Читать книгу На пороге - Юрий Никитин - Страница 6

Часть I
Глава 4

Оглавление

При той слабости, что одолевает в последнее время, я начал оставаться в лаборатории и на ночь. Никого не удивило, многие время от времени, заигравшись с митохондриями и аксонами, не успевают к ночи вернуться домой, звонят, объясняются с родными и женами, а потом с облегчением поработав еще, обустраиваются на короткий сон где-нибудь на диване, если повезет, или в одном из кресел в холле.

Вокруг меня и группы моего сектора повисла завеса молчания. Никто официально вроде бы не знает, что со мной была операция на CRISPRе, опыты над людьми запрещены, умирать нам можно, но пытаться спасти вот такими методами низзя.

В лаборатории все понимают, что переступаем границы не морали, она за нас, а закона, потому делают вид, что вообще нас почти не видят, и не интересуются, как там у нас дела. И тут тоже.

Стресс вроде бы полезен, так утверждают специалисты, а вот сильный стресс может как убить, так и сдвинуть что-то на пользу. В теории, конечно, пока еще не было случая, чтобы стресс что-то сделал заметно полезное, кроме случаев исцеления от рака, но рак вообще-то пустяки, нейродегенерация звучит не так страшно, но средства от нее пока нет, хотя вроде совсем ерунда: изменить всего лишь один ген…

Сперва я чувствовал только жар и нарастающую усталость, потом как-то отключился вовсе прямо за столом в лаборатории, бредил, очнувшись уже на диване, встревоженное лицо Лазаренко нависало надо мной частенько, что-то выпытывал, я отвечал в полузабытьи, снова отрубался.

Когда наконец пришел в себя, надо мной стояли Лазаренко, Лелекин и Медведев, встревоженные и почти осунувшиеся.

Лазаренко первым увидел, что я очнулся, сказал с облечением:

– Ты как? Есть хорошая новость, воспаление сняли… Вроде бы. По показаниям. Представляешь, у тебя воспламенилась вся кора головного мозга!.. Ну, почти вся. Может быть, и не только головного, но я не проктолог, это ты мне скажи, как там глубже по ощущениям… наверное, интересно? Знаешь, вроде бы гепатоцеребральная дистрофия идет на убыль, но общую нейродегенерацию пока остановить не удалось… пока, конечно.

– Дай прийти в себя, – проговорил я слабым, как у мелкой мыши голосом. – Меня не кормили, да?

– Голод полезен, – заявил он. – У тебя как бы лечебное голодание!

– Посмотри в зеркало, – посоветовал я. – А теперь возьми у Медведева и неси сюда всю его корзинку с бутербродами.

Медведев сказал встревоженно:

– А ты что, их есть будешь?.. Нет, не дам уничтожать продукты. Тебе же все равно, зачем еще и продукты переводить?

– А тебе жрать можно?

– Я не жру, – ответил он с достоинством, – и даже не ем. Есть – это грубо. Я смакую, тем самым выказывая им высшую степень восторга и восхищения.

– Жадина ты, – сказал я. – Ладно, вызови мне такси. Чувствую, на своей не смогу.

Лазаренко кашлянул и сказал с сочувствием:

– Я довезу. Нам же почти по дороге! Завезу тебя, а потом на магистраль и через полчаса уже у себя дома.

– Нет, – возразил Медведев, – я отвезу. Он живой материал для моей диссертации!.. Давай поднимайся, дохлячок… Какие у тебя верхние конечности тоненькие… Наверное, задние вообще…

Он поддерживал меня все дорогу до лифта, в самой кабинке и чуть ли не на руках вынес к машине. Охранник проводил меня тем особым взглядом, что, дескать, больше не увидимся, на кладбище придут самые близкие, а он в их число не входит. К счастью.

Медведев бережно усадил меня на соседнее кресло, захлопнул дверцу и, обойдя машину спереди, сел за руль.

– Пристегнуться сможешь? А то рассыплешься при резком торможении… Нет, давай я сам тебя… Может быть, ремень сразу на горло?

– Добрый ты, – ответил я слабым голосом. – Фаталити…

Он хохотнул.

– И гуманный!.. Прямо с ног до головы. Весь из себя гуманист. Всех бы перебил, лишь бы войны не было… Упрись ногами, впереди крутой поворот.

– Зачем? – спросил я.

– Люблю крутые повороты, – заявил он с лихостью в голосе. – Жить надо лихо!..

– Лихо, – сказал я слабо, – это плохо. Не буди лихо, пока спит…

Он хохотнул снова.

– Интересная штука жизнь? Лихо – плохо, а лихой – хорошо!.. Вот так и живем на противоречиях.

Он гнал автомобиль на большой скорости, но в центре компьютер перехватил управление, повел авто почти так же быстро, но математически точно просчитывая дорогу, препятствия, скорость и массу соседних машин, а когда проскочили запруженные улицы, позволил человеку снова взять управление на себя.

Я вздохнул, Медведев покосился на меня с живейшим интересом.

– Не знаю, – сказал он наконец, – насколько это сработало, но ты чуть не склеил ласты, а сейчас вон уже румянец во всю щеку!.. Или это моя езда тебя так взбодрила?

– Лихорадка, – ответил я вяло.

– Лихорадка, – заявил он, – это хорошо. Это здорово! Выздоравливаешь, вот что. Организм борется. Чувствует, что надо, иначе потеряет все. Достоевский с азартом делал бомбу, чтобы убить царя, и не думал о ценности жизни ни своей, ни чужой, но когда стоял на виселице с петлей на шее и до смерти оставались секунды, понял, насколько много теряет!..

Я пробормотал:

– Да теперь это многие понимают. Не так остро, как Достоевский, но достаточно отчетливо, чтобы стараться продлить себе жизнь. Даже ценой отказа от сладкого, жирного, поджаренного…

– Но-но, – сказал он предостерегающе. – И не начинай. Не стану отказываться от сладкого, жирного, поджаренного, печеного, вареного и тушеного… А также соленого и перченого. Да, а еще со специями! Знаешь, я такой себе вчера аэрогриль купил!.. Курицу за четыре минуты готовит! И такая нежная, сочная, в своем соку, корочка хрустящая, коричневая, тает во рту…

– Заткнись, – прервал я, – уже слюнями захлебываюсь. Но все равно к тебе не поеду.

– Что так?

– В прошлый раз чуть не лопнул! – сказал я обвиняюще. – Мне у тебя питаться вредно. Я на твоей диете за месяц бы двести килограммов добавил сверху.

Он довольно заржал, крупный и чем-то похожий на профессора Челленджера.

– А я вот больше не набираю, – добавил он победно. – Сколько ни жру, а все те же двести кило!.. Организм понимает, что для красоты больше и не надо.


Дома пришлось отключить рободока, дурень дважды вызывал «Скорую», а что могут сделать простые и очень простые врачи? Я извинялся за дурака, что реагирует на скачки давления и резкое учащение пульса, что всего лишь эхо процессов, происходящих в моем мозгу.

А ночью ближе к утру пришла странная ясность, ушла тупая давящая боль, что достает уже несколько месяцев, я ощутил, как начинаю вспоминать всякую давно позабытую хрень, вроде того как ходил в детский сад, как ловил в детстве пескариков…

Вообще-то у меня дисциплинированный мозг, и немногими ресурсами, все еще оставшимися у меня, распоряжался экономно, воспоминания детства давно стерты, так что даже и не знаю, что сейчас за воспаление, сумевшее воскресить из глубин памяти старые образы.

Пролежал все утро, наслаждаясь странным состоянием, когда мозг восстанавливает угасшие было нейроны, воскрешает даже бесполезные мелочи. В самом мощном компе, установленном в Аризоне, сто триллионов байт, это единица с четырнадцатью нулями, в мозгу же легко размещается столько байт, что понадобится единица с восемью тысячами четыреста тридцатью двумя нулями.

Конечно, почти все заполнено такой хренью, что даже дураку было бы стыдно хранить подобное, но в мозг записывается без нашего разрешения, а сейчас, как я ощущаю в каком-то странном озарении, вроде бы пошел рост аксонов, дендриты начнут просыпаться чуть позже, даже нейроны восстанавливаются, утолщаются…

Ничем другим не могу объяснить свое состояние, но этот неконтролируемый рост может как остановиться в любой момент, так и привести к гипертрофии, что гораздо вероятнее, и я кончусь гораздо раньше, чем получилось бы при дистрофии нейронов.

Голова внезапно разболелась так сильно и неожиданно, что я попытался встать, у меня в столе наготове сильные обезболивающие, но перед глазами все поплыло, ноги подкосились, и рухнул рядом с кроватью.

Пробуждение было тяжелым, голова налита горячим свинцом, но мозг работает. Я попытался мысленно прогнать пару простеньких тестов, получилось, вспомнил посложнее, тоже получилось.

– Еще не маразматик, – пробормотал я. – Еще человек…

Инет врубился по взмаху руки, движением пальцев в воздухе быстро отыскал тесты посложнее, с трепетом в груди начал проходить… Легко, а этот еще легче, тоже простенький…

Голод заставил двинуться к холодильнику, я сам не ожидал от себя, что начну не есть, а именно жрать, как дикая свинья, которую не кормили неделю.

Вообще-то мозг потребляет четверть всей энергии организма, так что моему еды сейчас нужно даже больше, а лучше еще больше. Как же все-таки хорошо чувствовать себя с полноценным, надеюсь, мозгом! Раньше приходилось для активной работы буквально отключать в себе все отделы, чтобы хотя бы один мог в полную силу…

После еды навалилась дикая сонливость, я дотащился до постели, все верно, спать необходимо, во сне мозг восстанавливается, наращивает новые нейроны или хотя бы восстанавливает связи между существующими.

Еще два дня я ел, спал, снова ел, продукты заказывал в службе доставки, снова ел и все так же, лежа в постели, шарил по инету. Вообще-то технический прогресс ускоряется уже так, что даже я не успеваю следить за новинками. Не только вообще, а за прорывами в медицине, биотехнологиях, где мое поле, а железячники вообще в раже, каждый день создают что-то апгрейденное, улучшенное, мощное, компактное.

Словно ветерком пахнуло в лицо, на экране начали сменяться страницы с новостями хай-тека в биологии. Я задержал дыхание, страница с описанием, как ускорить рост аксонов, застыла, но едва я выпустил воздух, как тут же сменилась другой.

– Да что же за хрень, – проговорил я охрипшим голосом, – я не шевелил и пальцем…

У меня тренированный мозг, все-таки доктор наук, но сейчас с трудом поверил, что перелистываю не движениями пальцев, не гримасами или морганием, как делал раньше, а именно мысленно, что умеют делать самые чуткие из добровольцев после недель тренировок.

Передохнул, сходил на кухню, поел, напился горячего кофе и снова принялся экспериментировать. Да, перелистываю с легкостью. И не только перелистываю, а нахожу все быстрее и быстрее информацию по своей теме церебральной атрофии головного мозга.

Правда, могу и другие темы, просто по своим темам проще, многие адреса мозг запомнил и сразу же выдает страницы научных журналов и специализированных изданий.

Поздно вечером тихо звякнул сигнал вызова, нарочито приглушенный на тот случай, если вдруг сплю, я же тяжело больной.

Я чиркнул по воздуху справа налево указательным, экран засветился, там озабоченное лицо Лазаренко, но пока меня не видит, связь работает только в одну сторону на случай, если общаться не возжелаю.

Согнув указательный, я включил соединение, Лазаренко всмотрелся в меня и сказал бодро:

– О, хорошо выглядишь!..

– Желтый, – поинтересовался я, – или уже зеленый?

Он хохотнул.

– Еще и шутишь!.. Прекрасно. Завтра придешь?

Я проговорил вяло:

– Наверное, у меня депрессия… Никогда даже не знал, что это такое, а вот сейчас… Лежу и думаю, а нужна ли наша мокрохвостая работа вообще…

Он охнул, вытаращил глаза.

– Ты что?.. Мы спасаем людям жизни! Через десяток лет сможем выращивать не просто внутренности, как уже начали, а с легкостью руки и ноги целиком!..

Я пробормотал:

– Но железячники уже почти догнали. Там Ицков их кнутом и пряником… Потом пойдут с нами ноздря в ноздрю. Только вот, если честно, у них перспективнее.

Он поморщился.

– Рука человека – целая вселенная!.. А заменить ее простой железкой?

– Если честно, – ответил я, – простому человеку как-то без разницы, сколько сотен миллиардов там клеток, какие нервы… Ему нужно, чтобы работала и не капризничала… Но ты прав, что-то я какой-то не такой. На всякие депрессии мы права не имеем. Приду! Работать все равно надо.

– Ждем, – сказал он. – Значит, пока отменить сбор денег? А то Медведев уже ходит с шапкой по лаборатории и собирает тебе на венок… Скотина, точно отщипнет половину в свой карман.

– Отменить, – ответил я. – Временно. До прояснения.

– Хорошо, – сказал он, – хотя, конечно, уже и надпись прочувствованную придумали!

– Приду, – пообещал я, – отредактирую.

– А Лелекин голову ломает над пышным некрологом… Сколько работы зря сделано… Ну да ладно, живой так живой… Ждем!

Экран погас, я вздохнул и вышел на балкон, чего уже давно не делал. Шуточки грубые, но как раз они к месту больше, чем жалостливые взгляды и перешептывания за спиной на тему, как ужасно выгляжу.

Мой дом считается высотным, а квартиру снимаю под самой крышей, так что взгляд скользит над постройками вдаль. Там еще один спальный район, за которым такой древний лес, что вот-вот из него выйдут древние славяне или еще более древние тевтоны.

Свежий ветерок со стороны леса, всю западную часть неба охватил красочный закат. Я поймал себя на мысли, что вот мазнул взглядом и через мгновение думаю о другом. А сперва, когда сюда переехал, каждый вечер любовался в диком восторге, щелкал фотоаппаратом, снимал на видео, отбирал лучшие моменты и постил в фейсбуке, инстаграмме, помещал в дропбокс и другие хранилища, чтобы не потерять такую дивную красоту.

Но закаты ладно, привык, потерялась острота ощущений, зато и помимо них много интересного, но… если жизнь будет все удлиняться, новинок не остается, и неужели мир станет таким же безразличным, как вот сейчас эти закаты?

А когда люди станут бессмертными, то и вовсе… Или смогут любоваться дивным зрелищем расщепления бозонов?

На пороге

Подняться наверх