корректности» прошло и наступило время правды, моральности и правосудия. Сербы должны быть выброшены из Косова. Все те, кто служил там после февраля 1998 г., должны получить по 30 лет тюрьмы за геноцид.

После этого мы должны вернуться к источнику зла и уничтожить его, и этот источник зла – Россия. России нельзя позволять существовать такой, какая она есть, но из-за ее запасов ядерного, химического и биологического оружия решение проблемы России – самая большая в мире «распродажа». Дайте каждому русскому мужчине, женщине, ребенку $100 000 с условием, чтобы он навсегда покинул Россию и территорию бывшего Советского Союза. Небольшая, размером со Швейцарию, мини-Россия может быть оставлена вокруг Москвы для 10 млн. русских для сохранения языка. Имеется 125 млн. русских в России, 25 млн. в остатках бывшего Советского Союза. При «распродаже» 140 млн должны будут уехать. Все это будет стоить 14 трлн долл. Поскольку ни один русский не захочет остаться, транши должны быть выделены на 140 млн. мест. Эти деньги будут собраны путем продажи земли и ресурсов России тем, кто потом эмигрирует на эти пустые земли и создаст там новые страны. Параллельно с этим может иметь место сделка по Восточной Сибири, из которой США купили бы настолько большую часть, насколько могли бы себе позволить (то есть покупка Новой Аляски). Это уже было предложено другими – Уолтером Мидом, членом «Совета по международным отношениям» в 1992 г. и Джоном Эллисом из газеты «Бостон Глоб», в 1998 г. финн Ярма Хеллевара предложил, чтобы Финляндия купила обратно Восточную Карелию, которая была отнята у нее Россией. Япония могла бы купить Курилы и остров Сахалин.

Разумеется, страны вроде Чечни и Дагестана стали бы независимыми государствами и не были бы включены в «распродажу».

Несколько основных правил. Не более 5% русских в какой-либо одной стране, чтобы не разложить ее. Следовательно, для США – не более 14 млн русских. Русские получают 30% денег в момент иммиграции и по 10% ежегодно в течение последующих 7 лет, так как вы не можете верить русскому. Все это гарантировало бы, что эти агрессивные, варварские, бессовестные люди не будут больше ни совершать преступлений против человечности, ни учить других это делать. Если вы верите, что характер или воспитание доминируют, то, если русские останутся вместе в России, каждое новое поколение получит и характер, и воспитание от предыдущего поколения. Если бы мистер и миссис Гитлер вместе с их ребенком Адольфом эмигрировали в Дэс Мойнес, штат Айова, то не было бы и холокоста. Давайте же защитим мир, а также и русских людей от следующего русского преступления против человечности. Организуем величайшую в мире «распродажу».

Эйварс Слукис, доктор медицины, газета «Вашингтон пост», 10 мая 1999 г., стр. 16.

За столом царило ошарашенное молчание. Лютовой сказал после паузы:

– Я не хочу комментировать, опровергать или что-то говорить по поводу самой статьи. Но то, что она опубликована в «Вашингтон пост», в такой газете… это не районная газета, как уже сказал уважаемый Андрей Палиевич, дает нам право говорить в адекватном ключе. То есть об уничтожении, расчленении, искоренении такого образования, как США.

Майданов отшатнулся, потрясенный. Лицо его стало белым.

– Да как вы… да как вы… осмелились? Как у вас вообще язык повернулся?

– Вот-вот, – сказал Лютовой мрачно. – Эту статью вы приняли без комментариев. Может быть, не согласны, но возражать не смеете. Юсовцы уже приучили вас, что могут говорить все и делать все. А нам нельзя не то что написать такое, даже сказать… даже подумать нечто подобное!

Я сказал вежливо:

– А может ли кто-то представить себе, чтобы подобная статья была опубликована в нашей прессе?

Бабурин захохотал:

– Да я эти статьи в каждой газете вижу! И по жвачнику только и говорят, как расчленить Россию…

– Бравлин говорит о Юсе, – перебил Лютовой. – Кто-то может себе представить, чтобы в таком оскорбительном ключе написали у нас о США?

Майданов сказал оскорбленно:

– Вы нашему народу таких нехороших взглядов, даже мыслей не приписывайте…

– Нашему доброму, православному, богобоязненному… – сказал Лютовой ехидно.

– Да, – ответил Майданов, – уж позвольте возразить, но в самом деле, нашему доброму! Там могут высказывать все, даже людоедские взгляды, хотя в целом США – факел и светоч западной культуры и действует только в рамках законности. А вот мы даже высказывать такое не должны. Да, не должны! Ибо… ибо у нас от слова к делу расстояние не длиннее рукояти топора!

Анна Павловна суетливо проскользнула за нашими спинами, наполнила чашки. Я поблагодарил кивком, сказал примирительным тоном:

– Это раньше так было. Теперь и у нас только языками мастера… И лизнуть, и просто поболтать. Это у исламистов от слова к делу расстояние не больше диаметра атома водорода…

Лютовой поморщился, словно ему напомнили о бездействии патриотических организаций, заговорил, сразу накаляясь, как о наболевшем:

– Кто спорит, кто спорит? Да, у ислама больше моральных ценностей, чем у так называемой западной цивилизации!.. Но дело в том, что моя Россия – тоже часть западного мира! Хрен с ними, Юсой и ее сворой – пусть бы ислам их перемолол в порошок, я бы только поаплодировал. Но для ислама нет разницы: Юса, Россия или Китай. Потому я вместе с западным миром и буду бить этих гадов!.. Да, гадов. Мне ислам не подходит, ибо у них моральный уровень в прямой зависимости от степени экстремизма. Самый низкий – у «светского ислама» по-турецки, самый высокий – у ваххабитов и талибов, а для меня исключается учение или вера, что обрубают мне доступ в Интернет!.. И даже к телевизору!

Майданов повернулся ко мне:

– А вы как к исламу, Бравлин?

Я развел руками:

– Увы, сказать нечего. У западного мира – наука и технический прогресс, но моральная деградация, у исламского мира… скажем, все наоборот.

– И что выбираете?

Я покачал головой:

– Ничего.

– Э, нет, – ответил Лютовой. – В этой драке на всем земном шаре не найти мудрому пескарику места, чтобы отсидеться! Даже Китаю, думаю, достанется, хотя он, если честно, выбрал себе самую удобную нишу, вы заметили?.. Запад и Восток дерутся, а Китай неспешно набирает левелы, пойнты, собирает бонусы…

– Да-да, – сказал я поспешно, – Китай – это…

Разговор благополучно перетек на Китай, вспомнили с десяток анекдотов, где обыгрывается численность китайцев, поязвили про их менталитет, я подбрасывал дровишки в огонь, время от времени подливал керосинчику, только бы не вернулись к теме Востока и Запада. На самом же деле есть и такой дикий вариант, когда от Запада взять науку и технический прогресс, а от ислама – моральный дух, которого так недостает Западу. Увы, это лишь мечта, она разбивается не только о нежелание Востока и Запада конвергироваться, но и о саму суть фундаментализма… да и о твердолобость западников, не желающих поступаться своими «завоеваниями культуры» в сфере совокупления с животными и швыряния тортами.

А о третьем пути заявлять еще рано. Все, что не уложено в твердые чеканные постулаты, подвергается осмеянию. Правда, даже твердые и чеканные тоже забрасывают какашками, высмеивают, улюлюкают, но все же легче стоять под этим градом, когда есть что сказать, когда не мямлишь, на ходу формулируя новое учение… веру… религию?

И вдруг Шершень сказал совершенно серьезно:

– А вы не предполагаете, что именно в России и появится нечто… нечто, которое изменит это нелепое равновесие? То самое, когда на одной чаше весов – техническая мощь, на другой – духовное превосходство?