Читать книгу Три позы Казановы - Юрий Поляков - Страница 20

Ещё бы! Как не вспомнить, если из-за этой мерзавки он чуть в тюрьму не сел! А дело было как раз наутро после овладения Невинномысском. Счастливо утомлённый, Кокотов лежал в своей вожатской келье. Добрая Людмила Ивановна, войдя в его любовное положение, разрешила юноше подремать до построения. Она была довольна, что напарник забыл наконец шалопутную Таю и обрёл радость познания с вполне приличной девушкой – Леной Обиход.

Итак, он предавался, быть может, самому упоительному занятию: лелеял нежные образы ночного свидания, уже освобождённые услужливой памятью от ненужных земных подробностей, раскладывал, поворачивал, разглядывал их так и эдак, гордо перебирал, как в детстве – свою коллекцию немногочисленных монет. И тут в комнату влетела бледно-серая, точно казённая простыня, Людмила Ивановна. Держась за сердце, она прошептала: «Обоярова пропала!»

– Как пропала?! – Андрей вскочил, схватил с тумбочки, словно табельное оружие, воспитательно свёрнутую газетку и собрался бежать на поиски прямо в трусах. – Когда пропала?

Из задыхающегося рассказа воспитательницы выяснилось, что хватились за завтраком, но девочки, спавшие на соседних кроватях, уверяли, что когда их разбудил утренний горн, Наташина постель была уже пуста. Возникло предположение, что она раненько ушла встречать на Оку рассвет – зрелище действительно необыкновенное. И хотя в планах культурно-массовых мероприятий значился коллективный поход «Зравствуй, солнышко!» (был даже составлен поотрядный график), дети всё равно бегали встречать зарю в одиночку или, чаще, попарно. Солнцепоклонники хреновы! Ну хорошо, допустим, встретила. Почему не вернулась к подъёму или завтраку? Куда делась? Ясно куда: полезла купаться, а там течение и ледяные ключи бьют! И это было самое страшное!

– Вы знаете, кто у неё дед? Академик! – кричала оповещённая Зэка.

– А хоть бы и слесарь! – пробормотал Ник-Ник. – Всё равно девочку жалко…

– А может, у неё… как сказать… роман с каким-нибудь деревенским? – предположила медсестра Екатерина Марковна, совсем к тому времени запутавшаяся с лагерным шофёром Михой.

– У Обояровой?! Да вы с ума сошли!

– Но ведь Мухавина в прошлом году бегала в деревню к киномеханику. А у неё отец – главный инженер!

– Замолчите! – истерично крикнула директриса. – Обоярова ещё совсем девочка. А ваша Мухавина…

За Мухавину, которая в свои пятнадцать (по рассказам очевидцев) была уже на редкость грудобёдрой девицей, Зэку разбирали на заседании парткома министерства. Только неопровержимое медицинское свидетельство о том, что до кинокрута девчонка бегала ещё к кому-то, причём с вовремя ликвидированными последствиями, спасло Зою от выговора с занесением.

– Ищите, ищите! – твердила она, глядя на Кокотова с мольбой и обидой.

В её взгляде было всё сразу: и запоздалое сожаление, что она взяла этого бестолкового студента на вторую смену, и напоминание о том, как спасла его от чекиста Ларичева, и упрёк в роковой небдительности. И ещё, конечно, – тоска хорошей женщины, вынужденной существовать в безысходном двоемужии…

Весь педагогический коллектив, усиленный старше-отрядниками, целый день прочёсывал окрестности лагеря и прибрежный лес. По Оке плавала, тарахтя, моторная лодка спасателей, прощупывавших дно багром и бороздивших «кошкой». Вызванный из Москвы водолаз обшарил русло, путаясь в обрывках сетей. Безрезультатно.

Кокотову с самого начала помогала в поисках Лена, примчавшаяся при первом известии о катастрофе. И хотя она независимым видом старалась представить случившееся ночью чем-то несущественным, даже пустячным для серьёзных и взрослых людей, в её поведении ясно проглядывалось родственное участие. Но когда Андрей попытался напоминающим движением коснуться её груди, она отпрянула и гневно покраснела, мол, нашёл время!

К вечеру надежд почти не осталось. Смеркалось, и поиски прекратили. Старвож Игорь, подавший документы в высшую комсомольскую школу, от отчаяния в кровь искусал свою неуправляемую нижнюю губу. Медсестра Екатерина Марковна уже во второй раз делала Людмиле Ивановне укол магнезии. Лена молча гладила Кокотова по руке, давая таким образом понять, что будет ждать его даже из тюрьмы. В кабинете Зэки стоял густой запах корвалола и валерьянки. Надо было уже звонить в министерство и родителям утраченного ребёнка. Вожатые и педагоги молчаливо собрались возле административного корпуса и напоминали родственников, ожидающих выноса тела. Дети, отправленные по палатам, пугали друг друга страшными рассказами про утонувших пионеров, устраивающих по ночам свои потусторонние сборы и линейки…

Именно в этот момент заплаканную Обоярову в лагерь за руку привёл колхозный агроном, обходивший покосы и нашедший девчонку в стоге сена…

– Наташенька, ну как же ты так?! – запричитала от радости Людмила Ивановна, а давно бросившая Зэка закурила.

– Ну, теперь-то вспомнили? – спросила Наталья Павловна.

– Вспомнил… – кивнул Кокотов.

В его озарившемся сознании как живая возникла та, давнишняя Обоярова – стриженая девочка с бледным большеротым лицом, впалой мальчишечьей грудью и длинными худыми ногами. Сбитые коленки были намазаны зелёнкой. В общем, ничего особенного, обыкновенный заморыш-подросток, изнурённый своим растущим организмом. Но в заплаканных глазах будущий писатель с удивлением уловил некое призывное высокомерие, которое бывает только у красивых и абсолютно уверенных в себе женщин. Казалось, она уже тогда знала, в кого вырастет, и презирала всех за то, что они этого ещё не понимают.

– Давайте выпьем за узнавание! – предложила Наталья Павловна, и в её глазах мелькнуло то самое призывное высокомерие.

– Давайте… – согласился Кокотов, оцепеневший то ли от вина, то ли от неожиданности.

– А вы догадываетесь, Андрей Львович, из-за чего я тогда убежала?

– Из-за чего? – искренне спросил он.

– Точнее – из-за кого…

– Из-за кого?

– Из-за вас!

– Из-за меня?! – оторопел автор «Космической плесени».

– Ну конечно… Я же была в вас влюблена! А вы даже не заметили.

– В меня?!

– В вас, в вас! Вы разве не знаете, что девочки чаще всего влюбляются в учителей… И в вожатых тоже. Но вам было не до меня. У вас сначала была эта рыжая.

– А вы-то откуда знали?

– Дети – Штирлицы. Я с вас глаз не спускала.

– Ну, хорошо… – кивнул он, внутренне польщённый этим поздним признанием. – Но убежали-то зачем?

– Я видела вас с Обиходихой. Тогда, ночью, у гипсового трубача.

– Что видели? – Кокотову показалось, будто он покраснел не только снаружи, но даже изнутри.

– Всё! Я же следила за вами. Представляете, влюблённая девочка видит, как вы… Мне даже сейчас об этом трудно вспоминать. Ну я и побежала, как говорится, куда глаза глядят. Зарылась в стог, плакала… А что бы вы на моём месте сделали? Ладно, давайте ещё выпьем! И я сознаюсь вам… Впрочем, я и так сознаюсь. Вы, Андрей Львович, были героем моих первых эротических фантазий!

– Я? – изумился герой фантазий и поёжился.

– Вы, вы… Не отпирайтесь! Я ведь потом долго воображала себя на месте этой вашей… Елены… Представляла, что вы назначаете мне свидание у гипсового трубача и делаете со мной то же самое, что и с ней. Вы помните?

– Ну, в общем, конечно… – поник писатель, чувствуя, как смущение начинает неотвратимо перерождаться в плотское томление.

– Как, кстати, сложилась её судьба?

– Мы поженились…

– Не может быть!

– Но быстро развелись…

– Я так и думала.

– Почему?

– Не знаю. У детей удивительное чутьё на совместимость. Но с возрастом это качество куда-то исчезает. А дети у вас были?

– Дочь.

– Это хорошо. Я вот несколько раз беременела от разных мужей – и всё неудачно… Ничего, что я с вами так откровенна?

– Ничего.

– Понимаете, во-первых, вы писатель. А это как доктор. Во-вторых, я столько раз воображала наши с вами свидания, что у меня такое ощущение, будто вы мой самый первый мужчина…

– И мне достались все крошки? – скокетничал Андрей Львович.

– Нет. Не достались, потому что это происходило лишь в моём воображении.

– А что же всё-таки происходило в вашем воображении? – немного в нос спросил он и подался вперёд, ощущая прилив хамоватого безрассудства.

Дверь с грохотом распахнулась, и в номер ворвался Жарынин. Увидев Кокотова и Наталью Павловну за бутылкой вина, режиссёр был так ошеломлён, как если бы обнаружил в комнате своего робкого соавтора белый концертный рояль, а на нём голую Пенелопу Крус…