Читать книгу Эхо - Юрий Сбитнев - Страница 2

Отчаянно гремит вертолёт. Перед глазами – громадная жёлтая бочка с горючкой. На стене закреплены широкие охотничьи лыжи, спальник, к нему приторочены двухручковая пила и ружье. Летим в верховья реки Туруланды. Кеша дремлет, то и дело тыкаясь головою в бочку. Скрипит обшивка, звенят разболтавшиеся винты, надсадный жёсткий скрип проникает под череп.

Поднимаюсь в пилотскую кабину. Необозримый простор на три стороны. Командир свободно сидит в кресле, на коленях карта, читает её, сличая с тем, что простирается внизу. На штурвале второй пилот. Бортмеханик Боря считает высотки, прикидывает их высоты над уровнем моря.

Как-то, будучи ещё пилотом, Боря возил геологов на Крайний Север, через тундру. На пути всего одна высотка в тысячу метров. Погода была ясной, дорога лёгкой. Заболтались. Высотку ту единственную прикрыло облаком, и они в неё въехали. Вошли в облако и вдруг чиркнули колесами по земле, покатились. Кое-как справился Борис с той неожиданной посадкой, но в последний момент споткнулась машина. Сломали винт. Не успели сообщить о случившемся, рация вышла из строя. Их по рекам, по теснинкам ищут, утюжат на бреющем болота, а они сидят на высотке, все видят, сказать не могут, локти кусают.

С тех пор ведёт в полёте счёт высоткам Борис, определяя их подъём над уровнем моря.

Погода испортилась. Летим под кучёвкой, метёт пурга. Замутило всё вокруг, вертолёт качает. Кеша по-прежнему бодается с бочкой. Вышли на речку Вювю, вошли в Туруланду, петляем, прижавшись к земле.

Вырвались на миг из морока – голубое, голубое небо, где-то палит солнце, и в этом солнце серебристой сигаркой плывёт Ту.

– Разве жизнь у нас – жизнёнка! – говорит Боря, провожая серебристую сигару глазами. Вздыхает: – У них машина, у нас мошонка.

И снова мрак, тряска, близкие макушки деревьев под брюхом вертолёта.

– Им тоже не сахар, – говорит командир, имея в виду летчиков Ту.

И Борис, соглашаясь, вздохнув, изрекает:

– Мой друг теперь на Ту летает. Поссыт на снег, а снег не тает…

Погода вконец испортилась. Хиус застит сопки, хребты, белые равнины горных тундр. Внизу – чёрные пики елей, штрихи лиственок, редкие строчки почти круглых пятачков – волчьи следы. Мощные выброды сохатых. И, наконец, копыны оленей.

Мы летим в стадо, к которому подошла стая волков. Будем, если выследим, бить их с вертолёта в два карабина.

Меня извела качка и однообразное мелькание деревьев, белизна утомила. Слава богу, появилась надежда: коли есть на земле оленьи закопушки, то и стадо недалеко – близка посадка.

А вертолёт, как пущенная юла, продолжает ходить кругами. Мелькнула занесённая снегами зимовейка. Ну да, та самая, на Вювю. Словно обожгло внутри, всколыхнулось сердце. Как давно это было…

Вот и приток, по которому поднимались к Туруланде с Ганалчи. Я тогда не предполагал, что буду свидетелем последнего на этой земле события, о котором до сих пор никому неизвестно. Последнего…

Внизу на реке лёгкие петли оленьих следов и ровный, пересекающий их след волка.

Вот и олени. Посреди белой Туруланды, две оленухи прижались к крупному оленю, который чуть-чуть боком сторонится налетающего на них грома. Шеи у всех трёх длинные, головы высоко подняты – гордые. Дикие. Свободные.

И снова белый простор, заштрихованный лиственками, и нет никакой надежды, что в этой пустыне мы отыщем малое стадо домашних оленей, людское жилище.

Но вдруг, вывалившись из-за хребта, с широкого виража врываемся в стадо. Животные переполошённо бегут прочь, но ни жилья, ни людей не видно. Садимся в прищупку. Командир выбрал просторную плешинку, то ли марь, то ли приток Туруланды.

Боря выпрыгивает за борт и по грудь уходит в сугроб. Обтаптывается, отыскивая острым щупом твердь под снегом. Кричит, багровея лицом, и машет руками:

– Можно сидеть!

Вертолет оседает в снег по самое брюхо. Под выхлопными трубами мгновенно возникают жёлтые с чёрной копотью влумины.

– А люди где? – спрашивает Кеша, перестав бодаться с бочкой, протирает заспанные глаза.

«Вот мы и свиделись снова, Туруланда, – думаю я. – Где-то всё тут и было. Где-то тут, где-то тут», – стучит в висках кровь.

– Привет аборигенам! – кричит Борис.

По сугробам, утопая по шею, проминается эвенк, скаля зубы и улыбаясь.

– Ты что, тут один? – спрашивает командир.

– Ещё другой есть, Васка, брат мой. И Коля Бобыль, и я с бабой… Дети есть, мои дети. – Весело смеется. – Васка болеет, однако, грипп у него. Эпидемия. Айда чай пить!

– Тебя-то как звать? – спрашивает Борис.

– Шурка.

– А волки есть?

– Волки есть.

– Ну, тогда показывай, мы их всех побьём…

– Покажешь их, – смеётся Шурка, – они хитрые! Умные, сволоть! Умнее человека…

– Тебя – да! – острит Борис.

Но Шурка не обижается, очень доволен остротой. Идём пить чай.

В снегу пробита широкая дорожка. По ней Шурка катит санки, в которых молча и солидно сидят его дети – двое. Кеша спешит за Шуркой, а следом весело и шумно идут вертолётчики. Я отстаю.

Где-то тут всё и было…

Широкие выполья оленьих пастбищ в реденькой таёжке. Крохотные лиственки, ползучая берёзка, наволоки мелкой сосны, но кое-где исполинами протыкают небо листвени, рогатые и огромные.

За пастбищами тайга гуще и чище, там стойбище эвенков. Но чумов не видно. Под соснами натянуты палатки с чёрными коленами печных труб. От дерева к дереву, под самыми макушками, антенна.

В палатке душно и жарко. Васька лежит на надувном матрасе, подсунув под локоть чёрную от копоти подушку, чихает и кашляет. Громко жалуется на «эпидемию гриппа», которая косит всех без разбору. Но лицо весёлое, довольное, и он, демонстрируя нам, пьёт лекарства, высыпав с десяток таблеток в маленькую мягкую ладошку. Смачно жуёт, щурится:

– Спирт есть?

– Нету! Нету! – говорит Борис. – Нынче сухой закон.

– Лекарство на спирту должно быть, – объясняет Шурка.

Жена его разливает по кружкам чай, раскладывает подмокшие куски сахара, чёрные сухари.

– Всё тайге, тайге! Подохнешь в тайге этой! Где условия? – громко кричит Коля Бобыль, ни к кому не обращаясь. Но его никто и не слушает.

Пьём чай, смеёмся, болтаем ни о чём. А Коля Бобыль всё кричит:

– Ты условий создай! В тайге нету условий! Подыхай! Жену не видишь. Детей не видишь… Какая жизнь, а?!

Ни жены, ни детей у Бобыля нет.

– Волк умный, – говорит Васька. – Научно-технический прогресс знает!.. Ты летишь, – Васька обращается к командиру, – он слышит. В снег ляжет и лежит. Закопается, сволоть.

– Не выпугнешь? – спрашивает Борис.

– Нет.

– Выпугну, – говорит командир. – Не стерпит. Моя керосинка, чёрт-те как гремит – мёртвого поднимет. – И вдруг весело ко мне: – Улетали – ей шесть часов оставалось. Три часа сюда летели. Значит, три осталось.

– До капитального, что ли?

– До списания! Всё, точка. Отходила. А машина лёгкая, хорошая. Может, купим в складчину?

Я отказываюсь.

– А жаль, – говорит Борис. – Недорого, Николаич, подумай. Жаль в утиль.

– Продай мне, – вдруг говорит Шурка.

– Почему в палатках живёте? – спрашиваю у Васьки.

– Дают, – отвечает. – А где же жить?

Палатки большие – экспедиционные, добротные, с окошками и хорошо запахивающимися двойными пологами. Но натянуты небрежно, кое-как, без умения. Чёрные, проржавленные трубы выткнуты в одно из окошек. В палатке грязно, куль у входа с белой дорожкой просыпанной муки, обрубки полуоттаявшего мяса, старая одежда, бродни кучей, поломанные, застеленные стегаными одеялами раскладушки с чёрными постелями на них.

– А в чуме чего не живете?

Шурка задумался ненадолго, но с ответом нашёлся:

– Строить надо…

– А ты умеешь?

Коля Бобыль закричал, замахал руками:

– Не умеет он! Ни хера не умеет! В интернате жил! Там печка, кроватки, жратва от пуза! Он чума настоящего не видел. Зачем ему чум? Он в интернате жил. Ни хера не умеет…

– А ты умеешь? – спрашиваю.

– Я всё умею!.. Но не хочу… Условий нету! Где забота о человеке? Вон Васька гриппом болеет. Эпидемия. Завтра я заболею, потом Шурка, потом Танька и дети. Все подохнем! Нет заботы? Не хочу чум строить, не хочу тут жить…

– Рация испортилась, – говорит Шурка.

– Никому дела нет! – кричит Бобыль. – Сяду с вами на вертолётку и улечу.

– Я тебя не возьму, – говорит командир. – Тебе работать надо. Ты ведь сколько в центре без дела шатался. Месяц? Два?

– Его пьяного изловили! – хохочет Шурка. – Его директор сюда в мешке привёз.

– Как в мешке? – Борис аж подпрыгнул.

– А он в спальнике спал. Его так в вертолёт и положили… И сюда! – хохочет Васька. – Проснулся, под сосной лежит, в стаде. Его олени лижут. С того и орёт.

Бобыль слушает, широко открыв рот, пытается что-то произнести, но вскакивает и выбегает из палатки.

– Обиделся, – говорит Борис.

– Не-е-ет, – машет рукой Шурка. – Он не умеет…

– Чего?

– Обижаться. Кричит только… Всегда кричит.

– Когда трезвый, – добавляет Васька.

– Зачем он вам тут? – спрашиваю.

Все, даже дети, что мусолят куски сахара, удивлённо смотрят на меня.