Читать книгу Насты - Юрий Никитин - Страница 4

В дверь постучали, наши было задвигали носами, принюхиваясь, Марину с пирожками всегда слышно еще с лифта, но это пришел приятель Данила Юрик, тихий парнишка, мечтающий нарастить такие же мышцы, как у Данила, застенчиво поздоровался со всеми и уединился в уголке. Обычно он во всем старается подчеркнуть независимость и бунтарскость, пьет и курит, хотя самому противно, вижу, громко ржет, рассказывает похабные анекдоты, но с нами такое не пройдет, видим как облупленного, потому сидит тихо, только слушает и попискивает.

Марина явилась как Красная Шапочка, широкая улыбка на довольном лице и плетеная корзина, накрытая чистым полотенцем, из-под которого по всей квартире поплыли умопомрачительные ароматы.

– Налетай, – сказала она поощрительно, – кто больше всех съест, того возьму подкармливать на ночь.

Немолодая, по нашим меркам почти старая, ей уже сорок и, как осуждающе говорят соседи, в матери годится любому из нашей компашки, но еще бодрая, ездит на велосипеде, одевается стильно и броско, хотя красится чересчур, из-за чего морда выглядит матрешечной, а так ничего, веселая, трахаться предпочитает только с малолетками. Наверное, так поддерживает себе молодость. Ученые Бостонского универа сообщили в ежемесячном вестнике, что мужская сперма приживается в мозгу женщины, делает ее моложе и активнее, вот она и пользуется этим бесплатным и эффективным средством, где, как говорится, все в одном.

– Анатолий? – спросила она.

– Дай и мне пирожок побольше, – ответил я. – Во всем-то ты хороша, Марина.

Она польщенно улыбнулась, понимая, что я имею в виду. Несколько раз, выезжая с нами в дальние прогулки, она тоже обожает демонстрировать сиськи, но не задирает майку, а напротив – вываливает обе поверх, они у нее втрое крупнее Люськиных и, честно говоря, возбуждают сильнее то ли размерами, то ли не такой уж и правильностью, что подразумевает нечто более плотское, чем созерцание Люськиных округлостей, выполненных словно с помощью циркуля и совершенных инженерных инструментов.

А еще она тоже носит очень коротенькую юбочку и не носит трусики, так что обожает либо подниматься по крутой лесенке, когда внизу сидят мужчины, либо сильно наклоняться, поправляя шнурки на кроссовках, так что сзади хорошо видны хорошо выбритые припухлые губы, которыми она всегда очень гордится.

Вот Ленка и Оксана, рассказывала она нам с жаром, впрыскивают силикон в свои нижние губы, а у меня смотри какие, и без него полные и всегда вздутые… И охотно показывала, ошарашивая парней, что не ожидали такой уж предельной вольности.

Она всегда охотно откликалась на «Девушка, покажи сиськи!», но не все догадывались, что ей можно сказать и «Девушка, покажи письку!», ее тоже охотно продемонстрирует, благо низ животика вылеплен идеально, волосики подбривает умело и эротично, а внешние половые губы у нее огромные, сочные, всегда зовуще розовые и вздутые. При малейшем прикосновении выпрыгивает клитор, самый огромный в Бутово, тут же наполняется кровью, вздувается, растет в размерах.

Мне всегда было интересно смотреть, как реагируют на ее выходки люди. Если верить карикатурам, мужчины таращатся охотно, а жены их зло оттаскивают, но на самом деле мужчины окидывают взглядом с вялым интересом: на обнаженную женщину приятнее смотреть, чем на забор или дерево по дороге, женщины иногда фыркают, иногда смотрят внимательно: так ли уж хорош у нее пирсинг в пупке, чаще всего бросят равнодушный взгляд и топают дальше: у каждой есть сиськи, не удивишь.

Никто не зовет милицию, не возмущается падением нравов. То ли всем до фени, то ли абсолютному большинству такое нравится. Я долго раздумывал и пришел к выводу, что все-таки верно последнее. Даже самым благопристойным и добропорядочным нравятся нарушители и нарушения. То есть закон, который я открыл самостоятельно, работает и в этом случае.

Под пирожки и легкое вино мы разработали план, как выразить свои чувства и навредить системе, разломав автобусный павильон на остановке. Сделали его по новой технологии, ажурный и такой изящный, что так и хочется шарахнуть ломом со всей дури, аж зубы свело от желания все это разнести к такой матери, чтобы это вот все не давило нашу самобытность и не подгоняло нас под общий знаменатель.

Зяма проверил по инету и накопал, что там не хрупкое стекло на крыше и стенках, как показалась сначала, а то ли прозрачнейший полистирол, то ли все-таки стекло, его тоже используют для таких укрытий, но трехслойное с перекрещивающимися волокнами, не рассыплется, как обещают конструкторы, даже от сильного удара.

Зяма вырубил комп и сказал победно:

– В общем, крыша и стены павильона рассчитаны выдерживать самый крупный град!.. Но если Данил шарахнется туда головой, такое надругательство и лобовая броня танка не выдержит. Так что можем, да, у нас получится. Бугор?

– Запасемся инструментом, – решил я. – У меня есть ломик с острым концом…

– Фомка? – спросил Зяма с интересом.

Я поморщился:

– Какой ты блатюк! Пусть и фомка, мне все равно, как ее называли в Одессе Остапа Бендера. Данил возьмет молоток, у него их целая куча.

– А мы с Грекором? – спросила Люська живо. – Грекор, ты с нами?

– Хоть на край света, – откликнулся Грекор. – А то и дальше. А куда?

– Вы с Грекором, – распорядился я, – попробуете сперва камнями. Потом мы с Данилом, как тяжелая артиллерия.

Зяма огляделся, Люська все еще сидит на подоконнике, хотя за это время дважды сгоняла в туалет, а еще ненадолго исчезала на кухне, кого-то разгрузила по доброте сердца, Данил с Грекором рассматривают карту города.

– А где Юрик?

Данил поднял голову, огляделся.

– А в самом деле, так тихо испарился.

– Да не один, – сказал Грекор с усмешечкой, – а с Мариной. Она его увела откармливать пирожками. Утром выпустит совсем худого, парнише будет не до протестов и ломки системы.

– Когда туда идем, – втолковывал я, – то идем кучей, понятно?.. Вот как щас. А когда крикну «шухер», все врассыпную, поняли?

– А почему не вместе? – спросил Грекор обиженно. – Туда вместе, а назад порознь?

– И назад вместе, – сказал я терпеливо. – А врассыпную, если шухер, понял? Потому что когда ломанемся удирать все в одну сторону, нас догонят и повяжут. А когда в разные, любой сперва остановится в растерянности: кого из нас ловить, а для нас одна-две секунды форы – это уже победа! Чаще всего преследователь, видя, что потерял драгоценное время, уже вообще не гонится.

Данил сказал уважительно:

– Даешь, братан! Хорошая тактика.

Я сказал, подбодренный:

– Все запомнили? Сейчас по домам, хорошенько отоспитесь, ведите себя весь день хорошо, а то играть в песочнице не отпустят. Встречаемся на углу часов так это в десять вечера.

– Надежнее в полночь, – сказал Зяма. – В десять еще везде народу полно.

– В полночь тебя отпустят родители? – спросил Данил ехидно. – А еще человечество собираешься покорять, марсианин хренов!

Кофейный автомат постоянно прикалывается надо мной, хозяином и господином. Как ни настраивай, всегда наливает чашку «с горкой», обязательно прольешь, пока несешь к столу, а он злорадно хихикает.

Если же попытаться отпить, обжигаясь, из чашки еще на кофейном поддоне, будто конь какой, что ест и пьет только стоя, то этот гад ржет во весь голос и самодовольно думает, что вот еще немного и они совсем покорят человечество, хотя уже и так тренируется, покрикивая: «Досыпьте зерна», «Долейте воды», «Уберите отходы», а я, царь природы, вынужден убирать за ним… и кто из нас срун?

Я выпил две большие подряд, забросил в пасть таблетку алертека и вышел на улицу.

Вечером город становится настолько непохожим на тот, что был здесь днем, что я иногда теряюсь, когда дома стоят совсем не те на месте привычных, будничных и серых, а тротуар, никакой прежде, блестит, вымытый струями поливальных машин, и все хоть чуть заметные здания подсвечены снизу так ловко, что верхние половины как бы царственно парят в воздухе, тяжелые, как межзвездные авианосцы.

Мы сперва собрались в скверике и терпеливо выждали, коротая время с баночным пивом, а когда город начал затихать, прошли за деревьями на ту сторону, там микрорайон тихий, движения почти нет, а троллейбусы начинают ходить с интервалами в сорок минут.

На остановке вроде бы никого. Мы прошли к павильону, зорко оглядываясь по сторонам. Внутри тоже пусто, только на лавке ошметки засаленных газет, старые пластиковые пакеты и пара разбитых вдрызг бутылок, остались только горлышки, каждый выражает свое отношение к системе в меру своей отваги.

Данил первым ударил в полупрозрачную стену бейсбольной битой, мы все вздрогнули от грохота. У меня кишки завязались в узел, вот сейчас со всех сторон сбегутся менты и всех нас повяжут…

Грекор встал рядом с Данилом и начал лупить монтировкой. Грохот стал отвратительным, что-то оглушительно хрустящее, лучше бы по листу железа, хоть и громче, но как-то привычнее, а это мерзко…

Внутри меня страх в одно мгновение перешел в осатанелость, мое тело словно само ринулось в павильон, руки со свирепой радостью, даже с ликованием разламывают скамью, орудуя ломиком, как рычагом, а Данил, Грекор и Зяма остервенело лупят по стенам этой хайтековской остановки.

Зяма оглядывается по сторонам чаще всех, он же и зашептал мне с жаром:

– Смотри-смотри, какой-то козел смотрит…

В тени у забора в двух десятках шагов остановился парень и наблюдал за нами. Я хотел было крикнуть «шухер», но парняга просто смотрит, тревогу не поднимает, даже не попятился, как обычно делают в таких случаях.

Данил и Грекор продолжают остервенело бить по стеклам. Сволочи понаставили бронебойных, уже от трещин белые, как паутина, но все не рассыпаются. Наконец Данил вломился чуть ли не головой, как и советовал Зяма.

Я услышал звон падающих то ли стекол, то ли стекловидных пластин. С ломиком в руке я сделал шаг к парню.

– Ну что, – спросил я негромко, – тебе такое нравится?

Невысокий, интеллигентного сложения и хорошо одетый, даже тщательно, словно отслушал «Травиату» в оперном, он опасливо косился на мою фомку, но ответил почти недрогнувшим голосом и очень вежливо:

– Да, познавательно.

– А ты кто будешь? – спросил я. – Чего смотришь, как в кино?

Он примирительно усмехнулся:

– Извини, но в самом деле интересно. Вы сегодня случайно, или у вас это уже организованно?

Я спросил настороженно:

– А что, бывают и организации?

– Не знаю, – ответил он, – но, по моей теории, если и нет, то обязательно должны быть.

– По твоей теории? А ты кто?

Он ответил с извиняющейся улыбкой:

– Я пишу кандидатскую… на близкую вот к этим действиям тему.

– А-а-а, – сказал я решительно, – ну тогда проверим, кто ты есть на самом деле. Возьми, брось вот это!

Я поднял с земли булыжник. Он взял очень нерешительно, я указал взглядом на разгромленную остановку. Стекла уже усеяли асфальтированную площадку, Данил и Грекор остервенело пытаются выдрать остатки скамейки, Зяма с наслаждением колотит монтировкой по всему, по чему попадет.

Аспирант подошел ближе, камень бросил достаточно неумело, как бросают женщины, едва не попав в Данила.

Камень ударил в последнее уцелевшее стекло, отскочил и покатился по осколкам.

– Хорошо, – одобрил я, – с боевым крещением тебя. Пацаны! Заканчиваем. Все, отступление с победой. Ты… как тебя?

– Валентин.

– Валентин, идешь с нами?

Он ответил живо:

– С превеликим удовольствием!

Моя команда посмотрела на него косо и с диким удивлением, слишком уж не наш по облику да и по тому, как строит и произносит фразы, чересчур интеллигентен, весь какой-то книжный и правильный.

Мое же сердце, напротив, радостно стучало в неясном ощущении открывающихся перспектив. В чем они могут проявиться, не могу и промямлить, но всеми фибрами чувствую, что появление этого Валентина, аспирант он или нет, – некий знак.