Читать книгу Ступи за ограду - Юрий Слепухин - Страница 5

В эту субботу Хиль засиделся у Элены дольше обычного, потому что шел дождь, к тому же завтра он был свободен от дежурства и мог отоспаться за всю неделю сразу. Около одиннадцати в соседней комнате проснулся и закапризничал Херардин.

– Что это с ним сегодня? – встревожено сказала Элена, вставая из-за стола. – Он вам не показался больным?

– Пустяки, он здоров как бычок. Попробуйте дать ему воды.

Элена вышла. Хиль глянул ей вслед и задумчиво нахмурился, почесывая ус ногтем мизинца. Усы он начал носить месяца два назад – отчасти для солидности, так как на некоторых пациентов это действовало, а отчасти из патриотизма. Чего ради, в самом деле, лишаться мужской красы, подражая всяким гринго! Элена, когда его усы подросли настолько, что стали заметны, сначала рассмеялась, а потом сказала, что они придают ему вид «мафиозо», а в общем, решила она, с усами ему, пожалуй, лучше: ярче подчеркивается типаж.

Элена в соседней комнате звякала склянками и тихо говорила что-то ребенку. Потом она вышла, осторожно прикрыв дверь.

– Так что там случилось? – спросил Хиль.

– Действительно, он хотел пить, – успокоенно сказала она. – Кроме того, оказывается, в комнате сидел куко.

– Кто сидел?

– Куко! Это тот самый, что хочет нас утащить, когда мы не хотим кушать или плохо себя ведем. Донья Мария часто его видела.

– Вон оно что… Зря она рассказывает ребенку про всяких куко – это ни к чему. Вообще, пора бы вам и самой заниматься сыном… Все равно торчите дома, ничего не делаете.

– Я уже думала об этом. – Элена вздохнула. – Но как раз дома-то я, наверное, досиживаю последние дни.

– Почему?

– Смотрите, – сказала вместо ответа Элена. Она опять встала и отошла подальше. – Платье на мне хорошо сидит?

– Ну… как всегда. – Помолчав, Хиль спросил неприязненно: – Что это с вами, кокетство одолевает?

– Нет, серьезно – хорошо? – Она повернулась, показывая себя со всех сторон, и подошла к столу. – Это платье я сшила сама. Совершенно сама – кроила, шила, всё. Понимаете, одна приятельница предлагает мне начать на паях дело…

– Шить, что ли?

– Да, ателье мод.

– Тоже, придумали, – раздраженно сказал Хиль. – Вы соображаете? Для такого дела наверняка нужно быть выжигой, вам это не подойдет. На черта вам связываться с такой штукой?

– Выжигой? – Элена задумалась. – Почему же именно выжигой?.. И потом я вообще могла бы не касаться коммерческой стороны. Заниматься только шитьем даже приятнее.

– Да на черта вам это вообще понадобилось, каррамба!

– Странный вопрос, Хиль. Как по-вашему – должна я теперь думать о своем будущем?

– О вашем будущем? – Хиль поднял брови. – Да оно, мне кажется, вполне обеспечено, ваше будущее. Чего вам еще надо? Миллионов?

– Не миллионов. – Элена покачала головой. – Мне просто нужно иметь немного уверенности в том, что Херардин не будет ни в чем нуждаться ни через год, ни через два, ни через десять лет. Понимаете?

– Ну, допустим. Такое желание вообще можно понять. Но не совсем понятно, что заставляет именно вас – все-таки денег у вас много, – что вас заставляет пускаться в авантюру… На этом ведь можно не только заработать, но и потерять. Вдруг у вас не будет заказов?

– Ну что вы! – Элена засмеялась. – Если я вам скажу, где находится помещение, которое нам предлагают, то вы сами назовете это золотым дном. Самый центр Баррио Норте, представляете себе?

– Место хорошее, – согласился Хиль. – А что было раньше в том помещении?

– Тоже какая-то «мэзон»9. В том-то и дело, что там уже есть своя клиентура! Нет, это дело верное. Вы чудак, Эрменехильдо. Я не могу быть уверенной в завтрашнем дне, живя на какую-то ренту – пусть большую, согласна. Но я в ней ничего не понимаю, я слышала, что бывают случаи, когда такой капитал вдруг возьмет и превратится в дым. Просто так! А если иметь дело, работать – это совсем другое. Если бы я была одна, пожалуйста… Мне самой почти ничего не нужно. Хотя… мне тоже нужно знать, что и у меня будет кусок хлеба. Вы не знаете настоящей бедности, Хиль…

– Ну ясно! – фыркнул тот. – Я вырос во дворце, и мои родители были богаты, как Булльрич и Анчорена10, вместе взятые! Где же мне знать бедность!

– Хиль, вы ее не знаете, – повторила Элена. – Вы как-то перебивались, у вашей мамы была пенсия, в общем, концы с концами вы сводили – пусть с натяжкой, но сводили. Во всяком случае, вам не приходилось бегать искать работу высунув язык! А мне пришлось, понимаете? И вообще я знаю, на что может толкнуть человека безденежье. Очень хорошо знаю! Поэтому я и сказала себе, что пока только я могу что-то делать, то я сделаю все возможное и невозможное, чтобы мой Херардин никогда не пережил того, что пришлось пережить мне и… и вообще другим. Я хочу, чтобы он не знал слова «нужда», понимаете! Хочу, чтобы он всегда был хорошо одет, чтобы у него был автомобиль, чтобы он учился в лучшем колледже и потом окончил университет…

– Университет – это правильно, – согласился Хиль. – Но если вы всерьез насчет автомобилей и прочего, то вас и близко нельзя подпускать к воспитанию Херардина.

– Это еще почему?

– Да потому, что вы мальчишку искалечите, вот почему! Уж я-то на факультете повидал этих маменькиных сынков, которые даже не давали себе труда учиться. У нас, правда, таких было немного, – медицина не для бездельников, – зато на юридическом…

– Господи, Хиль, можно подумать, – я собираюсь воспитать сына бездельником! Но неужели вам непонятно мое желание уберечь его от бедности? Вы не знаете, как мне за него иногда страшно, – добавила она, помолчав. – Если с ним что-нибудь случится, я этого не переживу. У меня ведь ничего не осталось, кроме него…

– Ну, в вашем возрасте… – пробормотал Хиль.

– Что – в моем возрасте? Личная жизнь, вы хотите сказать? Нет, Хиль. – Элена покачала головой. – Когда я встретила Херардо, это для меня стало – ну всем, вы понимаете? Второй раз такого не бывает. А Херардо… Он, в общем, не любил меня так, как я бы хотела. То есть он любил, по-своему. Наверное, просто привязался, как к чему-то домашнему. Ну, вот как к Макбету или кошке.

Хиль попытался улыбнуться и потянул из кармана сигареты. Элена остановила его жестом.

– Простите, забыл, – буркнул он, запихивая пачку обратно. – Я, конечно, польщен вашей откровенностью… Но, каррамба, я все-таки не поп и не соседняя кумушка, с которой можно делиться подобными воспоминаниями – как любили вы, как любили вас…

Элена вскинула брови.

– Почему кумушка, просто вы мне друг, я, наверное, и с братом не чувствовала бы себя так просто, как с вами. И потом вы врач, – она улыбнулась, – а врачам и священникам рассказывают все! Не сердитесь, дорогой Хиль, я ведь действительно сейчас очень одна. Моя подруга – та, что предлагает открыть дело, – она когда-то была мне очень близка, но долго жила в Рио, сейчас я чувствую, что мы не всегда понимаем друг друга. Был еще один человек, которому я могла бы рассказать все, да вы помните – садовник в «Бельявисте», дон Луис, – но его за что-то арестовали. Вот и получилось, что сейчас у меня остались только вы…

– Чтобы поплакать в жилетку? – спросил Хиль с кривой усмешкой.

– Вас это обижает? – Элена пожала плечами. – Как хотите, Эрменехильдо. До сих пор вы казались мне добрым и отзывчивым человеком…

Хиль раздраженно фыркнул.

– Добрым! Отзывчивым! Благородным! Каким еще, донья Элена? Валяйте дальше, обмазывайте меня сиропом. А потом можете обсыпать сахарной пудрой и кушать на здоровье.

– Ну чего вы злитесь?

– В самом деле – чего бы мне злиться, такому доброму и отзывчивому?

Элена покосилась на него с обиженным выражением.

– Не буду я вам ничего рассказывать, если вас так возмущает, когда вам «плачут в жилетку». Вы, Эрменехильдо, действительно многого еще в жизни не знаете, не только бедности. Вы не знаете, что такое быть совсем одиноким, вот что! Иначе вам было бы стыдно!

– Ну вот, – смущенно проворчал Хиль. – Уже и пошутить нельзя. И потом послушайте, донья Элена, не вам жаловаться на одиночество. А ребенок?

– Хиль, это другое дело. Я же вам сказала, что ребенок для меня – все. Но пока он такой маленький, вы понимаете… Я всегда мечтаю, что придет время, когда сын будет приходить ко мне советоваться о своих делах, может быть, спрашивать моего мнения о знакомых девушках…

Как же, – засмеялся Хиль. – Об этом-то не спрашивают! А признайтесь, донья Лена, – вы ведь будете отыскивать в бедных девчонках малейший изъян?

Элена тоже рассмеялась.

– Не говорите! Я буду страшной свекровью, дон Хиль. Если лет через пять у вас родится дочка, держите ее подальше от дона Херардо Монтеро…

– Кстати, донья Лена… Я давно хотел спросить. Вы не носите фамилию покойного сеньора Бюиссонье?

– Нет, – сказала Элена. – Мы не венчались, дон Хиль.

– Вот что…

– Это моя вина, – добавила Элена. – Херардо предлагал много раз, но… Если бы вы знали, как я сейчас об этом жалею – из-за Херардина, ему так и не придется носить фамилию отца…

– М-да… Вообще-то…

– Я это сделала вовсе не потому, что не хотела связывать себя или что-нибудь в этом роде, – помолчав, продолжала Элена. – Я зам уже сказала – я всегда чувствовала, что Херардо не любит меня по-настоящему. Я так к этому привыкла, что, если бы он просто уехал с другой женщиной, я, наверное, даже не страдала бы особенно, потому что заранее была к этому готова. Если бы он просто меня бросил…

Хиль покачал головой.

– Я мало знал вашего покойного супруга, донья Лена, но думаю, что он бы вас не бросил.

– Нет, бросил бы, – повторила Элена с убеждением. – Я ведь совсем не то, что было нужно Херардо. И он это видел с самого начала. – Она поколебалась и добавила: – Вы знаете, у него была другая женщина.

Хиль опять почувствовал неловкость.

– Откуда вы взяли, что у него была женщина? – проворчал он. – Интуитивные догадки?

– Какие там догадки, – печально усмехнулась Элена. – Эта женщина гостила на кинте, когда я была в Рио… Не знаю, долго ли. Она оставила мне записку.

– Записку, вам? – Хиль удивленно посмотрел на нее. – Но если у нее действительно было что-то с доном Херардо, то… кто же в таких случаях пишет записки жене! По-моему, это доказывает как раз обратное…

Элена сидела задумавшись.

– Не знаю… Это могло быть чем хотите – и хитростью, и даже… ну, желанием показать, что ей вообще нечего меня бояться – как соперницы, что ли. Не знаю, Хиль. Женщину иной раз трудно понять.

– А что было в этой записке, донья Лена? – спросил Хиль.

– О, – Элена усмехнулась немного пренебрежительно, – она воспользовалась какими-то моими вещами для верховой езды и сообщила мне об этом. С извинением, что позволила себе забраться в мой гардероб. Впрочем, все очень вежливо: «Уважаемая сеньора Бюиссонье» и так далее. Надо отдать ей справедливость, другая написала бы: «Дорогая сеньорита Монтеро».

– Очевидно, дон Херардо не счел нужным посвящать ее в… обстоятельства вашего брака. Это лишний раз доказывает, что между ними ничего не было.

– Не будьте наивным, Хиль! Садовник проговорился однажды, что после отлета Херардо – в тот же день вечером – на кинту приезжала какая-то особа, спрашивала о нем. Он не хотел ничего говорить, но я поняла из некоторых его слов, что она была в смятении, узнав о его отъезде. Понимаете теперь? Сложите все это вместе, и тут даже отгадывать ничего не придется.

– Ну… не знаю, – проворчал Хиль. – Конечно, она могла его преследовать, навязываться ему… Но если он сам говорил ей о вас, как о своей жене… Вы меня простите, донья Элена, я пытаюсь объяснить ход моих рассуждений… Так вот, если он ничего такого ей не сказал, то он, значит, и не хотел вам изменять. Вы говорите – женщину понять трудно, но мужчин-то уж я в таких делах знаю, поверьте мне. Нет, я склонен думать, что вы здесь ошибаетесь…

Он помолчал, потом спросил:

– А по ее подписи вы никак не смогли бы установить, кто она такая? Может быть, вам приходилось слышать от мужа эту фамилию раньше… В конце концов, друзья не друзья, но знакомые-то у него были?

Элена пренебрежительно пожала плечами:

– Подпись! Что мне говорит ее подпись? Какая-то Дора Б. Альварадо – никогда в жизни не слышала…

– Как – Дора Альварадо? – Хиль выпрямился, с изумлением глядя на Элену. – Альварадо?

– Ну да, – та недоуменно кивнула. – Альварадо – это я хорошо запомнила, еще бы. Очень четкая подпись. А что, вы ее знаете? Вы… Это действительно ваша знакомая?

Хиль в растерянности встал и прошелся по комнате, ероша волосы.

– Вы ее знаете, Эрменехильдо? – уже встревоженно спросила опять Элена.

– Ну… Как сказать… Не совсем, то есть я знаю одну Альварадо… Дору, да, Дорой ее звать. Дора Беатрис. Но… это совсем молодая девушка, лицеистка, и вообще…

Он пожал плечами и, нахмурившись, уставился куда-то в угол.

– Дора Беатрис? – медленно повторила Элена. —Да, там так и стояло – Дора Бэ. Значит, вы ее знаете…

– Я не сказал, что я ее знаю, каррамба! Мало ли на свете Альварадо! Мало ли на свете девчонок, которых зовут Дорами! И это ваше «Бэ» тоже ни о чем не говорит – это может быть и Бланка, и Барбара, и Брихида… Подумаешь, доказательство!

Элена ничего не ответила. Хиль покосился на нее и вдруг подумал, что глупо ему лезть на стенку и доказывать недоказуемое, и главное – чего ради? Что это изменит?

Как будто ей легче будет, если она поверит, что речь идет не о Беатрис. А на самом деле именно о Беатрис идет речь, это совершенно ясно – нужно только вспомнить, что говорил тогда Ретондаро. Как раз в это самое время, когда Бюиссонье умер, у маленькой Альварадо произошла какая-то трагедия. Какая – теперь ясно. Да и что в этой истории такого неправдоподобного, чтобы непременно искать какой-то другой ответ? Ровно ничего, кроме разве странного совпадения, сделавшего его, Хиля Ларральде, знакомым и той, и другой стороны. Но даже и в этом совпадении, если подумать, нет ничего странного: мир тесен, а Буэнос-Айрес – тем более.

– А вообще-то вы, может быть, и правы, – сказал он, снова усевшись в кресло напротив Элены. – Может быть, это и есть та самая Альварадо… Кто знает.

Элена молчала, глядя в сторону, и вертела в пальцах надетый поверх платья крестик. Движения ее руки что-то Хилю напоминали, мешали думать. Потом он вспомнил – этот самый крестик, гладкий, матового золота, был на ней в тот вечер два года назад, когда она впервые рассказала ему о своем замужестве. И платье, кажется, было какое-то похожее. Тоже закрытое и тоже черное. Задним числом можно счесть за предзнаменование. Глупости какие лезут в голову, прямо удивительно…

– Расскажите мне об этой женщине, – тихо сказала Элена, не глядя на него.

– О ком? – глупо спросил Хиль, чтобы выиграть время неизвестно для чего.

– Об этой Альварадо, вы же понимаете!

– Ах, о ней… Ну, я ведь так близко ее не знаю… Это совсем молодая девчонка, сейчас ей, должно быть, лет… восемнадцать, девятнадцать. Я с ней когда познакомился, она еще была в лицее.

– Да? – Голос Элены прозвучал небрежно, почти рассеянно. – Вот как, в лицее. Значит, она из состоятельной семьи?

– Я не сказал бы, – подумав, ответил Хиль. – Семья у нее, очевидно, была когда-то состоятельной, но сейчас, насколько я знаю, нет. Ее отец преподавал в университете… до Перона.

Элена помолчала, вертя крестик еще быстрее, и потом заговорила торопливо, словно сообразив вдруг, что молчать нельзя:

– Вот как, профессор из университета, это интересно, а она сама… Я хотела сказать, – вы были с ней знакомы, то есть знакомы сейчас, – она интересна как человек? Ну, вы понимаете – интересно вам с ней говорить? Вообще разговаривать? Наверное, она все это знает – литературу, всяких знаменитых писателей?

– Интересна ли она как человек? – медленно повторил Хиль. – Хм, это зависит – что понимать под интересностью, для меня это не обязательно сводится к начитанности. Самые интересные разговоры о моей жизни мне пришлось вести несколько лет назад с одним стариком, сторожем в Пергамино, а он был неграмотным. А еще ближе – извините за сопоставление – с вами мне очень интересно говорить, донья Лена, хотя я вовсе не уверен, что вы отличите Сервантеса от Кеведо… Да меня и самого это не интересует. Так что я просто затрудняюсь ответить на ваш вопрос относительно Дориты. Вообще-то она, очевидно, начитана… Девушки в таких семьях обычно получают хорошее образование. Но как раз это меня в ней никогда не привлекало… Тем более что и встречаться и разговаривать нам приходилось, в общем, не так уж часто. Я знаю, например, что она любит музыку и, наверно, способна говорить о ней интересно, но сам я в музыке ничего не смыслю. То, что интересовало меня, обычно не интересовало ее, и наоборот. Болтать с ней было приятно… Я тоже говорю «было», потому что не видел ее уже почти два года. Да, с ней было интересно, но как-то… как бы вам сказать – как с забавным ребенком, что ли. Я над ней больше подшучивал, она очень мило обижалась. В ней было тогда что-то детское. Я ее еще называл «инфантой»: у нее оказалась куча знатных предков. А всерьез я ее как-то не принимал.

Элена усмехнулась:

– Сейчас вы посвятили ей слишком длинную речь, чтобы я могла поверить вашей последней фразе, вам не кажется? Значит, это всего-навсего инфанта, которая получила хорошее образование, умеет говорить о музыке и «очень мило обижаться». Что ж, такие сейчас не встречаются на каждом шагу, не правда ли?

– На каждом шагу не встречаются, – хмуро согласился Хиль.

– А ее внешность? – спросила Элена, весело улыбаясь. – Соответствует всему остальному?

– Не знаю, – буркнул Хиль. – Внешность как внешность. В общем, конечно, ничего.

– Блондинка, брюнетка?

– Кажется, брюнетка, – подумав, сказал Хиль. – Вернее, не совсем, волосы у нее темные, но не черные. И глаза тоже какие-то такие. Нет, глаза, пожалуй, черные. Что вас еще интересует? Рост – средний. Фигура самая обычная, все на своем месте и как полагается. Вы довольны? И пожалуйста, хватит расспросов. Чтобы покончить с этой темой, я могу только повторить еще раз то, что уже сказал в самом начале. Я знаю эту девчонку Альварадо и немного знал вашего покойного супруга, и я не верю, что между ними могло быть что-то предосудительное. Для меня это совершенно вне сомнения.

– Еще бы, – кивнула Элена, и он не сразу понял, говорит ли она серьезно или в насмешку. – Еще бы, девушка из такой семьи, с кучей знатных предков! А вам не кажется странным, дон Эрменехильдо, что так безупречно воспитанная сеньорита гостит за городом у постороннего мужчины, пока его жена находится в отсутствии?

Хиль молча пожал плечами:

– Не знаю, со стороны трудно судить. Да и не нужно, донья Элена. К чему? Что это меняет? Вы сейчас озлоблены против нее так, словно это действительно ваша соперница. А ведь толком вы ничего не знаете. Когда не знаешь точно, почему человек совершил тот или иной поступок, можно подходить к нему с двух сторон… Вы меня понимаете? Можно предположить худшее и можно предположить лучшее. Это зависит от того, как вы вообще смотрите на людей, доверяете ли вы им или не доверяете… У меня есть такие знакомые, из моих коллег, – о чем бы такой тип ни услышал, у него всегда на все готовое объяснение, причем именно определенного рода. У кого-то хорошие отношения с начальством – значит, подхалимствует. Кто-то с начальством ругается – значит, бьет на популярность, хочет прослыть правдоискателем. И так без конца. Конечно, такой подход к людям может уберечь от разочарований, но ведь этак мало-помалу превратишься в мизантропа…

– Пресвятая дева, – вздохнула Элена, – до чего мужчины сентиментальны. Я не знаю, что такое быть мизантропом, но если это значит видеть людей такими, как они есть, то значит я и есть самый стопроцентный мизантроп. А вы можете разводить всякие красивые теории, дело ваше.

– Послушайте, донья Элена. Только что я вам сказал, что вы озлоблены против маленькой Альварадо, а теперь оказывается, что вы озлоблены вообще против всего мира…

– Я против него не озлоблена! – вспыхнула Элена. – Просто я знаю ему цену, будь он проклят! Если хотите говорить откровенно, то этот ваш мир в шестнадцать лет сделал из меня шлюху… Да, я сказала – шлюху! Не беспокойтесь, я не ловила клиентов на Леандро Алем. Я просто спала со своим патроном, чтобы не потерять работу! Не правда ли, мой дорогой дон Эрменехильдо, вы никогда не слышали о подобных вещах? Так вот слушайте, что делается в этом вашем мире, который вы призываете меня любить! И не забывайте, что этот мир отнял у меня человека, которого я любила больше своей души, – человека, сделавшего меня матерью!

– Да, но…

– Молчите! Мне неважно, кто виноват в смерти Херардо – банда того жирного янки или ваша подружка, чистенькая профессорская дочка! Молчите, я говорю! Какое вы имеете право требовать от меня, чтобы я им всем доверяла?! Кому я должна доверять – такому Брэдли? Или такой Альварадо, которой от скуки захотелось развлечься с чужим мужем?

– Да выслушайте вы меня наконец, каррамба!

– Мне ваши утешения не нужны! Какие слова могут теперь меня утешить? Вы не избавите меня от страха только тем, что скажете «не бойся»! А я боюсь, понимаете?! Не за себя боюсь, мне уже бояться нечего, а боюсь за своего маленького, за своего Херардина! Только теперь я, может быть, поняла, почему Херардо не хотел ребенка, – он тоже боялся, понимаете, боялся за них – за тех, кто по воле родителей входит в этот проклятый мир! Мне страшно за него каждое утро и каждый вечер, когда я смотрю, как он спит в своей кроватке… Ведь и Херардо когда-то тоже…

Элена – голос ее прервался – упала в кресло и заплакала, уткнувшись лицом в колени. Хиль смотрел на нее, вытянув шею, словно воротничок вдруг стал ему тесен.

– Успокойтесь, донья Элена, – проговорил он наконец. – Иначе я сейчас вкачу вам такую дозу нембутала, что вы пролежите пластом двое суток. Ну?

Элена, продолжая плакать, дернула плечом. Хиль покосился на шкафчик с лекарствами и остался сидеть. Пусть поплачет, в конце концов это тоже успокаивает.

Что ж, если обзаводишься детьми, тревога за них – вещь нормальная. К тому же у Элены это еще и гипертрофировано под влиянием недавно пережитой травмы – удивляться нечему. Но если это останется, мальчишку она может загубить. Дурочка, как будто богатые застрахованы от несчастий! Не о богатстве ей нужно думать, а о том, чтобы у ребенка был отец. Настоящий отец, который сделал бы из него мужчину. Я бы за это взялся. Еще как взялся бы! Но ведь не скажешь же ей так просто: «Донья Лена, выходите за меня замуж». Ведь не скажешь? А может, и скажу… когда-нибудь. Очень возможно. Вот возьму и скажу. Только нужно время.