Читать книгу Частный случай - Юрий Слепухин - Страница 3

Он стоял у огромного, во всю стену, окна и смотрел вниз, на площадь, где громадной каруселью вращался против часовой стрелки поток автомобилей, кажущихся игрушечными с высоты двадцать шестого этажа. Цвета внутри потока калейдоскопически менялись – одни машины втягивало в это кругообразное движение, другие отрывались от него, как бы выброшенные его центробежной силой в воронки звездообразно сходящихся улиц. В центре площади, вокруг памятника, нетронуто белел выпавший ночью снежок, но на проезжей часта его не было и в помине, там глянцево лоснился накатанный шинами асфальт. «Тоже мне зима, – подумал он, – вот у нас там… – И тут же споткнулся: – Почему “у нас”? Все-таки “у них”, наверное, это будет точнее, а впрочем, черт его знает, поди разберись».

Вспомнив о том, что через неделю он будет там, Векслер ощутил, как на миг тревожно сжалось сердце. Генетическая память, подумал он, усмехнувшись. Сейчас-то уж никакого риска, а все равно – нет-нет, да и ёкнет. В ту, первую, поездку, когда проходил таможенный досмотр в Шереметьево-2, он действительно струхнул. Казалось бы, причин для боязни не было – ездили же другие! – но внешнее спокойствие далось непросто. Нет, он не спасовал, даже позволил себе заговорить по-русски с таможенником, обратившимся к нему на своем школьном немецком; но ощущение осталось какое-то… унизительное.

Пожалуй, не только потому, что поддался – хотя и мимолетно – чувству страха. Страх, в конце концов, чувство естественное, его не знают только кретины. Любой солдат, любой разведчик в определенные моменты испытывает страх, только одним удается его преодолеть, а другим – нет; в этом и заключается сущность героизма. Нет, тогда не страх был, другое. Или – не только. Будь это любая другая страна… Пришлось бы, скажем, везти наркоту откуда-нибудь из Гонконга – вот там действительно опасно, тамошней полиции лучше в руки не попадаться, но там страх наверняка был бы другой – азартный, что ли, взбадривающий, без этой примеси чего-то унижающего. А в Москве было вот это нехорошее чувство – как будто нашкодил, напакостил. Мимолетное, но было. Шкодит и при этом боится, чтобы за руку не схватили. А кому шкодит, если разобраться? Не соотечественникам же, простым, рядовым людям, тем самым, что там, в Шереметьеве, грузили багаж, ведь ради них же и стараешься. А если говорить о КГБ, то там уж, пардон, игра на равных: кто кого. Не совсем, положим, на равных, если один бросаешь вызов такому солидному аппарату. Какой аппарат при этом стоит за твоей собственной спиной, там уже роли не играет, эти, посылая тебя туда, все-таки остаются здесь, ничем не рискуя…

За его спиной в мертвом безмолвии этой звукоизолированной комнаты мелодично пропел тихий сигнал на столе у секретарши. Векслер оглянулся, кукольно-ухоженная блондинка улыбкой подтвердила его догадку и, встав из-за стола, пригласила следовать за собой.

Кабинет заведующего отделом выглядел так же, как и приемная: такое же окно со сплошным зеркальным стеклом от пола до потолка, такой же мохнатый синтетический ковер от стены до стены, только не зеленый, а серый. Серого стального цвета был и металлический шкаф-картотека за спиной у заведующего.

– Извините, что заставил ждать, – сказал заведующий, пожав Векслеру руку и указав на кресло. – Был неприятный разговор с центром…

– Что-нибудь не так?

– В нашем деле всегда что-нибудь не так. Этот идиот Роман наделал глупостей в Киеве, а спрашивают теперь с нас.

– Что, есть уже последствия?

– Бог миловал покамест, но… – заведующий пожал плечами, раздраженно переложил на столе бумаги, уравнял их в стопку. – Что у вас?

– У меня порядок, визу уже открыли.

– Это мне известно. Послушайте, Алекс, вы уверены, что не наследили там прошлый раз?

– Думаю, что нет.

– Не обижайтесь, вы хороший работник, у вас трезвый аналитический ум, но… как это говорят русские: «И на старуху есть проруха»? – Пословицу заведующий произнес по-русски, почти без акцента. – Я не ошибся?

– Нет, если не считать того, что вместо «есть» обычно говорят «бывает».

– Совершенно верно! И на старуху бывает проруха. Так вот, Алекс, я бы очень не хотел, чтобы с вами случилась проруха подобно той, которую мы имеем в Киеве.

– Я всегда был против использования Романа в оперативной работе. На анализе прессы от него куда больше проку, он по натуре кабинетный работник.

– Я помню, да, и ваше мнение, к счастью, зафиксировано, это лишнее очко в вашу пользу. Простите, я неудачно выразился: разумеется, ничего подобного тому, что сделал Роман, вы не сделаете. Но ведь можно допустить ошибку какого-нибудь иного рода?

Векслер пожал плечами:

– Не ошибается тот, кто ничего не делает. Это старая истина.

– Она слишком стара, Алекс, в наш век допустимость ошибок сведена к минимуму. Я когда-то летал на старых истребителях – мне было меньше лет, чем вам сейчас, – это были неповоротливые поршневые машины с ничтожной скоростью, около пятисот километров в час. Вы понимаете, тогда у нас было время ошибиться в бою – не так рассчитать радиус разворота, секундой позже или раньше нажать гашетку пулеметов; ошибиться, я хочу сказать, и тут же эту ошибку исправить. Вы просто расходились с противником на встречных курсах и снова заходили для атаки. А теперь представьте себе современный воздушный бой на скоростях порядка эм-три – тут уже все решают миллисекунды, человеческий мозг просто не успевает среагировать на какую-нибудь ошибку, она становится фатальной…

– Я всегда думал, что для таких случаев и существуют бортовые компьютеры.

– Совершенно верно. Но… – заведующий поднял палец, – у вас-то компьютера с собой не будет, кроме вот этого. – Он постучал себя по лбу. – Тоже, кстати, неплохая машина, если уметь ею пользоваться.

– Вы считаете, я не умею?

– Все-таки вы, я вижу, обижаетесь. Будьте терпимее, Алекс, старикам кое-что надо прощать, занудливость, скажем, – уже хотя бы за то, что у них есть и чему поучиться. Разве не так? Я вам задам один вопрос, только не спешите с ответом. Как вам кажется, кремлевские лидеры прочно сидят в седле?

– Могу сразу ответить: боюсь, что да.

– Увы, мне тоже так кажется. Но тогда встает второй вопрос, вполне логичный: не лишено ли смысла то, чем мы занимаемся?

– Думаю, что нет.

– Тогда поясните, будьте добры, в чем же этот смысл.

– Ну, – Векслер пожал плечами, – хотя бы противодействие. Будь Советы пассивной системой, их можно было бы предоставить самим себе, блокировав, естественно, как блокируют любой очаг инфекции. Но они активны: посмотрите на карту Азии, Африки, Латинской Америки… Сегодня весь юг континента был бы уже если не в их руках, то, во всяком случае, охвачен гражданской войной. Вон как в Сальвадоре.

– Вашему мышлению, Алекс, свойственна глобальность, – заметил заведующий то ли одобрительно, то ли иронически. – Нарисованная вами картина в общем верна, но какое она имеет отношение к нашей работе? Мы ведь с вами служим не в «силах быстрого реагирования» …

– Я бы назвал нашу службу «медленным реагированием», – усмехнулся Векслер.

– Браво, это хорошо сказано. Медленным, но постоянным. Вы это имели в виду?

– Да, постоянный нажим в одном направлении. Или точнее – постоянное противодействие нажиму с той стороны.

– Верно, – снова согласился заведующий. – И все же вы не ответили на мой вопрос: какой конкретно смысл в нашем противодействии? Наивно думать, что нашей службе при самом благоприятном стечении обстоятельств удалось бы действительно остановить или хотя бы затормозить сколько-либо заметно гигантский механизм советской экспансии. Это нереально, вы согласны?

– Остановить – нет, но палок в колеса мы насовать можем.

– Трость против парового катка? Нет-нет, это вздор. Суть дела в другом, Алекс, совсем в другом. Давайте исходить из мысли, что ни на внешнюю политику, ни на внутреннюю ситуацию Советской России нам не повлиять. Кстати, если вас интересует, что натворил Роман, могу вас проинформировать: он начал затевать с людьми провокационные разговоры и в конечном счете нарвался на скандал, после чего был немедленно выдворен. Поистине услужливый дурак опаснее врага. Жаль, конечно, – при его знаниях, безупречном владении языком…

– Знания у него, в общем-то, теоретические.

– Естественно, и это неизбежно сказалось на той… прорухе, которую он допустил. Он не учел одной удивительной особенности советского образа мыслей, которая делает людей оттуда столь непохожими на людей западного мира. Не догадываетесь, что я имею в виду?

– Что именно, не догадываюсь. Очень многое делает их непохожими на нас.

– Нет, но что самое любопытное? Советский человек никогда не переносит на правительство свое возмущение отрицательными сторонами действительности, и никогда не винит правительство в своих трудностях. В его глазах виновны все: спекулянты, некомпетентные руководители на местах, распущенная молодежь и эти, как их… тунеяды, – произнес он по-русски, торжествующе глянув на собеседника.

– Тунеядцы, – поправил Векслер.

– Можно и так – Даль приводит обе формы. Мне больше нравится архаичный вариант – в нем чувствуется мощь, сила. Слышите: ту-не-яд! Но оставим лингвистику. Для нас здесь излюбленный козел отпущения, что бы ни случилось, это всегда правительство. Где-то в эмиратах подняли цены на нефть, заправка машины обходится нам дороже на несколько пфеннигов, и мы тут же начинаем требовать отставки правящей коалиции. Советский же человек начинает ругать спекулянтов и тунеядов. Правительство для него примерно то же, что бог для верующих: с одной стороны, вроде бы все в его воле, но не станешь же хулить его за то, что жена наставляет тебе рога. Поэтому – и это очень важно, Алекс, – любые попытки дестабилизировать советскую систему изнутри путем разоблачительной пропаганды обречены на провал. Вот это действительно сизифов труд, чего не понимают наши умники на радио. Единственно перспективной, я убежден, остается ставка на диссидентов, и опять-таки не потому, что они смогут что-то изменить там, а потому, что они нам нужны здесь. В смысле – не они сами, персонально, а сам факт их существования. Это может прозвучать цинично, но диссидент в советском лагере для нас ценнее, чем диссидент в редакции «Материка». Даже если у него действительно есть что сказать… А это, говоря откровенно, случается не так уж часто.

– Да, в этом они себя порой переоценивают.

– Почти всегда! Каждый из них, попадая на Запад, считает себя пророком, провозвестником какого-то нового откровения, но здесь это никому не интересно. Был такой советский фильм, «Вид на жительство», нам его показали – не помните? Там молодой русский невропатолог едет на международный конгресс и прихватывает с собой рукопись своего труда по сексологии, который в Советском Союзе не захотели напечатать. После конгресса этот дурак остается на Западе – причем сразу заявляет, что его решение вызвано не политическими мотивами, у него-де нет никаких претензий к Советской власти, кроме единственной: что не оценили его сексологические изыскания; поэтому он решил переселиться на Запад, где больше свободы научного творчества. И что же выясняется? Привезенная им работа оказывается детским лепетом, все его «открытия» известны здесь со времен Фрейда… За его рукопись никто не дает ни цента, и парень кончает простым санитаром. Печальная, но поучительная история, и в ней, кстати, нет ничего надуманного. Так я закончу свою мысль, с вашего позволения: в чем для нас ценность каждого нового диссидента, объявившегося в Советском Союзе? Вовсе не в тех «разоблачениях» строя, которые они якобы могут сделать. Как правило, нам здесь давно известно все, что эти люди могут нам рассказать. Дело – запомните это, Алекс, – исключительно в том влиянии, которое сам факт наличия интеллектуальной оппозиции режиму оказывает на престиж Советской России – где, вы думаете? Здесь? Чепуха! Я имею в виду престиж в странах третьего мира. Понимаете? Вот что самое главное! Здесь у нас позиции определены – Европа уже всем этим переболела, вдумайтесь хотя бы в такое явление, как «еврокоммунизм». А вот Азия, Африка, наиболее отсталые страны Латинской Америки – там сложнее. Там это еще выглядит заманчиво, еще притягивает. Еще имеет шанс на успех! И каждый новый диссидент, каждая их выходка, умело поданная нашими средствами информации, заставит задуматься лишнюю сотню голов во всех этих… развивающихся странах. Это не такая малость, мой друг, мы обязаны мыслить перспективно. В вашем НТС сидят либо безнадежные мечтатели, либо прожженные циники, сами не верящие в свои собственные лозунги. Проповедовать советским людям какую-то «национальную революцию» – большей глупости нельзя и вообразить. Пока Советы по той или иной причине устраивают русский народ, нам их не пошатнуть. Но мы можем осуществить ту самую санитарную блокаду, о которой вы упомянули. Мысль, кстати, не новая, о «санитарном кордоне» начали думать сразу после окончания гражданской войны, только тогда это было неосуществимо, тогда красная идея шествовала триумфальным маршем. Помните, как они пели: «Мы раздуем пожар мировой, тюрьмы и церкви сровняем с землей»? Вы, впрочем, помнить этого не можете.

– Я об этом читал.

– Читали! Мой друг, это надо было видеть своими глазами, как видел когда-то я! Правда, мне довелось наблюдать уже спад революционной волны, но и этого, поверьте, было достаточно… чтобы сделать меня тем, кто я есть. Словом, вы понимаете, чего я жду от ваших поездок туда?

– Мы это обсуждали уже давно, не так ли?

– Летчик может совершить десятки боевых вылетов, и все равно на каждом предполетном инструктаже ему приходится выслушивать некоторые рутинные вещи, хотя он и знает их наизусть. Кроме того, может ведь случиться и так, что перед вами вдруг откроется какая-то новая, не предусмотренная инструкциями возможность, и тогда вам самому придется решать – воспользоваться ею или не воспользоваться. Именно на такой случай я хочу, чтобы вы абсолютно точно представляли себе главную цель и не путали ее с запасными. Давайте еще раз обговорим детали вашего пребывания в Ленинграде…

Векслер вышел из кабинета, чувствуя, что старик заговорил его до полусмерти. Вот не думал раньше, что такой опытный работник может быть таким болтуном: люди их профессии обычно представлялись ему молчаливыми, да так оно, в общем, и оказалось, при более близком знакомстве. Болтливость старика, впрочем, тоже своего рода маска, во всем этом словоизвержении не проскользнет ничего лишнего, ничего случайно вырвавшегося, – самоконтроль, конечно, потрясающий…

В зеленой приемной он, глянув на часы, выкурил сигарету, болтая с хорошенькой секретаршей, потом попрощался с ней и пошел к лифту. Кабинка обрушилась вниз так, что дыхание захватило; не успел опомниться, как пол мягко надавил на подошвы, двери раздвинулись, и он вышел в холод и белый слепящий свет подвального этажа, наполненный гулом вентиляторов, отсасывающих выхлопные газы. Служитель в кепи с оранжевой эмблемой «Бритиш петролеум» взял у него ключ и через минуту подогнал откуда-то из недр гаража низкий серебристо-стальной «сааб». Вылетев вверх по выгнутому дугой пандусу, Векслер объехал площадь по кругу и свернул под указатель «К развязке автострад А7-С4».

Через двадцать минут «сааб» вкатился на стояночную площадку маленького загородного ресторанчика – почти пустую, час был ранний. Войдя в зал, Векслер, не оглядываясь, прошел к дальнему столику, где сидел человек, заслоненный развернутой на палке газетой. Не спросив разрешения, он сел и щелкнул по газете, та опустилась.

– Сашка, пятак твою распротак, – сказал читавший газету. – Мы на какой час договаривались? А уже вон сколько!

– Не мог. – Векслер обернулся, подозвал кельнера и заказал кофе. – Хозяйка попросила побыть дома, пока не вернется. К ней дочь должна приехать, а ключ потеряла. А чего это тебя вообще потянуло на общение? Я ведь мог и не согласиться, мне, сам понимаешь: рекламировать контакты с твоей конторой тоже ни к чему.

– Да брось ты Джеймса Бонда из себя строить, все мы одним миром мазаны. Дело, Сашок, вот какое: слыхал я, ты вроде туда собираешься?

– Собираюсь. – Он отпил кофе и улыбнулся собеседнику. – Может, вместе съездим?

– Рад бы в рай, да грехи не пускают. Посылочку не возьмешься доставить?

– Какую еще посылочку?

– Да ерунда, мелочь. А заплатят хорошо.

– Я спрашиваю: что конкретно надо доставить?

– Ну литературу. Не все ли тебе равно?

– Ну уж нет, уволь. Я инженер, на фиг мне ваша самодеятельность.

– Да не наша это! Иеговисты просили.

– Вы что, уже на брокераж перешли?

– Просто взаимные услуги – то мы им поможем, то они нам. Да что тут такого? Духовная литература, даже если найдут…

– Если найдут, я лишусь визы, а она мне еще пригодится.

– Ты как турист едешь сейчас или от фирмы?

– От фирмы, по рекламации. Что-то там наша линия у них барахлит.

– Чудак человек, к фирмачам они на таможне вообще не придираются! Да и не найдут ничего, ты же не брошюры повезешь, а микропленку. Упакуют ее тебе так, что в руках будешь держать, а нипочем не догадаешься…

– Знаю я эти упаковки, видал. Ты думаешь, у них там, в Пулкове или в Шереметьеве, лопухи сидят?

– Лопухи не лопухи, а сколько проскакивает?

– На этот счет я тебе могу предоставить статистику, с крестиками и ноликами. Не такая уж светлая картина выходит, Вася, как вы там себе воображаете.

– Жаль, а я уж думал…

– Комиссионные небось урвать мечтал?

– Ну, Саша, – укоризненно сказал «Вася», – ну зачем ты так? Нам ведь лучше жить в мире, подумай сам.

– А мы и не ссоримся. Но я не намерен из-за этих кликуш иеговистов ссориться и с Советской властью, ясно?