Читать книгу Мертвая пехота. Книга первая. Крах - Юрий Погуляй - Страница 2

Вечер первого дня

В чем заключается вахтенная работа на планете Раздор? Стратег[1] Элай Ловсон знал ответ на этот вопрос. Так что, если кому-то интересно, то спросите Ловсона, и он ответит, что работа на Раздоре – это непрекращающаяся битва. Битва с самым опасным и непобедимым врагом империи Лодена. Имя которому – смертная скука.

Вахта в «Гнезде» – это месяц бессмысленного бдения посреди вонючих джунглей, в шестидесяти километрах от славного Города-на-скале. Медвежий угол новой цивилизации. Темное, мрачное, угрюмое обиталище имперской армии, затаившейся в отдалении от радужных красок нового Раздора. По вечерам, при хорошей погоде, Элай забирался на караульную вышку у ворот и, обмениваясь с часовыми ничего не значащими репликами, подолгу смотрел на сверкающие огни далекого горного поселения. Ловсон не хотел признаваться даже самому себе, но Город-на-скале манил его пуще отпуска. Стратег честно пытался поставить себя на место первопроходца, на место искателя. Представить себя свободным человеком, строящим собственный мир, собственный город. Прокладывающим проспекты и придумывающим для них названия. Планирующим станции пересадки и трассы до рудников. В этом было что-то магическое, что-то сродни работе творца. Сейчас в далеком Городе-на-скале еще нет шума имперских мегаполисов. И грязи, присущей им, тоже нет. Нелегальный мир пока еще не получил в свое распоряжение новеньких адептов с потухшими глазами, суровыми лицами и опустошенными кошельками и душами.

В такие моменты, глядя на игру огней, Элай завидовал колонистам. Они строили новый город, новую вселенную. Воодушевленно, как помилованные смертники. Поселенцы Раздора вырвались за миллиарды километров от дома, чтобы начать все с нуля и не допустить тех ошибок, что остались в прошлой их жизни. И, Лоден свидетель, с каким же энтузиазмом они отнеслись к этой миссии.

Город-на-скале вырос над джунглями, взгромоздившись на утесы хребта, идущего с севера на юг. Опутал его паутиной дорог и подъемников, взрастил сотни башен и каскады домов. Засадил камень садами, поработив мертвую стихию. В верхних кварталах так и вовсе казалось, будто тебя занесло в сердце хвойного леса. Селились там люди побогаче, способные оплатить работу жрецов Элементиума[2]. Деньги могут многое и легко позволяют своим обладателям сладкий вечерний чай на каменной террасе, под сенью впившихся в скалы сосен. С непременным видом на долину, где царствовало бурое море джунглей Раздора.

Элай частенько там бывал. Разумеется, тайно для горожан и начальства. Дожидался окончания вечернего сеанса связи, отчитывался перед Радикалом о состоянии дел, охотно отвечал на равнодушные вопросы стареющего боевого лорда и старался не смотреть в сторону часов, которые висели как раз за мониторами пульта. Командир слушал его без энтузиазма, отстраненно, проходя избитый и потому единственно верный ритуал. Ловсон видел, что Радикал сдает и что даже жрецы Медикариума[3] не смогут поднять бывалого лорда на ноги. Судя по участившимся в последнее время вспышкам ярости – командир и сам осознавал свое ближайшее будущее и потому к молодым, наступающим на пятки стратегам, относился с подозрением. Ведь кто-то из них займет место боевого лорда. Может быть, им окажется и Элай, кто знает? Но победить старость Радикал уже не мог. Несомненно, его ждет достойная пенсия и великолепный уход. Во всех смыслах этого слова.

Но кому из нас хочется уходить?

После беседы с Радикалом Элай всегда отправлялся к себе в коттедж. Мимо плаца, вечно забитого тренирующимися бойцами под зорким надзором младших тактиков, мимо казарменной части, со скучающими и постными лицами обитателей, мимо столовой, вечного пристанища старших тактиков и ловуров[4]. Служба есть служба. И Элаю она не нравилась. Армия должна воевать. Солдат обязан сражаться.

Иначе наступает летаргия.

С такими тяжелыми мыслям Ловсон добирался до офицерского квартала, представляющего собой ровные ряды небольших коттеджей, разделенных аккуратными лужайками, аллеями, дорожками. Его дом находился чуть на отшибе. На углу этого «квадрата-обитания». В трех сотнях метров от серого забора, кое-где потрескавшегося от натиска джунглей. С соседями Элаю повезло. Слева жил ловур Тэмс, в прошлом году подравшийся на пьяную голову в одном из кабаков на станции, и прошедший модификацию в храме Медикариума. Теперь угрюмый, недружелюбный офицер кулаки не распускал и вел себя тихо-тихо. Ловсон видел его только на построениях, и понимал, что перед ним уже не тот Тэмс, с которым он служил раньше. Того Тэмса прикончили жрецы Медикариума, как пить дать. Выдавили душу шумного солокерца[5] из тела, и поместили туда мертвеца.

Позади жил старший тактик Бойл «Дубина». Туповатый, грузный и необычайно ответственный командир. Элай ему доверял. Знал, что «Дубина» расшибется в лепешку, а поставленную задачу сделает, даже если ею окажется сортирная яма, в которой можно похоронить Лоденского мамонта[6]. Звание старшего тактика для Бойла было потолком, но при этом и пиком воинской карьеры. Но больше всего Ловсон любил «Дубину» за гробовую тишину в его доме. Бойл вечно пропадал где-то в казармах, среди солдат, а когда возвращался – вел себя тише смерти. И лишних вопросов никогда не задавал.

Поднявшись на крыльцо, дождавшись щелчка замка, Элай попадал в полумрак опостылевшего жилища и молча переодевался в гражданское. Деловито, собранно, без единого лишнего движения. В его комнатушке хватало милых излишеств, являющих собой предмет черной зависти даже для старшего командного состава. Но Ловсону было нужно что-то большее, чем бесконечный офицерский бар, да щепотка прокхатовской дури[7]. Ему хотелось строить новый мир вместе с жителями Города-на-скале, видеть, как воплощается в жизнь его мечта, и чувствовать, как жизнь вновь обретает смысл.

А не торчать цепным псом в джунглях, выполняя бессмысленную и скучную работу. Изо дня в день подхлестывая обленившееся военное чудище империи.

Перед самым выходом он аккуратно складывал черный плащ стратега, бережно разглаживал ладонями шелковистую ткань и долгое время смотрел на серебряную вышивку, прежде чем закрыть ящик. Вид раскрытой книги, его родового герба, словно помогал справиться с тяжелыми мыслями. Напоминал Элаю, что он не один. Что на далекой Приме, в нескольких звездных системах отсюда, в поместье на берегу Глубокого озера его ждут мама, отец и Санни, любимая жена.

Перед выходом он подходил к зеркалу, несколько минут смотрел на крепкого длинноволосого мужчину с острой русой бородкой, и ему всегда казалось, что он видит не свое отражение, а совсем другого человека. Не волевого командира, а художника, который оказался не в том месте и не в то время.

Ловсон плотно закрывал за собой дверь, по привычке дергал замок и на пару мгновений задерживался на крыльце, вдыхая влажный, густой воздух Раздора. Смотрел на огни казарм, на приглушенный свет в доме Тэмса и, наконец, шел к проходной, где поджидал Нару.

В Город-на-скале они всегда отправлялись вдвоем. Он – стратег «Имперских карателей» и она – морт[8] Нара, жрица Медикариума, приписанная к их подразделению.

Они добирались до поселения и неспешно бродили по аккуратным улочкам новой жизни, представлялись случайным жителям художниками с Ливня, ищущими место для их будущей галереи. И иногда Элаю даже удавалось забыть о том, что они никогда не нарисуют ничего лучше боевой схемы или анатомического рисунка раненого солдата. В такие моменты он готов был до хрипоты спорить с поселенцами о цветах, красках и недостатке света на той или иной площадке. Да что там говорить – в этих наивных прогулках Ловсон находил какое-то странное, удивительное счастье.

В Городе-на-скале пахло детством. Другим миром, который мог бы принадлежать им, не соверши они свой выбор много лет назад. Здесь шла большая, интересная игра, которая полностью поглотила и Нару, и Элая. И эта игра создала нечто большее. Нечто загадочное. Между мортом и стратегом появилось… что-то. Что-то неуловимое. Тонкое, чарующее. Запретное. Признаться честно, Элаю нравилось общество прелестной Нары, рядом с ней он почти не скучал по дому и даже порой чувствовал давно забытое щекотание в груди. Симпатичная жрица была мечтой многих бойцов гарнизона. И, стоит отметить, доступной мечтой. Даже Ловсон, не интересующийся личными приключениями своих подчиненных, слышал о ее безумном романе с каким-то черноусым молодым тактиком. Знал о разбитом сердце ловура Рудольфа и видел, как еще один ловур – Тимми, из молодых, поглядывает на Нару с такой страстью и обожанием, что хотелось охладить его пыл в карцере.

Но ее любовные похождения Элая не трогали. И, несмотря на это, он все чаще чувствовал себя монстром, вспоминая о Санни. Конечно, та знала, на что идет, когда выходила замуж за кадрового военного. Но вряд ли догадывалась, какие поганые мыслишки роятся в его голове.

У проходной он обычно оказывался первым. Пересекал коридор со сканерами, игнорируя писк детекторов, останавливался у выхода и ждал, чувствуя на себе завистливые взгляды дежурных. Солдатам корпусов в город было нельзя, а вот ему высокая должность позволяла обходить некоторые запреты, чем Элай нет-нет да и пользовался. В конце концов, для всего вахтенного гарнизона «Имперских карателей» он, стратег Ловсон, был царем и богом. И выше него стоял лишь боевой лорд Радикал, стареющий на орбите Раздора. Вот там, на станции Корпуса, так наглеть не получится.

Да и незачем там наглеть…

Сегодня Нара задержалась больше обычного. Элаю даже пришлось разговориться с дежурным – неизвестным ему тактиком, у которого на нагрудном датчике мерцало красным приятное число «5000». Хороший рейтинг для этого звания, надо бы запомнить бойца. В будущем может пригодиться.

Сам Ловсон был шестнадцатым. И иногда это число приводило его в трепет. Безмолвные адепты Калькуляции считали, что среди полумиллионного гарнизона «Имперских карателей», разбросанных по нескольким звездным системам – он, Элай, является шестнадцатым по значимости и умениям бойцом. Шестнадцатый из пятиста тысяч. Неплохой результат? Для единственного сына из рода Ловсонов, всегда далекого от правящих домов, весьма недурной пост, полученный немалой кровью.

Отчасти потому, что он воевал здесь прежде. Двадцать лет тому назад…

Не хотелось вспоминать, сколько времени и сил ушло, пока он поднимался с тактика до старшего тактика, ловура и, наконец, стратега. Сколько сил и нервов было потрачено на тренировках, множественных курсах, сколько произошло личных дрязг и сколько интриг оказалось разрушено, да и сплетено, если быть честным, тоже. И вот теперь он командует подразделением из пяти тысяч солдат, сейчас базирующимся в «Гнезде» неподалеку от славного Города-на-скале. Ближайшие десять дней он единоличный хозяин военной базы, оставшейся еще со времен битвы за Раздор, когда колонизационный флот империи встретил на планете Улей[9] и, слава Лодену, уничтожил его, очистив систему. Инсектоиды в те времена частенько вылезали из Глубины[10].

Прошло всего лишь двадцать лет с того дня. Краткий перерыв в вечной войне с Ульем. Небольшая передышка, которая должна поскорее закончиться. Потому что так хотел Элай. Потому что тогда у него будет хоть какая-то иная цель, кроме дальнейшей военной карьеры, превратившейся в погоню за цифрами. Потому что тогда, когда жуки рвали на части штурмовые бригады «Кровавого мора» и отступали в горы под ударами Лоденских Мамонтов, Элай Ловсон был по-настоящему жив.

Только война могла дать ему возможность поучаствовать в чем-то значимом, в чем-то большем, чем ежедневные отчеты усталому Радикалу.

Нара пришла с планшетом, в котором хранились их мнимые картины (и которые они частенько показывали случайным собеседникам в Городе-на-скале). Элай задумчиво коснулся взглядом ее маски, богато украшенной вязью медикариумовских рун. Интересно, что таится за металлической защитой, тянущейся от висков, закрывающей лоб и спускающейся к носу? Ему было известно, что Храм оставляет отпечатки на лицах своих жрецов. У кого-то они вовсе не появлялись, у кого-то были вполне безобидными, а кого-то уродовали до неузнаваемости. В двухстах километрах от «Гнезда», среди лесов пряталась база Медикариума. И верховодил там обезображенный знаниями Клирик Войны. Абсолютно лысый, без бровей и ресниц, с глубокими запавшими глазами, покрытый шрамами, словно татуированный наркоман с Прокхата. Нижняя половина его лица была сокрыта металлической маской, прячущей изуродованный рот. Почему-то магия мертвой плоти первым делом атаковала зубы, десны, губы. Многие жрецы Медикариума носили подобные украшения. Впрочем, в последние годы мода перекинулась и на аристократию. Особенно увлекались такими масками молодые красавицы на Приме и Ливне, и Элаю не давала покоя мысль: скрывает ли Нара уродство или подчеркивает свое великолепие?

– Дор[11] стратег, – почтительно склонилась она в пародии на церемониальный поклон. Элай не отказал себе в удовольствии скользнуть по ее изящной фигурке взглядом. Внутри что-то приятно шевельнулось.

«А как же Санни, Элай?»

– Ты опоздала, – отметил он.

– Ну, не все страдают бездельем, дор стратег. Некоторым приходится и поработать, – сверкнула улыбкой Нара, но глаза за металлической маской смотрели безучастно, равнодушно.

К этому взгляду сложно было привыкнуть. Вообще с мортами общаться нелегко: никогда не знаешь, что на самом деле у них на уме. Ведь ты для жреца Медикариума то же, что и забарахливший двигатель для механика. Он знает, что в тебе нужно поменять, где подкрутить и от чего избавить. Знает всегда… И потому взор морта пуст, словно взгляд покойника, даже если сам жрец искренне улыбается.

Впрочем, это тоже странно волновало Элая. Почему-то он частенько ловил себя на мысли, а как изменится ее взгляд, если они займутся любовью? Будет ли он такой же отстраненный, глубокий или же подернется страстной поволокой? Закатятся ли ее глаза в миг блаженства или будут равнодушно пялиться из амбразур маски?

Ему казалось, что оба варианта будут прекрасны. Но ни одному из них не суждено осуществиться. Потому что на Приме его ждет Санни.

– Машина у ворот, дор стратег, – подал голос тактик. Он старался не смотреть на командира и уж тем более не поднимать взгляда на Нару.

Элай шагнул к двери, распахнул ее перед жрицей и чуть склонился, пропуская женщину вперед. А когда та прошла мимо, уловил чудный аромат ее духов, почувствовал тянущее внизу живота желание и запоздало вспомнил о жене.

«Ты – гребаный мерзавец, Элай» – подумал Ловсон.

Вездеходы их уже ждали. Один из броневиков правым траком забрался на обочину, отрезая машину командира от джунглей. Наверху, на броне скучал солдат в легком пехотном доспехе и поглядывал в бурые заросли. Второй транспорт с распахнутыми дверьми в пассажирский отсек красовался посреди дороги. Обе машины они бросят за пару километров до границ города. Оставят в заброшенном отвороте, у вонючего булькающего болотца, и отправятся дальше пешком. Гражданские не любят, когда военные появляются просто так. И, как говорил Радикал еще в те времена, когда был бодр и улыбчив: гражданские вообще не любят, если рядом оказываются военные. Нет у солдат места в «добром будущем». Нервничают мирные строители, слыша стрекот армейских двигателей.

– Ты сегодня особенно задумчив, дор Ловсон. – Нара благосклонно приняла помощь солдата, поспешно подавшего ей руку, когда она садилась в броневик. – Не пора ли тебе побеседовать с добрым доктором душеправом? Хочешь поговорить со мною?

Элай пригнулся на входе. Скользнул внутрь и угнездился на жесткой скамье, устало улыбнувшись морту. Грохнул кулаком по стенке и потянул на себя дверцу. Засвистел привод, возвращающий темный лепесток брони. Плавно качнулась тронувшаяся с места машина. Сверху послышался стук ботинок: солдаты поудобнее устраивались на броне, готовясь к короткому путешествию.

– Мне показалось, или ты действительно не ответил? – покачала головой морт.

Здесь пахло джунглями.

– Мне все надоело, Нара. Хочу домой, – честно признался Элай. – В отпуск. На Приму.

– К Санни? Или просто подальше отсюда? – она неопределенно поиграла кистью.

– Все вместе, – он не хотел развивать тему.

Минут двадцать они ехали молча, цепляясь за скобы у потолка. Водитель вездехода не сильно-то и заботился об осторожности, отчего машина подпрыгивала на ухабах. При особенно мощных прыжках слышались скрип подвески и глухая ругань солдат наверху. В амбразурах по обе стороны отсека мелькали почерневшие от сумерек деревья скучного и поросшего джунглями мира.

– Я тоже хочу на Приму, – первой нарушила тишину Нара. Ее мертвый взгляд остановился на лице Элая. – Ты будешь смеяться, но мне ведь тоже здесь не нравится. Если бы не былые заслуги Радикала, я бы подумала, что император намеренно выслал его на задворки. Отослал с глаз долой за что-нибудь эдакое. При дворе интриги кто-то выплел или обида какая-то случилась, я не знаю, Элай. Но на границах с Глубиной всегда держали «Триумфаторов»[12]. А тут отчего-то откомандировали только Радикала. Вот при чем здесь «Имперские каратели»?

– Я думал об этом, – соврал Элай. Ничего он не думал. Приказ есть приказ. Нужно императору, чтобы на пустом Раздоре безвылазно торчал один из боевых лордов «Карателей» – значит нужно. – Но ты задаешь много вопросов, Нара.

– Ты будешь смеяться, однако не ты один здесь загниваешь, Элай, – фыркнула Нара, хотя ничего смешного в ее словах Ловсон не заметил.

Он понимающе качнул головой. Броневик тряхнуло, и сверху вдруг отчетливо раздался выстрел. Не отрывая взгляда от обидевшейся подруги, Элай коснулся передатчика:

– Что у вас?

– Движение в лесу, дор стратег, – выдержав недолгую паузу, отрапортовал кто-то из солдат.

– Остановить машину, – немедленно приказал Элай.

Водитель тут же дал по тормозам, Нару бросило вперед, и она, соскользнув с сиденья, почти упала на Ловсона. В самый последний момент он успел ухватить ее за талию и удержать. А потом уверенно усадил обратно на кресло:

– Пристегивайся, – буркнул он, старательно игнорируя хитрую улыбку морта и волну внутреннего жара, прокатившуюся с головы до пят.

С шипением открылась дверца люка, и Элай выпрыгнул наружу, подхватив на проходе разрядник. Ловко приземлившись, он первым делом обозрел джунгли, а затем обернулся к солдатам. Те, все еще сидящие на броне, встретили командира неуверенными улыбками, не понимая причины переполоха.

– Что за движение? – Интересно, зачем он это делает? Неужели хочет произвести впечатление на Нару?!

«Лоден свидетель, да перестань уже, Элай!»

– Зверь какой-то, дор стратег, – пожал плечами один из солдат. В сумраке на бронированном панцире тускло светился его весьма низкий рейтинг. Из рядовых, это точно. И, скорее всего, недавно из учебки.

– «Зверь какой-то» как-то раз на моих глазах сожрал машину со всем экипажем. И солдаты там сидели поматерее, чем ты, рядовой! Конкретнее, что за движение?

Он и сам не знал, зачем взъярился. Скопилась усталость, потребовала выхода, взбесила шальная мысль о том, что он действовал напоказ. А может быть просто сейчас, стоя на проложенной траками дороге, сжимая в руках разрядник и чувствуя влажное дыхание джунглей на коже – он словно вернулся в прошлое. В те времена, когда у жизни были вкус, цвет и запах. И ему очень не хотелось терять это чувство.

– Справа по борту что-то в лесу было, но, может быть, показалось, – подал голос другой солдат. Этот в рейтинге торчал повыше. Лица его Элай тоже не увидел. – Пугнули, скорее, чтобы себя взбодрить, дор стратег, простите.

Ответ разочаровал. Хищников в округе они повывели лет десять назад. Слишком много людей пропадало в джунглях, и лидеры колонистов вечно на это жаловались. Сейчас в бурых лесах исчезали реже, и в основном в дальних фортах да экспедициях. Всю планету очистить от местной фауны не представлялось возможным. Поэтому иногда твари добирались и до «Гнезда», но не дальше.

Вообще Элай знал парочку методов, как справиться с местным зверьем, но после них вряд ли на вымершем Раздоре захочется жить. Планета на многие годы станет бесполезным куском камня.

С лязгом гусеничных траков к ним задним ходом вернулась головная машина. Остановилась, присвистнув тормозами.

– Все в порядке? – гаркнул с брони младший тактик.

Сзади в кустах кто-то хрустнул веткой. Даже странно, что Элай услышал этот звук сквозь шелест электродвигателей. Но что случилось, то случилось. Противно стрельнуло в зубах, и Ловсон резко обернулся к враждебной стене джунглей. Скрюченные ветви, поросшие мясистыми бурыми листьями, нависали над дорогой, оставляя лишь небольшой узкий просвет темного неба.

Стратег поднял кулак, призывая солдат замолчать. Присел.

Хруст.

В лесу кто-то был. Кто-то достаточно большой, чтобы издавать такие звуки, и кто-то вполне смелый, чтобы не броситься наутек от грохота двух броневиков.

– Элай? – из трюма вездехода показалась встревоженная Нара, но стратег резко махнул рукой, и женщина с недовольным видом скрылась в брюхе броневика.

На землю мягко спрыгнули два бойца: последний хруст точно услышали все. Воины присели рядом с командиром, нацелив оружие в сторону звенящих джунглей. Старший из них нервно облизнул губы, покосился на стратега. Ловсон успел заметить, что на левой щеке бойца вытатуирован череп.

– Вперед! – шепотом приказал стратег.

Боец кивнул и молча двинулся к обочине. Медленно, осторожно, то и дело нервно припадая на левое колено и шаря по сторонам дулом разрядника. Второй солдат замялся и потому дождался гневного подзатыльника от Элая. Это помогло, и новичок торопливо поспешил за товарищем. Ловсон узнал в нем того парня, который сказал про «какого-то зверя». Да уж, щенок, с брони по лесу стрелять это не то же самое, что ползти в объятья джунглей, не зная, кто там тебя поджидает

«Что же ты сам не полез, ветеран, а?!» – мерзкий голосок в душе оказался тут как тут. Втянув носом пропахший прелой листвой воздух, Ловсон махнул рукой солдатам со второго броневика. Крутанул над головой ладонью, приказывая занять круговую оборону.

Боец с татуировкой остановился у самой кромки леса. Жалкая фигурка на фоне извилистых дебрей. Элаю показалось, будто чаща сейчас прыгнет на смелого солдата. Что из недр джунглей вылетят ядовитые лианы и уволокут прочь имперского воина. Ловсон видел, как это бывает. Слышал вопли и треск ломаемых сучьев и костей, когда бойцы в один миг пропадали в зарослях.

Жуки шутить не любили и не умели.

Воин с черепом на щеке оглянулся на товарища. Тот не спешил, осторожничал. Или, вернее сказать, отчаянно трусил.

Штаны на колене пропитались сыростью, в кожу впился какой-то мерзкий камушек и Элай чуть переменил положение. Но взгляда от джунглей не отвел, изо всех сил напрягая слух.

Хруст.

Татуированный солдат включил наплечные фонари боевого костюма. Те тренькнули, накопив заряд, и прошили двумя снопами света темную нишу леса. Боец чуть повернулся, выдергивая ослепляющими лучами черные переплетенные корни, пышные заросли кустарников и поваленные стволы. Его напарник суетливо помог товарищу.

«Надо было вездеход развернуть…» – мелькнула запоздалая мысль.

И тут Элай увидел в лесу человека. Сначала он не заметил его в буйстве черно-белых красок. Так, игра воображения. Неудачный угол обзора, и сломанный бурей ствол кажется силуэтом. Но потом незнакомец покачнулся, и в него впились сразу несколько фонарей. Человек стоял вполоборота к дороге, чуть пригнувшись и низко опустив голову, и даже когда фонари выдернули его из сумрачных объятий – он не повернулся. Так и пялился в темноту джунглей, застыв среди зарослей кустарника.

Он почти не шевелился, лишь слегка покачивался из стороны в сторону. Элай медленно выдохнул, прикинул расстояние до незнакомца. Метров десять, не больше. Кто это? Судя по одежде, вернее по ее остаткам – гражданский. Из города, что ли? В душе забурлила тревога.

Человек неожиданно пошевелился и сделал неуверенный шаг. Нога будто сама рванулась вперед, и только потом за ней последовало тело. Фонарь молодого солдата дрогнул.

Хруст.

Элаю показалось, будто незнакомец сейчас упадет. Но тот удержался на ногах, опять покачнулся и жутко дернул рукой. И этот жест, это резкое движение вернуло Ловсона на двадцать лет назад. Во времена, когда они выкуривали жуков из проклятых лесов, и когда местная «принцесса» озадачила воинов императора новой опасностью.

– Это «ходун». Уничтожить его! – выпалил он в рацию.

Опешившие солдаты моментально послушались, и лес прошила череда ярких вспышек. Каждое попадание в «ходуна» знаменовалось алым всплеском энергии, и чудовище молча выдержало четыре заряда, прежде чем рухнуло на землю.

– В лес. Сжечь тварь, – приказал Элай и поднялся с земли.

– Но, дор стратег, – тот, кто трусил больше всех, повернулся к командиру. – Там же может оказаться клещ…

«Гребаный умник!»

– Пока будешь болтать – он окажется уже здесь! Немедленно уничтожить тело!

– Вперед, Морре! – подогнал новичка боец с татуировкой и смело устремился в чащу. Может быть, он никогда не слышал о клещах? А может быть, это просто был смелый человек?

Трус покорно поспешил за напарником. От головного вездехода в лес направилось еще четверо солдат. Двигались они осторожно, тщательно прикрывая друг друга. Джунгли, в которых неожиданно стихла вся вечерняя суета, с угрозой принимали в свои объятья воинов императора. А Элай с трудом сдерживал себя и старательно отбивался от желания броситься в нутро броневика и запереться там. Без доспеха, в гражданском, он чувствовал себя голым. И ему казалось, будто со всех сторон к нему сейчас ползут эти мерзкие бурые комочки, в течение нескольких минут прогрызающие человеческую плоть от пят до головы и превращающие крепкого мужчину или женщину в бездушную сломанную куклу. В мертвое тело под управлением безмозглого жука. В монстра- «ходуна», задача которого – дойти до матки и накормить ее.

Ловсон нахмурился. Матка… Лоден свидетель! Стратег ринулся в кузов броневика.

– Вызывай базу! – крикнул он водителю.

Тот вздрогнул, с растерянной физиономией обернулся к командиру. Проклятье, еще один молокосос!

– Общая тревога! Выходи на аварийную частоту! Сообщи всем, до кого сможешь дотянуться! На Раздоре матка! – заорал Элай.

Солдат дернулся к передатчику, и тут в лесу страшно закричал кто-то из ушедших туда бойцов. Взвизгнул в ответ воплю разряд излучателя, затрещало падающее дерево, тишина огласилась отрывистыми выстрелами, перешедшими в беспорядочную пальбу. Ухнуло так, что заложило уши. А затем над чащей поднялся оглушительный, нечеловеческий вой!

– Нара, запрись! – рявкнул Элай женщине и выскочил наружу, несмотря на то, что ему самому очень хотелось закрыться в приземистом и надежном броневике.

Первым из джунглей вырвался Морре. А за ним, спотыкаясь и держась за грудь, ковылял его товарищ. И кричал он так страшно, так жалобно, что Ловсона передернуло. Стратег вскинул разрядник, прицелился. Почему-то опять вспомнилась татуировка на щеке. Жалко парня!

Бойцы из головного вездехода, отстреливаясь от невидимого врага в лесу, организованно двинулись к машине, которая взревела и уже разворачивалась орудием к джунглям. В ветвях наверху что-то мелькнуло, и Элай похолодел. Мир в одну секунду стал местом неприятным. Опасным. Что это было там, наверху?

Вопящий солдат выбрался, наконец, на дорогу, но тут в его горле что-то булькнуло, и он застыл, будто сломанная механическая игрушка. Руки воина безвольно опустились. Грохнулся на землю разрядник. Голова бойца поникла, но тело по-прежнему твердо стояло на ногах.

– Проклятье, – прошипел Элай и снес бедолаге башку, целясь в шею.

Клещ. Еще один клещ! Что за новости? И это в десяти километрах от Города-на-скале?!

– На броню, дурак! На броню! – заорал он Морре, который ошалело пялился на то, как безголовое тело товарища оседает на дорогу. – Гребаный идиот! Лезь на броню, тебе говорят!

Солдат выругался, бросился к запертому люку вездехода и забарабанил по нему кулаком.

– На броню, кретин! – взвыл Элай.

Справа от Ловсона визгливо тявкнуло орудие броневика. Раз, другой. Экипаж вел огонь по кому-то, кого стратег даже не видел. Что происходит-то? Откуда атака? Он попытался разглядеть что-нибудь в джунглях, но тут головной вездеход вспучился огнем, и машину разорвало на части. Элай даже удивиться не успел столь скорой гибели тяжелого броневика, как его отбросила в сторону взрывная волна. Удар о дорогу содрал с плеча кожу, и в тело впились острые камни. Засвистела турбина офицерской машины: водитель сдал задним ходом, стремясь подобрать командира. Распахнулся лепесток двери:

– Элай! Сюда! Быстрее! – высунулась наружу Нара.

В нескольких шагах от Элая приходил в себя контуженный Морре. Солдат перевернулся на живот, уперся руками в землю и, озираясь блуждающим взглядом, попытался встать. Ловсону тоже досталось. Стратег осоловело мотнул головой, силясь прогнать звон из ушей. Во рту появился омерзительный свинцовый привкус. Позади на дорогу что-то тяжело рухнуло, на Элая дохнуло жаром, и он повернул голову, обнаружив кусок трака, вонзившегося в дорогу. Останки головной машины.

«Да что же это такое, а?»

И тут в его ногу, чуть выше колена, словно вонзили нож. Ахнув от боли, Элай дернулся было посмотреть на рану, но спустя миг нечто уже проникло глубже, закопавшись среди мышечных волокон, и неумолимо поползло вверх, разрывая его, элаевскую, плоть. Стратег зашипел, стараясь не завопить от боли и ужаса.

Клещ! Он попался клещу! Лоден великий! Нужно было остаться в броневике с Нарой. Нужно было остаться в гребаном броневике! Вслепую ударив рукой по ране, Элай нащупал мелкий бугорок под кожей. Вцепился в него пальцами, но тварь тут же ушла глубже в ногу. Каждая клетка истошно завопила от боли, а клещ продирался от бедра к талии.

– Ааа! – не сдержал крика Элай.

Мир сузился до лишь одного ощущения. Лоден-спаситель! У него в теле сидит чужой. Гребаная инопланетная тварь!

От боли потемнело в глазах, и Ловсон на миг потерял сознание, ухнув в спасительный омут. Но буквально через секунду вновь очнулся. Корчась от мучительной рези в ноге, он орал так, как незадолго до этого вопил боец с черепом на щеке.

Морре пришел в себя и, не отрывая взгляда от страдающего командира, принялся шарить в грязи в поисках разрядника. Судя по его испуганной физиономии – помогать Элаю он собирался лишь милосердным выстрелом в голову. А позади, над горящим вездеходом охраны, из тьмы выдвинулось и повисло над огнем что-то жуткое. Что-то чудовищное. Ловсону показалось, будто из леса вышел огромный паук, вот только вместо крошечного тельца у него был человек в тяжелой броне штурмовика с тремя фонарями на груди. Лучи света пьяно резали темноту и в любую секунду могли наткнуться на Элая.

Громыхнуло орудие офицерского броневика. Отрывисто, торопливо, будто испуганно. Одна из лап чудища треснула, подломилась, и лес прорезал истошный то ли вой, то ли визг. Чудище осело, и штурмовик в его центре вскинул было оружие, но в следующий миг рухнул в горящие останки головного вездехода. Уцелевшие лапы паука не выдержали веса скафандра.

Тварь подняла сноп искр, но уже через секунду вырвалась оттуда. Объятая пламенем фигура штурмовика поднялась на несколько метров вверх и упала неподалеку. Элай увидел, как паук-штурмовик пытается подняться на ноги и как беспомощно бьют по земле полыхающие лапы за его спиной.

А потом все отошло на второй план. Тварь поменьше успешно прогрызала себе дорогу в теле Элая, и силы Ловсона выгорели, как порох в огне. Потом была вспышка, схлопнувшаяся в черное ничто. Мрак, темнота и неожиданное тепло. Мягкое, словно согретая в зимний вечер постель.

Краем сознания он понимал, что над ним склонилась Нара, видел, как из ее рук и глаз в его тело сходили призрачные, светлые волны и чувствовал, как замедлялся буравящий плоть клещ. Пока, наконец, тварь не замерла окончательно.

Но боль осталась. Не такая резкая, как минутой раньше, но все равно ощутимая. Что-то подсказало стратегу «Имперских карателей», что к ней нужно будет привыкнуть, что теперь она никуда уже не денется. И почему-то эта мысль показалась ему логичной, правильной и успокаивающей.

– Очнись, Элай! Очнись! – сквозь вату тумана прорвался крик, и Ловсон дернулся. Нара каким-то образом сумела затащить его в кабину и теперь хлестала по щекам, заставляя прийти в себя. – Элай?!

Снаружи взвизгнул разрядник, выстрел попал в борт броневика, выбив пучок искр, и морт с воплем ярости захлопнула люк вездехода. Проклятый Морре тут же забарабанил в дверь:

– Это жук! Он же жук! Спасите меня! Не его! Спасите! Аааа…

Боль утихла. Ныла где-то в районе пояса, но тот кошмар уже закончился.

– Ходу, солдат! – приказала водителю Нара.

В ее голосе больше не было нежности или лукавства. У морта осталась только сталь. Юнец за рулем бросил испуганный взгляд на приходящего в себя стратега, но подчинился. Машина резво скакнула вперед, и Ловсона хорошо тряхнуло. За пределами брони все еще орал Морре, стучал по люку оружием. Но вскоре, отстав от машины, стих.

– Приведи себя в порядок, Элай, – шепнула Ловсону Нара. Она побледнела. Видимо, магия Медикариума не прошла бесследно. Что же она сделала? Почему клещ остановился? Ведь их нельзя убивать! – У тебя максимум полчаса, Элай…

«Полчаса до чего?!»

Нара устало вздохнула, прикрыла глаза, будто раздумывая над чем-то, а затем решительно полезла к водителю на переднее сиденье.

– Он же станет жуком! – сквозь полубред сознания услышал Элай. Говорил солдат, и его ломающийся голос дрожал. – Он станет жуком, досса[13] морт! Станет поганым жуком и сожрет нас, досса морт!

Стратег приподнялся, чтобы посмотреть на разговорчивого мерзавца. Голова кружилась, во рту поселилась вязкая горечь, и сейчас он необычайно остро чувствовал, как же воняет в недрах броневика. Едким потом, грязью и страхом.

Нара, соглашаясь, кивнула юнцу и обернулась на Элая. На миг их взгляды встретились, а затем морт ловким движением выхватила откуда-то из одежды стилет и одним ударом вонзила узкое лезвие водителю в горло. Тот дернулся, схватился за ее руку и жалобно заскулил, пытаясь оттолкнуться от Нары.Морт тем временем перехватила руль и столкнула хрипящего солдата с кресла. Щенок сполз вдоль бронированного борта на пол, заскреб в агонии ногами.

– На… ра… – прохрипел изумленный Элай.

– Гребанный ублюдок из охраны пытался тебя убить, Элай! – прошипела та, деловито взяв на себя управление броневиком. – И поверь мне, Элай, каждый из тех, кто узнает о том, что ты подцепил клеща – захочет тебя убить!

Их вновь тряхнуло.

– Приходи в себя, Элай. На базе не должны узнать, что ты инфицирован! – крикнула Нара, и в ее голосе он услышал слезы.

У Ловсона больше не было сил удивляться.

Спустя несколько минут вездеход неожиданно встал. Морт несколько секунд сидела неподвижно, положив руки на руль, и Элай занервничал:

– Что случилось, Нара?

– Ты еще не понял, что случилось, Элай? – со злостью спросила она и повернулась к нему. Несколько мгновений жрица буравила его взглядом, а затем тряхнула головой. – Ой, ладно… Лучше помоги мне… Ты можешь двигаться? Я надеюсь мы оторвались от… от этого…

Ловсон попытался приподняться. Тупая боль пульсировала в бедре, в боку, и где-то в потрохах, но магия морта поставила его на ноги. Хотя мышцы слушались с трудом, и очень хотелось завернуться в теплое одеяло, натянуть его до подбородка и уснуть.

«Соберись, слабак!»

– Надо вытащить его… – Нара даже не посмотрела на утихшего водителя.

Они с трудом выволокли его из броневика, и все это время Элай старался смотреть куда угодно, но только не на окровавленного солдата. Руки чувствовали, как тает тепло жизни в теле юноши. Мысли в голове копошились странные; под желудком поселилось противное щемящее чувство. Он хорошо понимал, что безымянный рядовой наверняка бы рассказал на базе о происшествии со стратегом. И тогда «укушенным» командиром заинтересовались бы жрецы Ксеноруса[14]. Да и Медиакриум подтянулся бы. Для Ловсона оба варианта означали смерть на лабораторном столе.

Но парень был так молод…

Он украдкой посмотрел на Нару. Морт плотно сжала губы, и взгляда не поднимала. Вся ее одежда была выпачкана кровью убитого. Лоден владыка, что же у нее на душе сейчас творится?

Хотя есть ли душа у мортов?

Джунгли вокруг еще больше потемнели, и теперь казались живыми. Опасными. Элай покосился наверх, на просвет между могучими, переплетенными ветвями. Что в них еще таится? Что за чудище он увидел там, над броневиком охраны?

Бросив тело на обочине, они поспешно вернулись к машине. У дверей Ловсона повело в сторону, и от накатившей слабости ему пришлось ухватиться за люк. Нара понимающе кивнула и забрала у стратега разрядник:

– Его надо сжечь. Если труп найдут в таком состоянии – будет расследование. А у меня, солнышко, сегодня нет алиби.

Элай согласился. И пока морт жгла труп, Ловсон забрался в броневик и обессилено растянулся прямо на полу. Лежа на спине, прикрыв глаза, он попытался отрешиться от сиюминутного и взглянуть в будущее. До базы несколько минут езды. За это время нужно прийти в себя. И придумать, что делать дальше.

С шипением закрылся люк: вернулась Нара. Бросив взгляд на приятеля, она вымучено улыбнулась, но Элай поймал мертвый взгляд, брошенный на его бок. Ловсон ничего ей не сказал. У него в голове зациклился один единственный вопрос, но он не осмелился задавать его прямо сейчас.

«Что ты сделала со мною, Нара?»

– Нам нужно сообщить на базу. Он успел это сделать, Нара? – вдруг опомнился Элай.

– Да, – сухо ответила она и забралась на водительское сиденье.

– Ты это видела? – спросил он про ту тварь над броневиком.

– Да

Машина тронулась с места.

– Мы бросили Морре… – зачем-то сказал Элай. Просто, чтобы не лежать в тишине. Он чувствовал, что прежней жизни больше не будет. Что та рутина и скука последних лет были счастливым времечком.

– Хочешь за ним вернуться, Элай? – раздраженно поинтересовалась Нара. – Он с радостью превратит тебя в жаркое.

Стратег не ответил. На месте рядового он поступил бы так же. Элай собрал остатки сил и перелез на место борт-стрелка, справа от морта. Усевшись, он дотянулся до рации.

– Стратег Ловсон вызывает «Гнездо», – прохрипел Элай.

Ему не ответили.

– Плохой знак, Элай? – спросила Нара.

Ловсон хмыкнул и криво улыбнулся: прожекторы броневика скользили по черной трассе, а где-то далеко впереди на верхушках деревьев алели отблески.

– Стратег Ловсон вызывает «Гнездо», – без особой надежды произнес Элай, понимая: это зарево есть не что иное, как пожар на базе.

Вездеход неуклюже подпрыгнул на ухабе, и спустя миг послышался щелчок рации:

– Ловур Рудольф на месте, дор стратег, – прошуршал динамик. Нара чуть вздрогнула, услышав голос бывшего любовника. – База атакована жуками. Повторяю, база атакована жуками.

– На орбиту доложили? – Святой Лоден, какое же облегчение!

– Нет связи, дор стратег. Помехи. Среди нападающих… – треск заглушил слова Рудольфа.

– С заставами связались? С кордонами? – Элай понимал, что раз бой докатился до «Гнезда», то удаленные воинские посты, раскиданные по джунглям, наверняка уже выкошены жуками. Но шанс на удачу есть у каждого.

– …ют. Повторяю: не …ют.

Видимо, Элаю повезло больше, чем ребятам на дальних заставах.

– Как у вас ситуация? – Лоден премудрый, неужели его так же погано слышно.

– Большие потери, дор… имся к эвакуации. Держим оборону у … – продолжала бунтовать связь. – Ждем вас, дор стра…

– Мы в нескольких минутах, Руди! – улыбнулся Элай и с радостью подбодрил подругу: – Поднажми, Нара, а то без нас уедут.

Морт кивнула, хотя вездеход и так шел на пределе своих возможностей, по такой-то дороге. В боку сильно кольнуло, и Элая пробил холодный пот. Шумно втянув в себя пропахший кровью воздух, он машинально приложил руку к больному месту.

– Он еще жив, Элай, – увидела его жест Нара. – И он будет двигаться дальше. Медленно. Очень медленно. Но будет… Его нельзя убивать, иначе он выпустит токсин, который моментально свернет тебе кровь. А извлечь тварь, сохранив тебе жизнь, могут только в Ксенорусе.

Во рту сразу пересохло, и Ловсон ошарашено уставился на подругу.

– Но в Ксенорусе его извлекать не станут, Элай, – безжалостно закончила та.

«Ну, теперь-то ты не чувствуешь себя героем, а?»

Въезд в «Гнездо» показался минут через десять, и первое, что увидел Элай – рваные зубья металла, раскрывшиеся, словно лепестки хищного цветка. «Жукотанк», не иначе. Никакая другая тварь не смогла бы так раскурочить запертые ворота. Над дырой весело сверкал мощный прожектор. Ловсон извернулся, чтобы посмотреть на вышки. Пусто. Вполне ожидаемо.

Из глубин сознания вдруг накатило отчаянье, возникла странная мысль: зачем ему сейчас вообще суетиться, куда-то ехать, что-то делать. Клещ жив. И он убьет Элая рано или поздно.

– Сколько у меня времени, как ты думаешь? – сдавлено спросил стратег. Морт пожала плечами, вывернула руль, и броневик, подпрыгнув на кочке, вписался в разрыв ворот. Под гусеницами захрустели хитиновые останки нападавших, а Элай не смог удержать проклятья, самостоятельно вырвавшегося из груди. Перед броневиком показался труп «жукотанка». Мертвая темная тварь размером с их вездеход завалилась на бок, и, Лоден счастливчик, не шевелилась. Над тушей поднимался зловонный дым.

– Мерзость какая, – ощерилась Нара и крутанула руль влево.

Вездеход чуть накренился и миновал труп гигантского таракана. Они вывернули на дорогу к взлетной площадке. По обеим сторонам росли аккуратно подстриженные тополя, на стволах которых когда-то давно закрепили фонари, и сейчас их огни мелькали слева и справа от Элая, вызывая только раздражение.

– Сколько у меня времени? – напомнил о себе Ловсон, взяв в руки управление орудийной башней. «Жукотанк» – это опасная скотина. Массивная бронированная туша со жвалами, способными вспороть их вездеход с той же легкостью, с какой они вскрыли металлические ворота.

– Не сейчас, Элай!

У дальнего оцепления, за коттеджным поселком офицеров, ночь пестрела вспышками огней. «Имперские каратели» еще удерживали взлетную площадку челнока. В ночи слышались визги разрядников, вопли раненых, верещание жуков и мерзкий стрекот тысяч жвал. Вцепившись в рычаги орудия, стратег поглядывал по сторонам. То тут, то там виднелись тела погибших «Карателей», но их было гораздо меньше, чем жуков. Тараканы всегда брали массой. И по обе стороны дороги то и дело сверкали в свете фонарей их блестящие спины. Земля попросту кишела тварями.

«Жукотанки» им больше не попадались, зато пару раз под траками оказались вполне бодрые «драчуны». Почти трехметровые шестилапые засранцы с писком исчезли под бронированной тушей вездехода. Элай молился про себя, чтобы рядом не оказалось «плевак». Еще одного бича старой войны. Нескладные с виду тараканы, способные кислотой прожечь самый надежный из сплавов.

Вездеход сбил еще одного «драчуна», выскочившего на дорогу. Тот с писком и хрустом исчез под траками.

Аллея закончилась, уступив место освещенному фонарями плацу.

– Притормози! – гаркнул Элай.

Нара наоборот ударила по газам: машина вильнула, зацепила бортом пристройку, где когда-то в прошлой жизни отдыхали по вечерам рядовые. Та затрещала, просела, будто потянувшись вслед за броневиком.

Ловсон был уверен, что он видел на плаце штурмовика. Мерно вышагивающего боевика империи в тяжелом доспехе, окруженного мельтешащей массой тараканов. И, проклятье, никто из жуков даже не пытался его атаковать.

А это точно был человек. По крайней мере, прожекторы на его броне работали как полагается.

Элаю вспомнился паук на дороге. Но в следующий миг его внимание захватила раскрывающаяся впереди картина.

– Лоден свидетель, – прошептал он.

Метрах в тридцати перед ними волновалось черное море жуков, столпившихся перед воротами второго оцепления. Видимо, еще одного «жукотанка» у проклятых тварей не нашлось, и потому сейчас тараканы скапливались вокруг огороженной стенами взлетной площадки, а сверху их отстреливали «Имперские каратели». По обеим сторонам ворот содрогались от очередей стационарные установки, десятками выкашивая напирающих жуков.

Вездеход Элая влетел в гущу тараканов, перемалывая живую хитиновую массу траками, позеленевшими от вонючей слизи. С каждой секундой морт и стратег приближались к позициям «Карателей». Ловсон уже мог различить створ ворот.

– Вижу вас, дор стратег, – прохрипели динамики. И тут же пиликнул датчик Элая. Время обновления рейтинга. – Коридор сейчас будет! Ждите!

– Мы успели, Элай! – вдруг улыбнулась Нара. – Мы успели, понимаешь!

Ворота распахнулись за несколько секунд до того, как броневик влетел во внутренний двор. Несколько тараканов попытались просочиться следом, но их тут же отбросили заградительным огнем.

– Мы успели, Элай!

Ловсон не ответил. В боку у него опять кольнуло.

– Что с тобой, Элай?

Элай смотрел на экран личного рейтинга. Безмолвные адепты Калькуляции[15] поставили стратега Ловсона на две позиции выше, и это могло означать только одно: сегодня стало на двух высших офицеров меньше. Убиты? Несчастный случай? Что стряслось?

Ловсон прикрыл глаза. А что, если орбитальной станции больше нет? Что, если это погиб Радикал? Вдруг эта атака на Раздоре часть чего-то большего, и взлетная площадка для челнока единственное место в системе, еще не покорившееся жукам?!

– Элай, да что случилось? – разъяренно крикнула Нара. – Стой, дурак!

Он вывалился из броневика, оттолкнул подбежавших к нему солдат и задрал голову к небу. Глупо, станцию отсюда все равно невозможно увидеть, но… Мало ли?

– Дор стратег… – у машины оказался ловур Рудольф.

Широкоплечий «Каратель» был облачен в боевой офицерский доспех, выкрашенный в цвета корпуса. Белая броня с массивными красными наплечниками, налокотниками, наколенниками и широким поясом, на котором висит энергетический палаш.

Огромная машина для убийства. Пришлось задрать голову, чтобы посмотреть в лицо звездному рыцарю. Голову ловура закрывал тяжелый обшарпанный белый шлем с затененным непробиваемым забралом. На лобовой броне и наплечнике красовался герб корпуса – сжатая в кулак латная перчатка; голос, усиленный динамиками, отдавал металлическим эхом. На Нару Рудольф даже не посмотрел. Наверное.

– Челнок к взлету го…

– Срочная эвакуация, ловур! Пусть бойцы отступают к челноку и пусть минируют все, до чего смогут дотянуться! – перебил его Элай.

– Слушаюсь, дор стратег! – в голосе Рудольфа блеснул ледок. Офицер ловко развернулся и отошел.

– Корабельные синтезаторы справятся и с пищей, и с воздухом… – начал было Ловсон. – А здесь только зря солдат положим. На орбите у них больше шансов, Нара.

Зачем он ей это сказал?

«Потому что ты весь такой бедный и несчастный, да? Потому что тебе хочется быть благородным героем, думающим прежде всего о других, да? И который в конце трагично и красиво умирает? Ты долбаный лицемер, Элай!»

[1] Одно из высших армейских званий. Подчиняются командирам эскадрилий (боевым лордам) и лидеру всего корпуса (корпус состоит из десяти эскадрилий)

[2] Один из трех магических Храмов. Жрецы Элементиума с малых лет обучаются управлять стихиями и использовать их. Цитадель Храма находится на планете Черномол, которая на заре становления империи стала подарком Храму от императора.

[3] Еще одна магическая школа. Служители Медикариума постигают науку плоти и воздействие на нее. Знания используются как в мирных целях, так и в военных. Планета Храма – Терадо. Школа этой магии наиболее распространена в империи. Благодаря достижениям адептов Медикариума средняя продолжительность жизни увеличилась до двух сотен лет.

[4] Воинское звание. Находится на ступень ниже стратега и выше старшего тактика.

[5] Солокерцами зовут уроженцев планеты Солокер, славящейся очень суровым климатом. Жители этой планеты отличаются внушительным ростом и мощью.

[6] Лоденские Мамонты – это элитные войска империи. Огромные управляемые боевые скафандры. Высотой достигают шестидесяти метров.

[7] Наркотик, нелегально производящийся на планете Прокхат.

[8] Звание простых служителей Храма.

[9] Про инсектоидную расу, постоянно терроризирующую обитаемые миры, известно немного. В космосе «жуки», «тараканы» перемещаться не умеют. Однако матка способна выпускать «принцесс», которые легко преодолевают огромные расстояния, пока не обнаружат планету. После приземления «принцесса» выращивает себе слуг и может развиться в матку, если соберет достаточно корма для этого.

[10] Глубина – начало бесконечности неизведанных империей систем. Считается, что где-то в Глубине находится ледяной ад, который и порождает матки инсектоидов.

[11] Уважительное обращение к лицу мужского пола.

[12] Военный пограничный корпус.

[13] Уважительное обращение к лицу женского пола.

[14] Самая молодая из магических школ. Объединяет в себе знания Медикариума и изучает влияние сил на плоть чужих рас.

[15] Калькуляторы – народное название ордена Калькуляции. Еще одно имя – Орден мертвых. Очень многие бедняки заключают договор с Калькуляторами, и те используют их тела и мозг после смерти. Весь бюрократический, экономический и чиновничий аппарат находится в зоне ответственности мертвецов, что исключает возможность коррупции и человеческий фактор. В руках ордена находятся практически все потоки информации и хранилища любых данных. Обладают обширной сетью станций, расположенных во всех системах. Также имеют собственные вооруженные силы, призванные защищать объекты ордена от любого вторжения. Орден Калькуляции был основан одним из первых Халамеров (правящая династия), и потому мертвецы подчиняются им по праву крови.

РЭМ КОНСВОРТ – Утро пятого дня

Он открыл дверь, и из комнаты пахнуло едкой смесью пота, немытого тела и страха. Рэм Консворт тяжело вздохнул и на миг задержался на пороге. Хотелось немедленно вернуться домой, взять в руки книгу, какую-нибудь подобрее, с хорошим концом. Налить в большую кружку горячего отвара на привезенных с Ливня травах, сесть у окна в сад, в любимое продавленное кресло, и забыть обо всем, от самой империи Лодена до ноющей в районе затылка головы. Вообще, Рэм любил свою работу, но вот такие дурно пахнущие издержки ему не нравились.

Но, чего греха таить, подобную нелюбовь приходилось прятать за ширмой черных и не всегда веселых шуток. Например, он называл эту вонь – ароматом правды. И действительно считал, что пот, кровь, а иногда и моча – это предвестники человеческой свободы. Сигнал, что дознавателю удалось пробиться сквозь броню грехов и ширму самооправданий. Что ему удалось по-своему освободить душу пленника. Помочь ему сбросить оковы условности и посмотреть на себя другими глазами. Ну и, конечно же, самому в очередной раз пожалеть о выбранной работе.

Откуда-то донесся приглушенный стенами мужской вопль боли. Привычная музыка для недр Дома Раскаяния. Длинные, высокие коридоры с белыми стенами и галереями черных дверей. За которыми раскрывались самые потаенные секреты.

Работать сегодня не хотелось совершенно.

– Добрый день, Бэлла, – хорошо поставленным голосом поприветствовал он пленницу и захлопнул дверь, оборвав тягучий вой истязаемого. Ободряюще улыбнулся.

Рэм знал, что хорош собой. Высокий, стройный, плечистый, с аккуратной прической, правильными чертами лица и, как говаривали его многочисленные любовницы, волшебным, притягивающим взглядом. Сейчас его красота была особенно заметна. Теория контрастов.

На стуле скорчилась полненькая, остриженная наголо женщина в изорванном платье. Лицо ее посинело и заплыло от кровоподтеков. Руки были связаны за спиной, а вместо безымянного пальца на правой кисти уродливо чернел распухший обрубок. Бэлла Лакрун, семьдесят четыре года. Уже не молода, но и до спокойной старости еще далеко. Если, конечно, жить без греха и праведно.

За стулом пленницы стоял безмолвный Шестой в черном и просторном балахоне. Шестой нравился Рэму больше Пятого. Он был крепче и выносливее старой развалины, нашедшей, наконец, покой в армейском мемориале. А еще Шестой был старым знакомым Бэллы.

– Сегодня вы выглядите паршиво, моя дорогая Бэлла, – Рэм присел напротив нее, отметив кровавое пятно на полу, рядом со стулом пленницы. – Братья Кнута не слишком усердствовали? Они, знаете ли, меры не ведают. Я, конечно, пытаюсь держать их в узде, но…

Та лишь вздрогнула от звука его голоса, и Консворт понял, что беседа затянется. Откинувшись на спинку, он прикрыл глаза, собираясь с силами. Доставшееся ему дело уже порядком утомило. Скучное, нелепое, перекрученное интригами и высокомерной глупостью этих кретинов, крутящихся при дворе императора. Рэм считал, что нет ничего хуже подобных дел. Нет чести в том, чтобы распутывать паутину грязного белья, скопившегося в корзинах благородных домов. Уж дерьмом-то там перепачкана хорошо если половина.

– Дор Пахта, мой добрый мертвый друг, успокойте свою девушку.

Шестой покачнулся, шагнул к женщине, и та сдавлено вскрикнула, попыталась отстраниться от мертвеца. Из прорехи платья показалась дряблая, бледная грудь, и Рэма передернуло от омерзения. А ведь мертвому Алаю эта отвратительная «прелесть» нравилась. Хлесткий удар Шестого выбил из Бэллы лишь жалобный скулеж.

– Сегодня утром умерла ваша подружка Туна, – сообщил Консворт. – Она тоже упрямилась. Глупо, знаете ли. Кстати, она отчего-то считала, что невиновна. Представляете? Уверяла меня в этом. Но, увы, я как-то не поверил. То ли день сегодня такой, то ли давление скачет – но вот не убедила она меня. Грустно, не правда ли? – Рэм настроился на долгую и неприятную беседу, которую так не хотелось вести.

Вообще, эта троица нравилась ему не больше, чем опостылевшая работа. Мерзкая компания, он понял это, как только организовал за ними слежку. Типичное для аристократии дело: анонимка о заговоре, удачно пойманный на краже слуга Пахта, под пытками давший показания на своего хозяина и его товарок, и машина Дома Раскаяния мелет жерновами чужие жизни. И в этот раз Рэму не было их жалко. Это в добрых сказках рядом с принцами да королевами крутятся сплошь лучшие умы общества. На самом деле там пахнет хуже, чем в загаженной уборной. Уж Рэм-то знал…

Пока он наблюдал за троицей, то отметил, что они предпочитали держаться особняком. Юный аристократик из зачахшей ветви прежде великого дома и две его постельные дамочки, безродные и потому готовые на все ради шанса дотянуться до высшего света. Конечно, открыто никто не считал свиту Алая Пахта любовницами, но они бывали на людях только вместе, и тем порождали разные слухи. Однако Рэм прекрасно знал, кто из них кого трахал. Отчего ему было еще противнее смотреть на избитую коротышку. Вот она, лидер триумвирата. Вот, кто на самом деле верховодил влюбленным и потому глупым Пахтом, погибшим от пыток три дня назад и поднятым вчера в качестве помощника. И кто запудрил мозги юной и недалекой Туне, мнимо скончавшейся сегодня утром. Аристократик-то так ничего и не сказал, а вот его долговязая подружка во всем обвинила пухлую товарку. Задыхалась, плакала и твердила, что Бэлла все знает. Что это Бэлла сказала, что Бэлла подумала, что Бэлла решила.

Рэм ее пощадил. Хотя и мог сделать так, чтобы она исчезла в недрах Дома Раскаяния. Ведь и не такие люди пропадали за его высокими стенами. Говорят, что сам Руберт Халамер, один из братьев предыдущего императора, сгинул где-то здесь в одной из камер. Но, может быть, это опять слухи. Впрочем, Консворт готов был им поверить.

– Слезы не помогут. И не надо думать, что это меня трогает. Я многое видел, Бэлла, – отметил Рэм.

Он никогда не понимал таких маневров. Вызывать жалость у дознавателя так же бессмысленно, как молить о дожде на пустынных утесах Черномола, мертвой планеты храма Элементиум. Особенно, если дор дознаватель какое-то время следил за подозреваемыми лично. И уже видел их истинный мирок. Отметил, как они закапывали интригами людей, а потом долго и нудно доказывали друг другу, сидя в ресторане Верхнего квартала, почему же гадкий на первый взгляд поступок был на самом деле правильным. Расположившись за столом, среди пышных яств, они находили все новые и новые кирпичики оправданий и встраивали их в свою доказательную базу. Любой поступок можно облагородить. Любую низость превратить в единственно верное решение. И в этом у троицы не было равных. Они даже доходили до того, что считали, будто помогли жертве избавиться от разочарований в будущем. Научили ее чему-то. Стали благодетелями несчастного…

«Ведь правда, Бэллочка?»

«Конечно правда, моя умная Туночка, не так ли милый Алай?»

«Ну разумеется, моя дорогая…»

Тьфу!

Пренеприятнейшая молитва самооправдания и ничего более. Защита от угрызений совести. Внутренности их бережно загнившей вселенной. Им было не до мелких неурядиц вроде повесившегося по их вине дворянина из безвестного рода Уммортион, который не вынес продуманного ими позора. Они были уверены, что разоренный Радомес, купец с Нуслайта, потерял свой корабль и свою компанию, потому что не должен был привозить на Приму алкоголь. Потому что Бэлла считала вина наркотиком, убивающим разум человека. Потому что Радомес был плохим-преплохим, а она – хорошей-прехорошей. Ой, да ладно уже себя заводить! Все и так ясно: в силки Рэма Консворта попала тухлая рыба. И у него к ней была личная неприязнь.

– И Туна, и драгоценный Алай сдали вас, милая Бэлла, – покачал головой дознаватель. Перед ним сидела глава разбитого триумвирата, и ему даже приятно было видеть ее страдания. – Вы вообще друг друга стоили, скажу я вам, дорогуша. Я убежден, что вы есть часть всеобщей деградации империи, и клянусь вам, я буду рад выполоть вас, как сорняк. Но вернемся к делу. У вас есть еще шанс уцелеть, в отличие от ваших товарищей. Для этого достаточно рассказать мне, что за важный гость должен был прибыть на Приму неделю назад? Мне известно, что этот гость есть посланник от каких-то старых «друзей». И то, что этот «гость» может быть опасен для императора мне тоже известно. Ну, так мне сказала Туна, – соврал Рэм. – Хочу вас уверить, что его величество охраняют сейчас так надежно, что никто из ваших «гостей» и «посланников» к нему не доберется. Тем более, какая вам уже разница? Ваши друзья ушли…

Шестой опять пошатнулся. Женщина всхлипнула. А Рэма затошнило от запахов.

– Но если вы мне поможете… Я смогу избавить вас от общества братьев Кнута и могу попробовать убедить комиссию отнестись к вам со снисхождением. В противном же случае… – Консворт кивнул на Шестого и широко улыбнулся. – Вы будете работать на меня. Разумеется, после смерти! Страшной и мучительной смерти, моя дорогая. Вы же понимаете, что я не шучу? Как, кстати, ваш пальчик? Уже не так сильно болит?

Толстуха шмыгнула носом, бросила на него странный взгляд, и Рэм равнодушно отметил новую эмоцию. Ярость. Логичная реакция. Такие люди, как Бэлла, угроз не любят. Честно говоря, ее тело мало годилось для службы дознавателю: толку от него будет мало, и потому он не собирался поднимать его после смерти вздорной бабенки. Но припугнуть – это святое.

– Мне кажется, что вы жаждете что-то сказать мне, моя дорогая, – широко улыбнулся он. – Не сдерживайте себя, облегчите душу.

Ноздри Бэллы расширились, губы дрогнули в попытке оскалиться.

– У нас, по-моему, должны были выстроиться доверительные отношения… – Как же не хотелось работать. Тоскливая рутина.

– Мразь… – прошипела она. – Безродная мразь.

Рэм кивнул, подбадривая толстуху. Пусть говорит. Ярость – тоже хороший помощник делу дознавателя. Но сейчас ход за ним. Взболтать и немного подогреть.

– Ах да, я же забыл, вы же считаете, что родовитость передается половым путем. Что, совратив юного Алая, вы таким образом подняли свой статус и почти стали вровень с Пахтами. Тогда понимаю ваши эмоции. Но мне кажется, что сейчас ваш драгоценный Алай немного того… Мертвенький. И ваше благородство под большим сомнением. Или, пока вы вновь не разделите ложе с моим новым помощником, вы будете считать, что выше меня? Вы хотите этого?

Его давно не трогали обвинения в безродности. Да, вы, может быть, и Скорп; вы, может быть, и Нувал, но здесь, в стенах Дома Раскаяния, после обработки братьями Кнута – безродный дознаватель Консворт много выше вас, благородных. А привести свою угрозу и заставить мертвеца изнасиловать толстуху он мог. На стеночке в квартире Рэма, над рабочим столом висел сертификат, в красивой такой, серебристой рамочке. Официальная грамота о том, что «Рэм Консворт прослушал трехлетний курс в Терадском особом отделении храма Медикариума и имеет право применять свои знания для служения императору». А полученных знаний ему, дознавателю его величества, хватало для шуточек вроде той, что покачивалась за спиной Бэллы.

– Паршивый пес сумасшедшего императора, – отрывисто прошепелявила Бэлла. – Время расплаты близится, тупая подзаборная шавка!

– Вы смогли меня испугать, милая Бэлла, – развел руками Консворт. – Теоретически.

– Альянс[1] не потерпит Стоика на троне. Альянс сделает свой ход!

– Вы связаны с Альянсом? – лениво ухватился за сомнительную ниточку Рэм.

Вряд ли кто-нибудь из псоглавых или хладнокровных ящеров стал бы путаться с подобной несуразностью, но… Мало ли… Император Стоик не самая приятная фигура для чужих. Наверняка многим из них пришлась бы по душе совсем другая задница на троне империи. Вот только это настолько на поверхности, что даже скучно.

– Вы с его представителями тоже… ммм… трахались? – с напускной наивностью предположил Рэм, хотя внутри у него защелкала привычная машинка вариаций. Что, если Бэлла не врет? Что, если она действительно знает нечто большее, и анонимка не была очередной попыткой насолить конкурентам при дворе?

Лицо толстухи перекосило от ярости, она даже дернулась на стуле и попыталась плюнуть в сторону дознавателя. Тут же среагировал ее бывший любовник: размашисто огрел Бэллу по лицу.

Сильная женщина. Многие после трех-четырех свиданий с Братством Кнута сходили с ума, превращались в хнычущую кучку дерьма и готовы были на все, лишь бы угодить дознавателю. Ведь тот мог оградить жертву от очередной встречи с угрюмыми жнецами боли.

– Вы…

В дверь даже не постучали. Она просто распахнулась от удара, и на пороге возник старший брат Кнута Славей Мад. Его вечно бледная физиономия сейчас была и вовсе бела, словно стены Дома Раскаяния. Нижняя губа коротышки нервно подрагивала, а на верхней блестела капелька пота. Толстыми пальцами брат Кнута мял на животе свою красную тунику.

– Рэм, тебя вызывает Бонз!

– Ты не видишь, что я занят?

– Очень важно, Рэм! – взмолился Славей. – У нас беда!

– Клянусь Лоденом, Мад, ты доиграешься с такими визитами, – покачал головой Консворт. Он ловко поднялся из-за стола и подмигнул Бэлле.

– Шестой, поиграй с ней немножко. Но осторожнее, мне еще нужно будет кое о чем с ней побеседовать. Наверное.

Мертвец пошевелился, сделав тяжелый шаг к пленнице. А Рэм, сделав страшный взгляд, уставился на испуганного Славея. Нельзя мешать работе дознавателя!

Когда за ними закрывалась черная дверь, из недр камеры раздался смачный шлепок. Алай послушно приступил к выполнению приказа хозяина. Щелкнул замок, и брат Кнута выпалил, дав при этом петуха:

– Взрыв, Рэм! Взрыв! Ее величество мертва! Бонз рвет и мечет. Требует тебя немедленно.

Рэм недоверчиво улыбнулся.

– Что?

– Все плохо, Рэм. Погиб наследник! Это убийство, я уверен! Это заговор! Да иди уже, Рэм!

– Так, стоп! – Консворт тряхнул товарища, чтобы тот пришел в себя. – Что случилось?

– Убит Ной Огар!

– Там весь двор перебили, что ли? – окрысился Рэм. – Вдох-выдох, Славей! Я ничего не понимаю.

– Там… ох… ой… Рэм, все плохо! Все плохо! Был взрыв в Верхних покоях. Бонз в ярости. Я так понял, что он считает, будто это дело рук твоих подозреваемых. Я никогда его не видел таким, Рэм. Рэм, что-то будет, клянусь. Что-то будет!

Горячий шепот Славея был чуждым звуком в ослепительно белом коридоре Дома. Далекие крики истязаемых Братством Кнута людей отошли на дальний план, стали ненавязчивым фоном.

– Я понял, Славей. Спасибо, – буркнул Рэм. И благодарность эта была искренней. Обычно дружбы между дознавателями и братьями Кнута не случалось, и отношения Славея и Консворта являлись в каком-то смысле большой редкостью.

Конечно, своего будущего (теоретически) сына Консворт никогда не собирался называть Славеем. Но зато он мог всегда рассчитывать на полезную информацию о делах Братства, а Мад, в свою очередь, частенько получал куски повкуснее, ведь ни для кого не секрет, что дознаватель сам набирает себе Братьев для ведения допроса. И может порекомендовать кого-то из них другим агентам его величества.

Правда, кроме этого, они иногда коротали вечерок за бутылочкой дорогого вина. Но такое случалось нечасто.

– Будь я тобой, Рэм, я бы сбежал, честно, – жалко скуксился Славей. – Ты там осторожнее, да?

– Можешь последить, чтобы мой мертвяк случайно не убил подозреваемую?

Славей засомневался. Видно было, что ему эта идея пришлась не по душе. Мертвецов брат Кнута не любил.

– Хорошо, – кисло сообщил он.

– Спасибо, друг, – хлопнул его по плечу Рэм и зашагал по длинному коридору в сторону лифта.

Кабинет Гатара Бонза, верховного дознавателя, находился на седьмом этаже Дома, в конце белоснежного коридора. Сотня метров ковровой дорожки. Сотня кровавых метров. Красный цвет – цвет Братства Кнута, хотя Рэму казалось, что белый пошел бы ему больше.

Два Рыцаря Гнева в тяжелой позолоченной броне и с массивными излучателями в руках остановили Консворта на выходе из лифтовой камеры. Один из них жестом загнал посетителя в сканер, второй уткнулся в показатели мониторов. Лица гвардейцев императора скрывали хищные забрала с узкими, сходящимися к вискам прорезями для глаз. Бесстрастные хранители покоя и порядка.

Наконец проверяющий качнул массивным крылатым шлемом, разрешая Рэму покинуть сканер. Рыцари расступились, пропуская Консворта на ковровую дорожку. Ступать по мягкому ворсу было приятно.

А еще здесь пахло черемухой и свежестью зимних гор. Последний аромат опять напомнил о доме, и Рэму пришлось усилием воли вернуться к делам насущным. Здесь ведь все не просто так. И эти чудесные благовония призваны на службу Верховному дознавателю, чтобы заставить посетителей забыть об осторожности. Размякнуть. Ослабить внутреннюю броню.

На седьмой этаж вхожи были немногие, и аудиенции с Гатаром могли означать как великое возвышение, так и последний крах. Однако Рэм бывал здесь частенько. Возможно, потому что считался одним из лучших дознавателей Дома. Ну, или причиной такой чести был его сгинувший отец. Старший Консворт в свое время дружил с Бонзом, и верховный дознаватель видел в молодом работнике образ давно пропавшего товарища.

За эту симпатию Рэма не любили на других этажах. Несмотря на то, что папочка пропал в Глубине вместе со «Стальным клыком» двадцать лет тому назад, еще до того, как младший Консворт поступил на службу императору.

Отношения с отцом достойны отдельного рассказа, но вспоминать о них не хотелось. Были темы и поинтереснее.

Ох, а какой здесь хороший ковер! Хоть снимай сапоги да босиком гуляй! Нужно непременно купить себе такой же домой. Это, интересно, чьих станков дело? Похоже на производство Нуслайта[2], там вообще лучшие предметы роскоши делают…

Стоп! Опять отвлекся! Ближе к земле, Рэм, ближе к земле! Старик не обрадуется новостям. Думай лучше о том, как ему поведать, что у тебя в каморке сидит предполагаемый заговорщик, а ты не выбил из него ничего полезного за неделю. И, может быть, именно поэтому случилось то, что случилось.

Но кто знал, что за этой троицей может оказаться нечто большее, чем глупый треп? Да и, если честно, Консворт даже сейчас сомневался, что они как-то связаны с происшедшим.

Интересно, что все-таки стряслось? Славей несомненно был испуган, да и прежде никогда фантазией не отличался. А на такой розыгрыш у него не хватило бы еще и смелости. Больно опасная шутка, так говорить о наследнике и ее величестве. На седьмом этаже за такой юмор быстро спускают в темные подвалы, откуда выхода уже нет.

Рэм дошел до обсидиановой двери, у которой с энергетическими алебардами застыло еще два Рыцаря Гнева. Остановился, нервно провел ладонью по затылку, смущенно улыбнулся бесстрастным забралам и кашлянул.

Гатар Бонз стоял во главе Дома Раскаяния столько, сколько Рэм себя помнил. И еще лет пятьдесят до того момента, как Консворт, будучи молодым и горячим уроженцем снежного Солокера, выбрал путь дознавателя его величества. А за годы службы под началом старика он хорошо уяснил, что Дом это Бонз, а Бонз это Дом. Об этом не стоило забывать ни на секунду. Иначе можно было очутиться в знакомой камере, но уже по ту сторону стола. Несмотря на все родственные и дружеские связи пропавшего отца.

Фух…

Дверь со свистом скользнула вбок, и Гатар, сидящий во главе длинного стола, поднял взгляд на гостя. Лицо его закрывала металлическая пластина со зловещей решеткой респиратора поверх белых губ. Бледные, почти пустые глаза без ресниц и бровей смотрели равнодушно, как на пустое место. Но это ровным счетом ничего не значило. Внутри у него наверняка бушевал ураган. Жрецы Медикариума как могли поддерживали жизнь старика Бонза, превращая его в мыслящий труп. Тело уже почти не откликалось на импульсы мозга, но Гатар держался за бренность бытия скрюченными узловатыми пальцами и готов был на все, лишь бы встретить еще один рассвет.

Сколько ему лет, интересно? Среди дознавателей ходили слухи, что больше трех сотен. Что он еще служил при Аурусе, деде нынешнего императора Стоика и видел падение его младшего брата – Зарака Халамера.

Рэм вошел внутрь, чувствуя на коже потоки теплого воздуха. У Гатара в кабинете всегда было жарко. Старые кости не любят холода, даже если их несколько раз обработали магией молчаливые жрецы в белых одеждах. Дверь быстро вернулась на свое место, а настроение дознавателя ухнуло в темную пучину.

Пальчики уже была здесь. Проклятье!

Оставалось надеяться, что в ее обществе старик не станет буйствовать. Гатар питал к Пальчикам странную расположенность, вполне конкурирующую с отеческими чувствами к Рэму. Высокая, достаточно стройная (скорее всего, это был ее единственный плюс) женщина будто облагораживала верховного дознавателя, хотя была тупой, как боевой голем Элементиума, уродливой, как бывалый некропехотинец «Дыхания смерти»[3] и при этом жестокой, как самый извращенный жрец Ксеноруса.

По крайней мере, так считал Рэм.

Адова канитель, вот как эти качества можно совместить в одном человеке? Тем более в женщине!

Последних в Братстве Кнута хватало, но мало кто из «прелестниц» забирался в иерархии палачей и дознавателей так высоко, как это сделала Пальчики. Бледная сероглазая аристократка прошла по карьерной лестнице с первой ступеньки и до последней. Она терпеливо убирала камеры, забрызганные кровью жертв; она безропотно мыла инструменты, брошенные братьями после пыток; она усердно потрошила изуродованных покойников и неделями корпела в угрюмых библиотеках Дома, набираясь теоретических знаний. Она была готова на все, лишь бы развивать свой талант и дальше. Похвальное устремление, конечно.

Пальчики недовольно поджала обкусанные губы, когда увидела Консворта, и он не преминул ответить ей презрительным взглядом. Долбаная извращенка. Нормальный Брат Кнута, добившись звания дознавателя, всегда отказывается от должности мастера заплечных дел. Но Пальчики до сих пор работала сама, получая, наверное, сказочное удовольствие от непосредственно процесса допроса. Ей наплевать на результат, ей просто нравится причинять людям боль!

По телу вдруг пробежала предательская волна жарких воспоминаний, и настроение ухудшилось еще больше.

– Дор Бонз, – почтительно склонил голову Рэм, чувствуя немую злость во взгляде Пальчиков. – Вызывали?

При свидетелях с Гатаром лучше говорить официально, иначе Верховный дознаватель может устроить показательную кару обнаглевшему служителю Дома.

– Садись, мальчик мой, – необычайно мощным и глубоким голосом приказал Бонз. Губ он при этом не разомкнул, да и взгляд его как был пустым и скучающим, таким и остался. Сдает старик, скоро отомрут все нервные окончания, и их окончательно заменят хитроумные и зачарованные механизмы Медикариума. А Верховный дознаватель Гатар Бонз станет либо трупом, либо киборгом. Но начало хорошее. Гатар приласкал своего любимчика перед глазами Пальчиков. Так что получай, стерва.

Консворт с видом победителя сел в мягкое кресло и устроился так, чтобы даже не видеть надменной дознавательницы. Задавать вопросы он не спешил, хотя ему и не терпелось. Но пусть старик говорит.

Тот не торопился. Очень медленно перевел бесцветный взгляд с Рэма на Пальчики, и на миг его тонкие и сухие губы тронула тень улыбки. Но лишь на миг.

– Полчаса назад погиб наследник Рэйард Третий. Вместе с ним также была убита Диан Великолепная, супруга его величества, – сухо сообщил он. – На месте уже работают наши дознаватели, но…

– Да что стряслось-то? – не выдержал Рэм, и немедленно поправился, услышав фырканье Пальчиков. – Как это случилось, дор Бонз?

– Заткнись, Консворт! Я еще не закончил, и не просил тебя встревать раньше, чем тому придет черед! – резко одернул его Верховный.

Консворта бросило в жар, по шее пробежались колючие лапки мурашек, и он затылком почувствовал довольную ухмылку садистки. Проклятье, один ноль в ее пользу! Впрочем, сейчас это не имеет значения. Новости Бонза дурно пахли. И были, прямо скажем, паршивые.

– Причина смерти – взрыв, – после минуты тяжелого молчания продолжил Гатар. – Уже известно, что бомбу подорвал охранник Ноя Огара. И, как вы сами понимаете, теперь даже самые опытные из Читающих[4] не смогут добыть из его башки информацию. И еще одна неприятная новость… Старина Ной погиб вместе с императорской семьей.

Потеря Ноя – это сильный удар по империи Лодена. Огар был одним из старейших наместников. В нем еще жил дух той страны, которая выбралась из далеких глубин космоса и из потерянной и разбитой расы стала могучей силой, с которой был вынужден считаться даже Альянс.

Консворт вдруг отчетливо понял, что империя уже никогда не будет прежней. Что его обычная жизнь скоро изменится. И что ему совсем не хочется таких перемен. Стул вдруг перестал быть удобным, и Рэм пошевелился, меняя положение.

– Как себя чувствует Стоик? – с трогательной заботой спросила Пальчики.

Коварная сука. Она же притворяется доброй и хорошей. По-настоящему ей плевать на императора!

Левое веко Бонза чуть дернулось, и белесый глаз уставился на дознавательницу:

– Тот, кто восседает на Звездном Троне, обязан чувствовать себя хорошо. Иначе туда усядется тот, кто чувствует себя лучше. И если у тебя остаются сомнения, девочка моя, то я отвечу: Стоик чувствует себя хорошо. Он так же хорошо себя чувствовал, когда тридцать лет назад Песья лихорадка выкосила половину населения Примы вместе с его матерью и единоутробным братом Курцем Халамером. Он был не менее бодр и мудр, когда двадцать лет назад в астероидном поясе, на окраине системы Ливня, нашли искореженный корабль его дяди Шорса, а после блистал улыбкой, пока хоронили его кузенов: Локкари и Джея, оказавшихся вместе с семьями на злосчастной посудине. Сейчас, полагаю, он так же улыбчив и охоч до общения. Пока останки его семьи отскребывают от стенок Ноевских покоев. Глубина тебя поглоти, девочка моя, как он вообще может себя чувствовать после такого?!

Пальчики пристыжено опустила глаза и плотно сжала губы.

– Надеюсь, вы оба понимаете сложившуюся ситуацию? Мальчик мой? Девочка моя? Ветвь династии Халамеров заканчивается на Стоике. Более никого из древнего рода в живых не осталось. Хорошо если император найдет себе жену в ближайшее время, и та понесет от него сына. А если нет? – продолжил Гатар. – Надо ли мне говорить, что многие хотят сесть на Звездный Трон, и теперь у них такой шанс появился?

– Если только этот шанс не был тщательно подготовлен, – проговорил Рэм.

Гибель кузенов Стоика, по его скромному мнению, достойна отдельного рассказа, и Консворт был убежден, что холодный космос видел настоящую и неприятную причину их смерти. Ни один дознаватель не поверит в такой «несчастный случай», в котором гибнет целая ветвь правящего дома. И кое-кто говорил, что за крушением корабля дяди Шорса видна могучая тень его властного племянничка.

– Верное направление мысли, мальчик мой, – заметно спокойнее проговорил Гатар.

– Что я должна сделать, дор Бонз? Какая моя задача? – спросила Пальчики.

– Ваша, моя дорогая, задача. Исключительно ваша. От меня потребовали лучших дознавателей на это дело. Я выбрал вас.

Никогда еще Рэм не был так близок к тому, чтобы подать в отставку. Хотелось немедленно встать и уйти. Работать с этой ненормальной и каждую секунду ждать в свой адрес какую-нибудь гадость? За что такое наказание?! Что-то внутри Рэма обрадовалось мимолетному желанию сбежать. Попыталось его поддержать, но тут же утихло под тяжелым ударом мысли о шикарной зарплате дознавателя. И о том, что он никогда себе не простит, если его «заброшенное» дело приведет империю к чему-нибудь… Эдакому…

Например, к гражданской войне.

– Но… – изумленно возмутилась Пальчики. – Дор Бонз!…

«Наша радость не знает границ, Гатар!» – подумал про себя Рэм. Работать надо с задором, а не с ненавистью. Вот удружил, так удружил долбаный старикан!

– Ваши личные конфликты – это ваши личные проблемы, – белесые глаза уставились на Консворта. – Работе и служению империи они мешать не должны. Вам это ясно.

Это он спросил или утвердил, интересно? Рэм очень не хотел поворачиваться к притихшей «коллеге». Утешало лишь то, что для девчонки эта новость тоже не из приятных.

– Отчитываться будете передо мною и наместником Нувалом. Дело возглавляет лично император, но его глаза и уши – старина Вэпс. Учтите, что перед ними я вас покрывать не стану. Так что все в ваших руках, мои дорогие, – равнодушно поведал Гатар Бонз.

– И еще…

Старик чуть пошевелился в кресле. Заколыхалась мешанина Медикариумовских трубок, опутывающих его слабое тело. Гатар опустил взгляд на пульт управления, вмонтированный в стол, и дрожащей рукой нажал пару клавиш. С резким стуком открылась крышка справа от Верховного дознавателя.

– Я не выдавал Инсигний со времен падения Зарака… – пробормотал Гатар.

Голос передатчика остался таким же громким и четким, каким и был. В нем не было того сомнения, что царило сейчас на лице старика. Но вскоре все ушло на второй план. Верховный Дознаватель вытащил на белый свет два бирюзовых шара, размером чуть меньше шести сантиметров в диаметре. Инсигнии. Знаки высшей власти. Вся империя обязана подчиняться требованиям обладателя Бирюзовой эмблемы. И теперь Рэм мог без опаски допрашивать всех, кто только покажется ему подозрительным.

Вплоть до императорской семьи. Впрочем, вряд ли кто позволит ему даже приблизиться к Стоику, несмотря на все волшебные шары.

Бонз что-то шепнул, и Инсигнии повисли над столом, а затем, поворачиваясь вокруг своей оси, медленно поплыли к дознавателям.

Рэм принял знак с почтением и затаенным дыханием. Инсигния приятно грела кожу, и, сжав ее в ладони, Консворт почувствовал, как ощутимо вибрирует скрывающаяся в шаре энергия.

– Спасибо за честь, дор Бонз. Я… Я обязуюсь…

Такой торжественный момент, а он оказался к нему не готов. Но, адова канитель, видишь, отец, чего я добился? Видишь, мертвый, безродный пень?!

– Могу ли я отказаться? – тихо произнесла Пальчики, но Консворт не позволил всколыхнувшейся злости поглотить новую радость. Пусть, сучка, изображает из себя гордую принцессу. Все равно бессмысленно.

– Нет, – подтвердил его теорию Катар и нажал еще одну клавишу на пульте:

– Свободны. Оба. На выходе вас ждет человек Нувала. И держите меня в курсе.

Дверь распахнулась, и Рэм первым поднялся из-за стола. У него за спиной словно распахнулись крылья. Мир казался светлым и радостным местом, а тело легким, как пушинка. Какое доверие, адова канитель! Он – владелец Инсигнии!

Волшебный шар Рэм с сожалением положил в карман штанов. Это чудо так не хотелось прятать!

– Консворт? – встретил его в коридоре крепкий военный в синей форме внутренней службы безопасности. – Мое имя Излом Раберс. Я хотел бы приступить к делу неза…

– Мне нужно знать все об этом охраннике, – сходу перебил его Рэм. У него было хорошее настроение, но на лице солдата поселилась такая презрительная усмешка, что хотелось загнать ее Излому в глотку. И смотреть в угасающие глаза с мягкой ироничной улыбкой. Консворт с трудом отогнал прочь соблазнительный образ. – Я про того, кто выпустил себе мозги. Мне нужно все: от его привычек до реестра болезней его родителей. Контакты, поездки, счета, элементы съемки. У вас же есть съемка из покоев Огара?

– Это гостевые покои наместников, Консворт, – Излом неодобрительно прищурился. – Какая съемка?

– Не надо считать меня за дурочку. Я никогда в жизни не поверю, что там нет скрытых камер. На входе-то обязательно должна была быть.

– Съемки из его покоев нет, – отрезал Консворт. – Есть данные с внешней камеры наблюдения. Вот только…

В коридор вышла Пальчики, и Рэм тут же почувствовал себя неуютно. Женщина остановилась рядом, но дистанцию с ним удержала. Проклятье, как же им работать вместе, если его колотит от одного ее присутствия?!

– Досса Лианот, – поклонился ей безопасник и покорно удостоился холодного взгляда.

Рэм уловил, что в адрес девчонки военный употребил уважительную приставку. У Раберса что-то личное к Консворту?

– Я все равно не верю, что нет камер внутреннего наблюдения, – раздраженно напомнил о себе Рэм.

– Да мне плевать, веришь ты во что-то или нет… – побагровел от сдерживаемой ярости военный.

– Что значат ваши слова, дор Раберс?! – начал терять терпение Рэм. – Вы, офицер службы императорской безопасности, отказываетесь помогать следствию? И что значило ваше многозначительное «вот только»?

– Мы располагаем видеосъемкой с камеры напротив входной двери. Но ее часть изъята лично Вэпсом Нувалом. Все резервные данные уничтожены. У нас есть только тот момент, когда Болвар Гедаус, охранник Ноя Огара, заходит в его покои и инициирует взрывчатку! – отчеканил Раберс.

– Причина изъятия? – подала голос Пальчики.

– Я не знаю, досса Лианот, – развел руками Излом. – Я не дознаватель! Может быть, вы и разберетесь? Это же ваша работа, не так ли?

Раберс, опытный в дворцовых интригах, не смог не придать слову «работа» пренебрежительной окраски. Каков мерзавец!

Рэму очень хотелось заметить эту шпильку. Вытащить Инсигнию и спросить еще раз. Но он понимал, какое же это будет ребячество. И хорошо себе представлял, сколько убийственного яда вложит Пальчики в свою тонкогубую ухмылку, глядя, как он потрясает волшебным шариком перед крысиными глазками Излома Раберса.

– Все данные по мере поступления сбрасывайте мне на коммуникатор, – приказал безопаснику Консворт.

– Нам… – поправила его Пальчики.

Адова канитель, какие же мерзкие денечки ему предстоят!

– Да, – согласился он с видом, будто ничего не произошло. – Нам… Все понятно?

Излом недовольно сверкнул глазами, но промолчал. Вообще Раберсы – весьма знатный род в империи. Оттого вдвойне приятно было добить его язвительной улыбкой и фразой:

– Выполняйте, Раберс.

Уважительное обращение «дор» Рэм опустил сознательно.

Ноздри Излома гневно расширились.

– Что-то еще? – Консворт насмешливо склонил голову набок.

– Разве вы не собираетесь осмотреть место преступления? – очень холодно спросил Излом.

– Когда произошло убийство, Раберс?

– Утром…

– Ранним утром, Раберс, – поправил его Рэм. – А сейчас уже день. Как вы думаете, неужели там все еще сидят и ждут триумфального появления дознавателей Дома? Полагаю, те, кто осмотрел место преступления, уже должны были составить полный отчет, не так ли?

У Излома на скулах заиграли желваки. Массивная челюсть чуть выдалась вперед.

– Не забудьте, что эти отчеты тоже нужны, Раберс, – подмигнул ему Рэм и добавил: – Нам.

Воин резко развернулся и чеканным шагом отправился по коридору прочь. Темная фигура на фоне белых стен. Консворт проводил взглядом напряженного и оскорбленного офицера, думая о нарисовавшейся вдруг проблеме.

Эта проблема стояла сейчас позади него и молчала. И сама собой разрешаться не собиралась. А ведь дела не ждут. В горле моментально пересохло.

– У меня тут есть клиент, – он скорее просипел эти слова. Откашлялся. – Может быть, он что-то знает о…

– У меня тоже есть зацепка, – прервала его Пальчики. Ему почудилось, или в ее интонации прозвучала насмешка? Может, показалось?

Или все-таки прозвучала?

Проклятье, эта сука над ним издевается? Она считает себя чем-то лучше его? Надо бы развернуться и посмотреть на выражение ее лица. Надо! Но так не хочется. Вдруг она заметит, как он нервничает?

– Тогда работаем по обоим направлениям… – Как же хотелось сказать что-нибудь другое, что-нибудь хлесткое, убийственное. Способное открыть ей глаза на все, что она когда-нибудь делала. Чтобы она прозрела, поняла свою никчемность и покончила с собой от раскаяния!

– Если появится новая информация – прошу немедленно сообщить ее мне, – сказала Пальчики, и Рэм спиной почувствовал, как дознавательница развернулась и отправилась по коридору вслед за Изломом Раберсом.

Сразу стало легче дышать и думать. Да и жить, чего там говорить, стало легче.

Так, ближе к делу, Рэм. Ближе к делу. Сейчас его ждет Бэлла.

Когда Консворт подошел к кабине лифта, то остановился у неподвижных Рыцарей Гнева и покосился на их почти трехметровые энергетические алебарды, а затем попытался заглянуть в темную прорезь забрал, но оттуда на него глядела зловещая пустота. Пугающий взор неизвестности. Бэлла смотрела проще и понятнее.

– Надеюсь, вы не скучали по мне, – сказал Рэм, когда вошел в свой кабинет. Улыбнулся пленнице, улыбнулся Славею. И напрягся. Вид у толстяка был нервный и виноватый. А у Бэллы…

– Адова канитель… – проговорил моментально вспотевший Рэм. – Что стряслось?

– Я задремал, Рэм. Прости меня. Я задремал и не уследил. Она что, Тронутая[5]? Я бы проснулся, если что. Прости, Рэм.

Проклятье! Консворт подошел к обмякшей на стуле пленнице. Проверил пульс. Тело уже остыло.

– Мад, ты обалдел? Ты совсем обалдел? Я же тебя не просто так оставил! Глубина тебя забери!

– Ну прости, – заюлил испуганный Славей. – Это все твой мертвяк. Я не знаю, как он ее угробил! Ударил, что ли, слишком сильно?!

Шестой безразлично покачивался за спиной мертвой товарки.

– Я проснулся, а она уже. Я ночь не спал, задремал ненадолго. Что могло случиться? Вскрикнула бы – я бы проснулся, Рэм. Прости меня… Прости!

– Вызови мне Читающих, – буркнул Рэм, понимая, что, скорее всего, уже поздно считывать останки памяти у покойницы. Смерть быстро опустошает мозг человека. Но мало ли.

– Прости меня, – всхлипнул толстяк. – Но она точно Тронутая. Только они могут так неожиданно сдыхать. Может, это поможет, а? У нее шея сломана, Рэм.

Консворт внимательно посмотрел на приятеля. Если бы он не знал Славея много лет, то предположил бы, что это брат Кнута прикончил подозреваемую. Но и вариант с Шестым тоже можно было допустить. Мертвяков необходимо контролировать.

– Почему ты так на меня смотришь, Рэм? – испугался Славей.

– Вызови мне Читающих, – отчеканил он. – Быстро!

[1] Альянс – принятое определение союза чужих рас. Империя Лодена соседствует с Альянсом, но не является его частью.

[2] Название планеты. Считается колыбелью искусств и культуры.

[3] Некропехота «Дыхание смерти» – спецподразделение Медикариума. Вооруженные живые мертвецы, управляемые жрецом на расстоянии. Продать свое тело в эти войска очень выгодно, но условия отбора весьма суровы. Особым приоритетом пользуются жители Солокера. В случае если с «Дыханием смерти» подписал контракт кто-то из благородных, то в будущем мертвец может нести на себе герб своего дома.

[4] Одно из подразделений Дома Раскаяния, использующее магию Медикариума для получения информации напрямую из мозга. Известно, что в течение двух-трех суток (иногда недели) ее можно изъять и с мертвого человека.

[5] Популярное движение среди аристократов. Операции Медикариума способны блокировать в мозгу человека участки ответственные за чувство боли, чувство страха, голода и всех остальных, на выбор клиента и за отдельную плату.