Читать книгу С птицей на голове (сборник) - Юрий Петкевич - Страница 15

Глава первая: перепутал

Дома никого не было, и Ваня решил сходить к бабушке через дорогу, а Коля остался с Ваниной невестой. Увидев у бабушки младшую сестричку Алю, Ваня обрадовался. Бабушка сказала, что мама в парикмахерской, и послала за ней Алю. Когда девочка выбежала на горку, мама вышла из парикмахерской, и Аля повернула обратно.

– Идет? – спросила бабушка.

Аля ничего не ответила и спряталась в спальне за швейной машиной. Затопали тяжелые шаги – и все ближе, затем стена в доме вздрогнула. Аля догадалась, что мама села рядом с бабушкой на лавочку и прислонилась к стене. Девочка взобралась на швейную машину и, выглянув в окно, увидела пышную прическу, которую сделали маме в парикмахерской.

– Совсем плохо стало, – пожаловалась Ване мама. – Сегодня еще проживу, а завтра не знаю…

На улице остановилась грузовая машина. Из кабины вылез пьяный папа.

– Зачем тебе прическа, – закричал он маме, – если…

Мама поднялась и побрела с Ваней домой, а шофер открыл борт. Папа бросился ему помогать; они вытащили из кузова гроб и понесли к сараю, но пьяный папа споткнулся и уронил гроб. Раздался гулкий грохот, как с того света.

– Решил подготовиться заранее, – оправдываясь, сказал папа, – чтобы потом не суетиться.

Увидев будущую невестку, мама расплакалась. Ее уложили в постель, и мама закрыла глаза, чтобы не текли слезы. Затем приволокся папа; он слишком был пьян, чтобы поговорить с Ксюхой. В доме накопился тяжелый воздух, и у нее закружилась голова. Ксюха вышла во двор; там голова закружилась сильнее, и, чтобы не упасть, девушка прилегла прямо на траву. К ней подпрыгнул петух, и Ксюха вскочила, испугавшись. Тогда Ваня отправился к бабушке и попросил ее постелить для невесты постель.

– Все ложитесь у меня, – сказала бабушка, – вам надо хорошо выспаться после дороги, – и переставили кроватку Али в кухню около печи, а в спальне положили на полу матрасы.

Проснувшись назавтра, Ваня увидел, как его брат целует Ксюху, которую положили посередине. Выйдя из дома, он пошел осенью по улице в трусах и майке, не зная, куда идет и зачем.

За деревней начинался лес. В лесу текла речка, и он побрел вдоль берега. Вскоре взошло солнце; раздалось щелканье бича. Эхо раскатывалось по лесу, и, кажется, тени от стволов деревьев вздрагивали. Выбравшись на луг, Ваня зажмурился от яркого солнца и не сразу заметил, как рядом с пастухом сидит под кустиком на бревнышке папа. К ним подошла женщина, достала бутылку и налила в стаканы.

– Господи! – воскликнул папа, прежде чем выпить, – прости меня за то, что я обижал покойницу!

Его стало жалко, и Ваня отвел взгляд, чтобы папа не поперхнулся, но вспомнил, как он издевался над мамой, и – тогда, еще ничего не соображая, повернул назад и поплелся нехотя, а потом все быстрее и быстрее. Вдруг он осознал, что мама умерла. Когда он прибежал домой, бабушка уже сама начала распоряжаться – в то время как папа пил водку на лугу. Ваня увидел брата и вспомнил про невесту, но они ничего друг на друга не заимели, когда умерла мама.

* * *

Аля проснулась, почувствовав, что ее оставили одну, и открыла глаза. По выступу на печи гуськом ползли одна за другой только что родившиеся мыши, какие-то облезлые, мокрые, гадкие, но девочка не испугалась, а, наоборот, обрадовалась. Тут появилась тетя Зина, взяла метлу и смела мышей на совок.

– Хочешь со мной на поле? – спросила она у Али и, не дожидаясь ответа, поторопила: – Одевайся скорее!

Девочка не могла быстро собраться, но тетя терпеливо дожидалась. Пока они добрели до поля, солнце спряталось в облаках. Женщины, выбирая свеклу, очищали ее от земли и отрезали стебли. Затем приехал грузовик, который вчера привез гроб. Бросая в кузов свеклу, женщины волновались, что не услышат гудок лесозавода.

Когда набросали полную машину, раздался гудок, и, задумавшись о вечной жизни, женщины поспешили на похороны, и на лицах у них разгладились морщины.

Аля была еще маленькая, и ей можно было не идти на похороны. Тетя отвела ее к бабушке, а сама скорее переоделась в лучшую одежду. На улице остановилась машина председателя колхоза, который тоже по гудку спешил на похороны. Аля боялась его и, когда Сургачев вошел в дом, спряталась за швейную машину.

– А я вижу тебя в зеркале, – заявил он Але и попросил тетю Зину положить от него венок на могилу мамы. И, подавая венок, рука его задрожала.

– Какой неприятный человек, – сказала тетя, когда он вышел, – но и он не может забыть первую любовь.

Тут председатель колхоза вернулся. Пока он разговаривал с тетей, улица заполнилась людьми, и ему нельзя было проехать на машине. Тетя Зина с венком ушла на похороны, а Аля осталась одна с Сургачевым.

– Что там, в окне? – председатель посмотрел на часы, потом на Алю в зеркале.

– Туча, – вздохнула девочка.

– А ты видишь меня в зеркале? – спросил Сургачев.

– Да, – кивнула Аля.

Улица все плотнее заполнялась людьми в черной одежде, и, может, поэтому в доме стало сумрачно, будто вечером. Пришли даже из дальних хуторов, и собрались певчие. Когда церковь закрыли, им негде было попеть, и сейчас, когда все очень жалели покойную маму, над которой пьяный папа поиздевался всласть за жизнь, – церковный хор собрался весь, как на праздник, а их насчитывалось больше, чем сто пятьдесят человек из разных деревень. Тут в один голос они запели молитву, и Аля догадалась: гроб с мамой выносят из дома. Девочка, оглянувшись, заметила в зеркале, что Сургачев так же боится ее маму, как и она, – поэтому и передал венок тете Зине. Председатель колхоза даже вспотел, затаившись. На его лице появилась странная улыбка, и от нее девочке стало совсем жутко.

Голоса певчих удалялись вниз по улице; вдруг на одну минуточку сделалось очень тихо, как перед рассветом, пока не забарабанили по крыше капли и всходился ветер, который опять принес молитву. Сургачев осторожно вышел на улицу, и, когда рассматривал в тени под кленом стрелки на часах, подбежала какая-то собака и укусила его за ногу. Сургачев поспешил сесть в машину и уехал. Загремел гром, молодые тонкие деревца отчаянно гнулись, а на старых деревьях оставшаяся листва вмиг слетела. Еще раз треснуло над головой; небо будто раскололи, как полено топором. Все вокруг гудело и стонало, но дождь никак не собирался. На стекла брызнули несколько капель; пейзаж за окном сразу же размылся. Потом хлестануло, да только на минутку. Опять сделалось тихо, тучу пронесло, и на небе посветлело. Во дворах перекликались петухи, уже готово было просиять солнце, когда на крыльце появилась вымокшая невеста Вани, о которой все забыли. Она пряталась в кустах за огородом, не зная, как посмотреть жениху в глаза, и теперь обрадовалась, что в доме одна девочка.

– Горит, горит! – закричали на улице и побежали на пожар от молнии, и еще раз проехал на машине Сургачев.

Ксюха схватила свою сумочку и тоже побежала как бы на пожар, думая о том, чтобы скорее добраться до станции и уехать на поезде в город. Аля поспешила вслед за ней, но бежать далеко – дым повалил в той стороне, где колхозное гумно, и вскоре маленькая девочка оказалась на улице совсем одна. Она побрела, глядя на небо, где в вышине рассеивались клочья дыма, и наткнулась на гроб, который бросили посреди улицы, когда увидели, что горит гумно. И когда рядом никого не было, девочка осмелилась глянуть на маму, и, заметив на ее лице незнакомое ей выражение, какого ни у одного живого человека не встречала, она не испугалась, а, наоборот, шагнула ближе…

Назавтра с самого утра отправились на кладбище «будить» маму, и бабушка взяла с собой Алю. Из собравшихся родственников и соседей никто не помнил молитв и не умел петь, и они стали пить на могиле водку. Аля попросила у бабушки разрешения спуститься к озеру и сбежала вниз по дорожке между памятников и крестов за оградами. На берегу в бурьяне сидел рыбак с удочкой. Вода в озере после дождя была мутная; чего только в ней не плавало – бутылки, доски, даже оконные рамы. На другом берегу лепились сараи, а за ними строили новую колхозную контору. Ветерок поднимал рябь на озере; бурьян и оставшиеся листья на деревьях шелестели. Солнце заволоклось дымкой, на сердце легла тень, а ветерок все повевал и повевал – рябь на мутной воде пробегала шире, и разрасталась в душе тревога. Услышав голоса старших братьев, Аля оглянулась. Они, спускаясь к озеру, заметили в кустах сестру, но подумали, что маленькая девочка ничего не понимает. Когда умерла мама – не из-за Ксюхи же выяснять отношения, и братьям хотелось обняться и расплакаться, да стыдно перед сестричкой. Она же все почувствовала и скрылась в зарослях, никак не могла выбраться на дорожку и опеклась в крапиве. Едва сдерживая слезы, нашла другую дорожку и направилась вдоль кладбищенского забора, однако дырки в нем не обнаружила. Ей следовало бы вернуться, но девочка обогнула кладбище и с другой стороны подбежала к распахнутым воротам.

Из разговора взрослых Аля узнала, что вчера на пожаре председатель колхоза испугался, и его парализовало вместо ее папы, который пьяный издевался над мамой; и – возвращаясь с кладбища, без конца повторяли: перепутал, перепутал, – а девочка еще не понимала, о Ком так говорят. И, когда проходили мимо дома Сургачева, решили зайти к нему. Председатель лежал в постели, и его жена принесла еще одну подушку. Ее подложили Сургачеву под спину, чтобы он мог сидеть. Председатель колхоза обрадовался, что с бабушкой пришла Аля, и улыбнулся, а девочка уже не боялась его.

Глава вторая: слышишь, светает…

Выйдя из вагона, Ксюха направилась куда все – на набережную. Сильный ветер раскачивал на реке синие волны с барашками, и Ксюха схватилась за поля на шляпе. Два мальчика ехали на велосипеде, упали и засмеялись. Ксюха подумала: с нее смеются, и поспешила пройти мимо. Один из мальчишек поднялся и решил, что мало повалялся; еще упал – лишь бы посмеяться, а у другого локти в крови. Тут Ксюхе стало как-то странно нехорошо – и она увидела распахнутую дверь в церкви. Никогда Ксюха в церковь не ходила, а сейчас зашла. Она знала: в церквях ставят свечи, купила одну. Служба закончилась, народ расходился, и Ксюха оказалась одна перед алтарем, зажгла свечку и поставила. Опять ей стало нехорошо, и она подумала, что в церкви и должно быть так странно нехорошо. Ее затошнило, закружилась голова, и Ксюха вдруг догадалась, что забеременела. Если бы она это почувствовала где-нибудь в другом месте, наверняка испугалась бы и не знала, что такое с собой сделать, но оттого, что в этот момент находилась в церкви, осознала свое счастье, когда ей нельзя было в глаза Ване посмотреть. Она вышла из церкви, дальше еще собор, колонны в два ряда и ступеньки. Она стала подниматься по ступенькам, и все было как во сне. Тут же старый парк, где в бурю вывернуло с корнями деревья, и сразу за собором с колоннами обнажился памятник Ленину, а за ним открылись дали.

Начинало смеркаться, но там, где упали деревья на провода, не зажглись фонари, и Ксюха повернула туда, где зажглись. Под фонарями еще скверик – в нем росли цветы, но засохли осенью, и осталась трава. Ксюха разглядывала траву, словно цветы, и заметила: трава здесь точно такая же, как в деревне рядом с коровником, и она подумала о том времени, когда будет рожать, когда все будет другое – трава вырастет новая и высокая и будет свистеть на ветру, как лоза.

Сзади что-то стало поскрипывать, она оглянулась. Между колонн старушка и старичок катили коляску с ребеночком. Подойдя, Ксюха спросила:

– У вас мальчик или девочка?

Ей ответили:

– Девочка.

Ксюха поняла: у нее тоже будет девочка; еще спросила, как ее зовут, чтобы и свою дочку так назвать. Она не помнила себя и не знала, куда идет, и, оказавшись перед витриной магазина, как в зеркале, увидела себя и остановилась. Мимо шагал какой-то чудик, заметил, как она себя рассматривает, и помахал ей. По небу тучей пролетели вороны, и она воскликнула:

– Сколько их и куда они?!

Прикрывая лысину газетой, этот чудик показал на упавшие в бурю деревья.

– На них были гнезда. – И пояснил: – А теперь вороны не знают, куда перебраться.

Ксюха опять обернулась к зеркальной витрине, не узнавая в ней себя, и внимательно оглядела свой животик – ей показалось, будто он округлился; тут девушка вздрогнула – лысый этот все еще стоит, не ушел, и она тоже помахала ему, но, когда он шагнул к ней, чуть не заплакала.

– Видишь, я тоже машу, – пролепетала. – Как тебя зовут?

Ворыпаев достал из кармана паспорт и показал ей.

– Ну так что? – пошатываясь, к нему подошел краснорожий мужик. – Извините, обознался, – оглянулся на Ксюху.

– Почему к тебе постоянно пьяные привязываются? – спросила она у этого Ворыпаева.

– Откуда ты знаешь, – удивился он, – если мы едва познакомились?

На лавочке играли на аккордеоне по очереди два мальчика, и тот, который отдыхал, спрятал руки под себя, под попу, чтобы отогреть пальчики, и улыбался. Ворыпаев бросил в шапку на земле несколько монет.

– Страшно здесь?

– Наоборот, – ответила Ксюха, – я хожу сюда успокаиваться. Давай зайдем!