Читать книгу Свет в Шипучем овраге. Сказки из Сугробихи - Юрий Шинкаренко - Страница 5

Урок рисования вышел печальным. Да и как не грустить… Веньке и остальным ребятам нужно рисовать конюха Овёсыча, а тот пришёл в школу с синяком.

Синяк он принёс на лбу. Идёт и всем рассказывает:

– Это я за бабочкой наблюдал! За капустницей!

– Разве бабочки нападают на людей? – удивилась Нина Васильевна, которая ведёт биологию и всё про бабочек знает.

– А она и не нападала. Она к колодцу летела.

– Это бывает, – подтвердила Нина Васильевна. – Летают они к колодцам.

– А у колодца – журавель…

– Неужели вернулся с юга? – ахнула Нина Васильевна.

Овёсыч помотал головой.

– Нет, я про другого журавля. Про шест, которым воду черпают. Ведро ещё к этому шесту приделано. Капустница-то ведро заметила…

– Верное наблюдение, – кивнула Нина Васильевна. – Капустницы – очень наблюдательные бабочки!

Овёсыч вздохнул.

– Капустница-то наблюдательная… Стороной ведро облетела. А я его не заметил. Вот и схлопотал донышком по лбу!

Сел Овёсыч перед Венькиным классом. Ногу за ногу закинул. Бодрится. А видно: переживает.

– Может, в другой раз вас нарисуем? – предложил Андрей Андреевич, учитель рисования.

Овёсыч не согласился:

– Вот ещё, из-за бабочки урок срывать! Синяк – пустяк, синяк – не шишка!

– Да, – сказал Андрей Андреевич. – Шишку бы ребята не нарисовали. Светотени мы ещё не проходили. Шишки в следующем году рисовать будем. Приходите.

Овёсыч обещал подумать.

– Не прибавится во мне наблюдательности, – говорит, – приду к вам и с шишенцией.

Андрей Андреевич обрадовано кивнул головой и подмигнул ребятам. Мол, начинайте! Уж больно вид у Овёсыча хорош! Страдающий вид! Пушистые, как у кобылы Простушки, ресницы полуопущены. У глаз – печальные морщинки. Уголки губ поджаты, словно уздечкой стянуты.

Раскрыл Венька коробку карандашей и давай печаль Овёсыча на бумагу переносить.

Замечательный получился портрет. Не только лицо Овёсыча, но и его соломенная шляпа печалью дышит. Даже не печалью – мировой скорбью.

На шляпе Венька нарисовал бабочку-капустницу. Капустница держала в лапках полевой бинокль. Это для того, чтобы было понятно: наблюдательная бабочка!

Потом Венька принялся за самое главное. За синяк!

Вынул из коробки чёрный карандаш. Примерялся к портрету. И вдруг услышал:

– На-до-е-ло!

Венька с недоумением посмотрел на карандаш. А того даже потряхивало от возмущения.

– Что тебе надоело? – спросил Венька.

– Всё! Всё надоело! Сделал из меня козла отпущения! К остальным карандашам ты по-человечески относишься. А ко мне?! Ко мне?! Ни в грош меня не ставишь! Самую чёрную работу подсовываешь! Когда ты меня из коробки достаешь?! Когда нужно войну рисовать! Дым и копоть! Когда пожар!.. Головешки, сажа! Если пиратов рисуешь, без меня, конечно, не обойтись! Повязки пиратские, чёрный флаг на рее!.. А мне надоело! Я устал от пиратов, от войн, от пожаров! Я хочу света! Я хочу быть в рисунках, где рожь и васильки, где цыплята клюют арбузную корку. Я не хочу, чтобы от моей работы люди хмурились.

Венька опустил голову.

– Как же я нарисую чёрным карандашом жёлтого цыпленка? – спросил он. – У каждого карандаша своя судьба, свое предназначение. Я же не виноват, что внутри тебя чёрный грифель.

– У тебя у самого чёрный грифель внутри, – отрезал карандаш. – А у меня там светло и чисто!

Венька пошёл на попятную.

– Хорошо, – пообещал он. – Больше тебя не трону. Синяк Овёсыча можно и фиолетом раскрасить. Ложись в коробку, отдыхай!

– Да не буду я отдыхать! – ещё сильнее возмутился карандаш. – Думай, что предлагаешь! Лежать мне, значит, без дела и вспоминать, сколько огорчений принес я людям, да? Вспоминать войны, пиратов, сажу пожаров, да?

Венька задумался.

– Ну, хорошо, – пообещал он. – Хочешь, я останусь после уроков? И мы с тобой нарисуем… Нарисуем… Кучу угля! Блестящего чёрного антрацита! А рисунок назовем «Зима в Сугробихе». Все будут смотреть на картинку, вспоминать пургу и представлять жаркую печку, в которой весело горит наш уголь. Очень светлый рисунок получится, тёплый.

Чёрный карандаш вырвался из Венькиных пальцев, сделал в воздухе сальто и приземлился на парту, на чистый лист бумаги.

Ловко балансируя на своем отточенном острие, он написал на бумаге: «Не доверяешь ты мне, не доверяешь…».

И добавил вслух:

– Давай сходим после уроков к Шипучему Оврагу. Я тебе покажу…

А что покажет, карандаш не сказал. Он замолчал, потому что к Венькиной парте подошел сам Овёсыч.

– О-го-го! – закричал Овёсыч. – Вот где Третьяковка-то! Какой портрет! Какое сходство!

Учитель рисования поспешил к Веньке. И одноклассники – тоже.

А Овёсыч – ну, чем не экскурсовод из картинной галереи? – всё нахваливал:

– Вы на синяк обратите внимание! Какой он праздничный, нарядный! А на бабочку гляньте! Как живая на моей шляпе пристроилась! И видно, что наблюдательная. С таким биноклищем! Будь у меня бинокль, я бы никогда о ведро не ударился.

Овёсыч, присмирев, долго разглядывал оптический прибор. Потом заторопился домой.

– Андрей Андреевич, – сказал он на прощание учителю рисования. – Как будете с ребятами шишку проходить – предупредите заранее. Сами понимаете, к такому уроку подготовиться надо.

Вслед за Овёсычем разбежались из класса и ребята. Урок рисования закончился. Но не для Веньки.

Венька прихватив мольберт, бумагу и карандаши, потащился к Шипучему Оврагу.

Овраг этот – метрах в пятистах от Сугробихи. Прямо посреди пшеничного поля.

Летом идти к нему одно удовольствие. Пшеницу штормит. Бронзовые волны, позолочённые на гребнях, спешат к горизонту. А над ними, как пиратские парусники, кружат вороны. Деревянный настил, который сугробихинцы протянули к Оврагу, нагрет солнцем. На нем греются множество разных животиков, брюшек и пузиков – шмелиные, стрекозиные, лягушачьи…

А сейчас… Настил пуст. Кругом унылая чернота. Одни бесконечные борозды. Поле вспахали, но даже ещё не засеяли.

Идет Венька через голое пространство и гадает, что забыл обиженный карандаш в Шипучем Овраге? Чем удивить собрался?

Шипучий Овраг Венька знает вдоль и поперёк. Сколько раз там бывал!

Когда-то Овраг хотели запахать. Но не успели. На его дне вдруг пробился родничок. Да не обычный, а минеральный. Вода оказалась такой вкусной, что Овраг решили не трогать. Лишь посадили по его краям черёмуху, чтобы не расползался. И получилось совсем здорово! В августе спелая черёмуха осыпалась на дно оврага, прямо в родничок – и минеральная вода, настоянная на ягодах, превращалась в лимонад, терпкий, шипучий, прохладный.

«Что это карандашика к роднику потянуло? – гадает Венька. – Может, он химический какой? Обмакнёт свой грифель в воду – и вместо чёрного станет желтым, как цыплёнок, или бордовым, как зрелый арбуз».

Но карандаш к воде даже не спустился. Он выпорхнул из Венькиных пальцев, описал в воздухе крюк, показывая, где установить мольберт, и вернулся, словно бумеранг, в растопыренную Венькину ладонь.

Потребовал:

– Чуть придержи меня. Но не мешай! По бумаге я буду сам бегать.

Венька слабо сдавил карандаш. Поднёс его к мольберту. Чёрный грифель зашуршал по ватману. Там стали появляться линии, мелкие крестики, загогулины. Вовсе не жёлтые и не сочно-розовые. Чёрные!

От разочарования Венька уставился на Шипучий Овраг. Но и там немного радости взору! Черемуха ещё не цвела. Её ветки смотрелись темно, сонно, почти сливались с бороздами, с отвесным обрывом, с тенями на дне Оврага.

Шипучая пена по ободу родникового блюдца казалась серой – от той же тени.

Венька поморщил нос. И не напрасно! Ноздрей вдруг коснулся черёмуховый запах. Прохладный, крепкий, лимонадный – он лился с бумажного листа.

А на самом ватмане… Там ярко, свежо, свадебно цвела молодая черёмуха.

И родничок на рисунке был не просто родничком. А частью какого-то праздника. Он торжественно серебрился на дне Шипучего Оврага – не невестина ли фата? Пузырьки воздуха на поверхности посверкивали, словно перламутринки.

И солнце!.. Оно зашло за белесую тучу, но яркости не потеряло.

Столько света и радости было в рисунке чёрного карандаша, что Венька не сразу решился заговорить.

Лишь спустя время спросил:

– Как же ты это сделал?

Глупый и наивный вопрос для того, кто уже третий год проходит в школе рисование. Разве Андрей Андреевич не объяснял такую технику рисунка? Чёрный карандаш покрыл часть листа штриховкой, а незаштрихованные части остались белыми, превратились в черемуху, родник и солнце.

Но карандаша вопрос не смутил.

– Как я это сделал? – переспросил он. – А никак… Красота – она сама сияет.

Только тут Венька заметил, что черёмуха, родник и солнце не просто белые, а сияющие.

Это же подтвердил и Овёсыч. Когда Венька вернулся в Сугробиху, тот сидел на своем крыльце. Верхом на перилах. В руках Овёсыч держал бинокль.

– Бабочек, – пояснил, – наблюдаю!

А потом поинтересовался:

– Чем ты, Венька, в Шипучем Овраге занимался? Уж не бенгальские ли огни жёг? Такое сверкание – даже отсюда видно. Хорошо, я не через оптику наблюдал за Оврагом. А то бы обжёг глаза!

– Не-а, дядя Овёсыч, – успокоил Венька конюха. – Не обожгли бы. Сияние для глаз не вредно. А вот тьма и мрак – да! Их вы в бинокль лучше не разглядывайте.