Читать книгу Пряники - Юрий Пыль - Страница 3

Федор Штоколов гордился не только своей фамилией, но и именем.

– Федор – это от Шаляпина, – говорил он, – а Штоколов – это Штоколов!

Смеялся, конечно, народ, да и сам Федор смеялся, потому что человек такой – веселый, смешливый, и говорил все шутейно.

Но по-настоящему он гордился своей профессией тракториста, потому как профессия эта делала Федора самым нужным человеком с весны и до весны. Тем более, что человек он был не жадный, ставка у него твердая и не только на все времена года, но и на все виды услуг. А услуги простые: огород вспахать, дрова там, навоз привезти, зимой – снег отгрести.

Вот, к примеру, огороды весной соседям надо вспахать. В связи с инфляцией ставки у разных ООО всякий год, а то и месяц, растут, а тут подходят к Федору: огород, дескать, надо вспахать, сколько возьмешь?

– У меня ставка одна, – солидно отвечает Федор, и добавляет: – в валюте.

– Сколько же это? – испуганно вопрошает потенциальный клиент.

– Литр, – кратко отвечает Федор.

– За сотку?

– Да, не-е – за всё, – Федор говорит без выпендрежа, просто, как факт.

За что его и уважали не только односельчане, но и дачники, которых развелось на селе больше, чем самих селян.

Но и обижались некоторые, в основном, конкуренты, такие же трактористы как он. Однако не били, трактор не взрывали, в топливный бак песок не подсыпали – как заведено в конкурентно-капиталистическом мире. Может, не привыкли еще, не влились в рыночную экономику, а может, из-за покладистого и веселого Федькиного характера. Он же этот литр со своими конкурентами и распивал.

Как бы-то ни было, постоянная такса Федора и сгубила. Пил, то есть он сильно. Каждый день. Жене его, Вере, это не нравилось. Да и какой жене понравиться, если разобраться.

Короче, думала она думала, ходила по разным там экстрасенсам, да бабкам, испробовала разные средства – а Федька пьет как пил, да еще песни распевает, как оглашенный, он же Штоколов, да еще Фёдор, почти Шаляпин. Вера как песню, какую услышит, в основном арии оперные или там «Дубинушку», да еще под аккомпанемент тракторного мотора, то знает – Федька домой возвращается. Не то, чтобы он буянил, скандалил или еще что иное, но какой бабе понравится, коли мужик каждый вечер пьяненький. Хотя, чего плохого-то, если разобраться?!

Одним словом, решила она использовать последний способ, услышанный ею от старой шорской шаманки – специально ведь в Таштагол ездила, бабку эту разыскивала. А способ простой: у собаки хвост отрубить да в вино крови с хвоста накапать и мужику того вина выпить дать – вроде как сразу пить бросает. То есть совсем.

Взяла она бутылку «Кагора» – церковного, между прочим, вина – о-хо-хо! – вино в шкаф поставила и момента ждет подходящего.

А тут как-то в субботу Фёдор с работы рано вернулся, поддатенький, конечно, но не шибко, негромко так поет: «Эх, дубинушка, ухнем…»

Вера его пение услыхала, быстро во двор, Шарика за шкирку и топором шмяк по хвосту, кончик, правда, только отрубила, жалко пса-то своего, крови – кап-кап – накапала с хвоста в поллитру и в дом. Шарик визжит, аж «Дубинушку» забивает, но в конуру залез, затих постепенно.

А вот и Федька, в избу заходит, сапоги стаскивает, носки в угол бросает и за стол.

– Что-то я, Вер, оголодал сегодня и устал, а?!

– Феденька, – Верка перед ним стелется, уговорить же мужика надо, – может, с устатку винца выпьешь?

– А что – водки-то у нас нету? – спрашивает Федор, а уж у него в голове мысли ворочаются: «Чего это Верка сегодня расщедрилась-раздобрилась – сама вина предлагает?..»

– Да нет, Федя, вино только и есть, – Вера ему мягко так отвечает.

Опять вопрос: то все лаялась да гавкалась, а тут вдруг – ласка такая.

– Вер, – говорит Фёдор, – ты бы капусточки, что ли принесла, да, может вместе и выпьем, – у него же своя мысль крутится да никак не закрутится – время надо на обдумывание.

– И правда что, Федь, – смиренно говорит Вера, а сама тоже размышляет, что ей, дескать, вино это с кровью собачьей не навредит, а ради дела…

В погреб пошла.

А тут дочка в избу забежала, папку увидела, обрадовалась.

– Папа, ты что так рано-то нынче? – бутылку на столе увидела. – Пап, а мамка сегодня хвост Шарику отрубила, он что у нас породы какой-то?

– Да нет, доча, – отвечает Фёдор, – он породы дворняг, таким хвосты да уши не обрубают, – тут какое-то подозрение в душу к нему закралось. – Ну и что?

– Что – что?

– Дальше-то что мамка с хвостом сделала? – уже с тревогой спрашивает Фёдор.

– А ничего, она крови с хвоста в бутылку капнула, а хвост в огород кинула…

То ли Фёдор слыхал об этом антиалкогольном методе, то ли черт его дернул, короче, налил он в стакан вина из бутылки, да и выпил. Услыхал шаги Веркины в сенцах, ещё стакан, да и туда же…

Дочка во двор побежала, а он под стол.

Одним словом, заходит Вера в дом с банкой капусты и видит: бутылка стоит на столе почти пустая, а Фёдор – Федька-то ее разродимый из-под стола на нее глаза таращит, язык высунул и …гавкает.

Верка, конечно, женщина сильная, крестьянского характера, в обморок не упала, но все же ей несколько дурно сделалось.

Ну и первое душевное движение, само собой, – в контору, к телефону. Вызвала она «скорую», а там ее спрашивают:

– А что с мужем случилось?

– Гавкает, – простодушно отвечает Вера, а сама не верит, что ей поверят, – прямо вот лает, как Шарик…

– Какой Шарик?

– Собака у нас – Шарик.

– А, – голос на другом конце провода, – так вам в ветлечебницу надо…

– Какую ветлечебницу! – отчаянно завопила Вера. – Муж у меня гавкает, лает он.

– Понятно, понятно, гражданочка, вы не волнуйтесь так. – У него раньше такое случалось? – спрашивает диспетчер.

– Не, раньше он только пел.

– Что пел?

– Ну, арии там разные, «Дубинушку». Как Шаляпин.

– Понятно, понятно… гм… На учете состоит? – опять спрашивают ее по телефону.

– Да нет, вроде, – говорит неуверенно Вера, потом вспоминает, – А состоит, состоит…

– Где?

– В военкомате состоит, – облегченно говорит Верка.

– Хорошо, – спокойно, хотя и недовольно говорит голос, – высылаем бригаду.

– Какую бригаду? – Спрашивает Вера, да только слышит гудки.

Она, конечно, домой, Фёдора же собирать надо, заходит, а он, голубчик, сидит за столом, вино допивает и капустой заедает.

– Ты где это, Вер, ходишь? – с улыбочкой говорит он. – Я уж тебя не дождался, извиняй.

– Феденька, милый! – заголосила Верка. – У тебя прошло все?

– Чего прошло? – как ни в чем не бывало, косит Федька пьяным глазом.

– Да лаял ты, Федь, – присела на табуретку Вера, – так лаял, я испугалась, «скорую» вызвала.

«Во как!» – подумал Фёдор.

– Ты что, Верка, сдурела что ли? – спрашивает он. – Тебя ж оштрафуют сейчас…

– За что?

– За ложный вызов, дура! – Фёдор засуетился, сделал вид, что волнуется, заодно вино допил. – Что же делать-то?

– Вот что, Вер, – сделал он умное лицо, сурово посмотрел жене в глаза. – Давай-ка в шкаф – быстро.

– Зачем, Федь?

– Чтобы не оштрафовали, балда, – он засуетился, забегал, закрывая и открывая разные двери и дверцы, даже в тумбочку заглянул. – Ты что не понимаешь! Ты что семью обезденежить хочешь! По миру пустить?!

Пока суетились, руками хлопали, слышат, сирена воет – «скорая». Да не просто «скорая», а психбригада едет, это уж потом точно узнали, когда приехали. Федька жену в платяной шкаф засунул, дверцы прикрыл и сидит, капустой хрустит.

Ну, заходит врач, щупленький такой, но зато с ним два амбала в белых халатах, морды кирпичом и руки наготове.

– Что случилось? К кому вызывали? – засыпал щуплый вопросами.

– Да что случилось, беда случилась, – вежливо так и с сожалением отвечает Фёдор – морда у-умная…

– Короче! – говорит один из амбалов. – Кого забирать?

– Да я не знаю, – опять же Федор с сомнением говорит, – может, и забирать не надо.

– Вы не стесняйтесь, – щуплый, – говорите, как есть, а мы разберемся…

– Чего разберемся, – зарычал второй санитар, – мы что зря столько ехали!

– Беда, одним словом, – с надрывом говорит Фёдор, а сам на санитара с укоризной смотрит. – Жена у меня задурила, Верка…

– Как задурила-то?

– Да все прячется куда-то, то на чердак залезет, то в шкаф заберется, боится, что ли кого?!

Щуплый очки снял, он в очках был, протер стекла, внимательно и очень серьезно посмотрел на Фёдора.

– Дело не шуточное, – помолчал и очень мягко спросил: – А сейчас-то она где, голубчик?

– Да вот опять в шкаф забралась, сидит там, – развел руками Фёдор и указал глазами на шкаф, где сидела ни жива, ни мертва Верка.

Не прошло и секунды, как амбалы извлекли Веру на свет божий, и не успел Фёдор слова сказать, как щуплый всадил ей укол в руку.

Верка, которая до этого пыталась вырваться из рук амбалов и что-то там кричала, в один момент обмякла, заулыбалась и мирно пошла под руки с двумя санитарами к выходу.

Фёдору, конечно, было не совсем хорошо, когда Веру увозили из дому. Чувство мести как-то сразу ушло из души, и он уже пожалел, что так жестоко пошутил, особенно, когда увидел враз опустевшие Веркины глаза и бессмысленную улыбку после укола, но и поделать ничего не смог, руки-ноги не шевелились, то ли от таких быстрых действий санитаров-амбалов, то ли от испуга – а вдруг и его так схватят, скрутят и увезут.

На второй день, на трезвую голову у него на этой самой голове волосы зашевелились – что ж наделал-то! – собственную жену, мать их дочурки (да и любил он обоих, как оказалось, очень сильно) в дурдом, в психушку отправил!

А ещё и дочка вопросы разные задает.

А ещё и соседи вдруг интересоваться стали: где ж это Верка-то пропадает?

А ещё и пить расхотелось.

После обеда сел Федька на свой «Беларусь» да и двинул в город – благо он под боком был.

Главврач – мужик полный, седой и с добрыми, как у тихопомешанного психа, глазами, на просьбу Фёдора отдать жену ответил коротко:

– Сорок пять дней.

– Чего сорок пять дней? – Уже догадываясь, оглушено спросил Фёдор.

– Курс у нас – сорок пять дней, – мягко улыбнулся главный врач.

– Понимаете, – начал Фёдор, – это я пошутил так…

И рассказал всю историю.

Врач и в самом деле оказался добрым, Фёдора выслушал внимательно, посмеялся в меру, потом запросил историю болезни, полистал, что-то уловил в закодированных врачебных закорючках, вызвал Веру, поговорил с ней, хоть и заторможенной, а потом, в нарушение им же установленных правил и, наверное, медицинских предписаний и указаний сверху, Веру выписал.

А Федька с тех пор не пьёт. Почти.

Но именем и фамилией своими по-прежнему гордится. И арии исполняет. Даже трезвый. И Верке это нравится.