Читать книгу Офицерская честь - Юрий Торубаров - Страница 4

Итак, 9 октября 1799 года после почти полуторагодовалого отсутствия нога Бонапарта вступила на ставшую родной французскую землю. Никогда ему не было так тревожно, как в это мгновение. Что ждало его? Он услышал биение своего сердца. Оно стало биться еще сильнее, когда показался отряд солдат в сопровождении огромной толпы. Бертье, шедший рядом с огромным портфелем в руке, не без страха посмотрел на генерала. Но лицо того было до удивления бесстрастным. Он шел навстречу размеренным шагом. Но впереди что-то случилось. Стройные ряды солдат расстроились, и они, слившись с толпой, с криками, ринулись навстречу. До ушей прибывших донеслось:

– Да здравствует Наполеон! Да здравствует Бонапарт! Слава победителю! Слава спасителю Франции!

Так встретили его во Фрежюсе. Сопровождавшие были настолько поражены, что не знали, что делать. Того и гляди, люди поднимут генерала и на руках понесут его по дороге. Такая встреча не только обрадовала, но и придала ему решительности.

Вернувшись к себе, Баррас приказал собрать членов Директории. Когда они уселись в кресла, полукругом стоявшие перед столом Поля, он их оглядел, как будто видел в первый раз. Вот справа от него Гойе, с круглым одутловатым лицом, на котором застыла нижайшая покорность, и блестящей лысиной. Рядом с ним Мулен – крупные черты лица, толстый ноздрястый нос, как у лошади. И хотя его физиономия никакого сходства с Гойе не имела, но душонка была под стать ему. Одним словом, ничтожества. Не лучше и Роже-Дюко. Вот Сийес с лицом римского легионера, который смотрит на мир глазами хищной пантеры. Человек сам себе на уме и не хочет иметь никаких дел с этой компанией помощников. И сидит в стороне ото всех.

– Господа, – осмотрев присутствующих, сказал Баррас. – Я хочу вас обрадовать… – он замолчал, в душе наслаждаясь, как почти все эти директора, точно ученики, взирали на него, словно на божество. Разве что Сийес демонстративно отвернулся и смотрит в окно. Выдержав паузу, выдал: – Наполеон высадился в Фурже и двигается к Парижу.

Сообщение их ошеломило.

– Как высадился? Кто позволил? Где он сейчас?

– Что будем делать?

Баррас поднял руки и призвал к порядку.

– Высадился он вчера. Думаю, через два-три дня он будет в Париже.

– Арестовать! – вскочив, заорал Гойе.

– За что? – тихо спросил за его спиной Сийес.

– За то, что бросил армию! – оглянувшись, завопил тот.

Усмехнувшись, Сийес поднялся:

– У меня, Поль, такое предложение: давайте сообщим Совету пятисот. Посмотрим, как они отреагируют.

Похоже, предложение его принималось. Никто не возражал. Тогда Баррас спросил:

– Кому поручить ехать туда?

Опять подал голос Сийес:

– Зачем нам ехать? Вы знаете их настрой. Пошлем сообщение на листе бумаги. И все.

Баррасу предложение понравилось. Он ожидал, что они назовут его. А там… начнутся вопросы, издевки… Нет, правильно! Пошлем бумагу. Проголосовали.

– А мы его будем принимать? – приподнявшись, спросил Мулен.

Баррас не успел ответить, как подал голос Сийес:

– А как же. И подарок нужно сделать!

Было непонятно, не то он это сказал с издевкой, не то действительно сделал предложение. Баррас решил принять второе и объявил:

– Я думаю, это будет… правильно. Только что имел в виду господин Сийес?

– Я имел в виду богатый перстень из королевских сокровищ.

Баррас поморщился. Этого он делать не хотел, и так много разных разговоров.

– Я думаю, в части подарка Сийес в принципе прав. Хотя я человек и не военный, но мне думается, для военного оружие будет лучшим подарком.

Спорить никто не стал, тем более, что Баррас объявил, что он лично сейчас поедет в Мануфактуру Клингенталь, где в Версальской мастерской «Братья Коло» выберет подходящее оружие.

– Не забудьте потом представить ценник, – съехидничал Сийес.

Баррас неприязненно посмотрел на него.

Подписав бумагу в Совет, Баррас отправился к братьям Коло. Хотя в мастерской кого только не было, все же появление главы государства всех удивило. Давненько их никто не баловал, а тут такой человек. Старший брат, выслушав директора, провел его в кладовую, где хранилось готовое оружие, и показал ему одну саблю. Это была офицерская легкая кавалерийская сабля, булатной стали, вороненая. Украшена серебром, чеканкой, позолотой. Ножны из темной кожи, тоже украшены позолотой, серебром, шитьем, ковкой. Оружие Баррасу понравилось, и он попросил счет.

– Мы отдаем его даром и к вашим поздравлениям прибавляем свои. Мы верим, что Бонапарт еще возвеличит Францию.

Баррас улыбнулся покоряющей улыбкой. Но в душу словно кто-то плюнул, когда подумал о себе: «Значит, я не могу прославить Францию». Любезно попрощавшись, он возвращался к себе. И не узнал Парижа. А произошло следующее: когда Директория уведомила Совет пятисот, как было сказано в бумаге, «с удовольствием, что генерал Бонапарт вернулся во Францию и высадился у Фрежюсе», зал заседания невозможно было узнать. Поднялась неистовая буря рукоплесканий, радостные крики, вопли восторга. Все Собрание народных представителей встало и долго выкрикивало приветствия. Когда, наконец, депутаты угомонились, вышли на улицу, и народ узнал о полученном сообщении. Столица внезапно как бы сошла с ума от радости. Везде: в театрах, в салонах, на улицах и домах повторялось имя Бонапарта. А к этому времени в Париж стали поступать известия о неслыханных встречах, которые оказывались генералу населением, начиная с юга. В Париже войска гарнизона вышли из казарм и с музыкой прошли по улицам города.

Ни Бонапарт, ни сопровождающие его лица не могли себе представить такую внезапную и грандиозную манифестацию в его честь. Все это укрепляло уверенность в правильности принятого им решения. Увидев такой небывалый настрой, в Париже зашевелился политический муравейник. Многие стали копаться в своей памяти, в поисках когда и какие услуги оказали генералу. К сожалению, таких было немного. Одним из них оказался Талейран. Да, почувствовав в нем восходящую звезду, он помогал ему организовать военный поход в Египет. Но главной своей заслугой Шарль считал другое. Это он помог ему найти женщину его мечты. При этой мысли он улыбался: перспективный генерал – его должник, а мерзавец Баррас, который не захотел его взять одним из директоров, наказан.

– Но… – остановил себя Талейран, – ставя все на карту, неплохо бы убедиться, что она не будет бита.

Ему захотелось более подробно разобраться в восходящей французской звезде. Не дай бог, будет перебор. Шарль не ошибся и в другом, когда в разговоре с Баррасом сказал, что газетчики все вывернут наружу. Так и случилось. Уже к вечеру газеты пестрели такими заголовками: «Генерал успешно шествует по новому “Карнизу”»[2], «Слава победителю Держанто!», «Слава победителю Виктора-Амедея!», «Мы помним победу под Лоди», «Слава победителю Вурмзера и Альвинцы!» Газеты с такими заголовками кипами ложились на стол Барраса. Заголовки напоминали ему, как и многим другим, блестящие страницы недавней истории Франции, творимые Бонапартом! Кто-кто, а Баррас хорошо помнил, как вел себя победитель монархического мятежа 13 вандемьера. Внутренний враг был разбит, но положение Франции не становилось более спокойным. Ей по-прежнему угрожала, может быть, даже сильнее, чем внутренние враги, старая коалиция, в которую входили: Австрия, Англия, Россия; королевства: Сардиния, обеих Сицилий, Бавария, Вюртемберг и другие. И эта угроза не давала спокойно жить. И обе стороны готовились к решительной схватке.

Стратеги считали, что главным театром воен-ной кампании будет западная и юго-западная Германия. Там французы под руководством генерала Моро готовили армию, отдавая ей все. Бонапарт же, вопреки мнению военных светил, стал настаивать на организации вторжения из южной Франции, где Директория, на всякий случай, держала армию, хотя про нее и говорили, что «это сброд вперемежку с оборванцами». Ей отводилась роль пугала для австрийцев. Это предложение Бонапарта было хорошо тем, что заставило венский двор раздробить свои силы, отвлечь внимание от предстоящего главного театра военных действий. Так как к этой армии относились «наплевательски», то, по существу, там не было и главнокомандующего. Баррас вспомнил, как к нему пришел Лазар Карно, член Директории, и предложил на эту должность Бонапарта. Сегодня Баррас кусал себе губы, что сам не сделал этого, а потом, одумавшись, стал утверждать, что это было… его предложение. Вспомнил он и другое: Бонапарт принял предложение и уже на третий день после женитьбы на любимой женщине выехал к армии. «Да, женитьба! И кто это так ловко подстроил, что он так быстро получил такую женщину. Не иначе Шарль… Перигор… ловкач. Нет, хорошо, что я его не взял к себе». Баррас никак не мог забыть обиды. Но и винить Бонапарта не хотел, откуда он мог знать… «Да он и меня спас, нет у меня на него зла. Однако каков молодец! Рвался Бонапарт к настоящему делу. И нужно сказать, оно ему удалось».

Воспоминания нахлынули на него: и его донесения, и работа комиссий, рассказы очевидцев. Ему говорили, что не успел Бонапарт приехать, как узнал, что накануне один батальон отказался выполнять команды, так как был раздет и разут. Это случилось потому, что солдаты видели повальное воровство, от которого они так страдали и с которым никто не боролся. Новый главнокомандующий сделал войскам смотр. То, что он увидел, его ужаснуло. Грязные, раздетые, босые, голодные. О какой дисциплине могла идти речь? Пройдя молча вдоль строя, всматриваясь в озлобленные лица солдат, он вдруг повернулся к сопровождавшей его свите и скомандовал громко, четко, властно:

– Интендант, ко мне!

Разваливающейся походкой вышел крепыш: морда лоснится, сам в новеньком мундире. Подошел к генералу.

– Слушаю вас, – небрежно бросил он.

– Что это? – показывая на голые ноги бойцов, грозно спросил Бонапарт.

Тот или для издевки или настолько он был умен, не без насмешки ответил:

– Хм, пальцы!

Наполеона взорвало. Сдерживая себя, он тихо, но твердо сказал:

– Вверенной мне Директорией властью я приговариваю вас – вора, жулика, мерзавца, к расстрелу!

С того вмиг слетела вся спесь. Он присел от испуга. Видать, не ожидал такого оборота. Привык к безвластию.

– Капрал! – Бонапарт повернулся к строю, который вдруг встал по стойке смирно. – Взять пять человек и немедленно привести приговор к исполнению.

Все произошло так быстро и стремительно, что никто не успел опомниться, как прозвучали выстрелы. Но этим дело не кончилось. Он тут же назначил преемника, приказав за неделю навести порядок, а перед солдатами произнес короткую речь:

– Солдаты! Вы голодны и раздеты. Правительство должно вам много, но не может ничего дать, а если дает, то таких, – он кивнул на труп, – что все растаскивают. Больше они не посмеют этого сделать. Ваше терпение и храбрость, проявленные среди этих скал, восхищают. Но они не приносят вам славы – даже отблеск ее не падает на вас. Я поведу вас в самые плодородные земли, богатые провинции, роскошные города – все будет в ваших руках. Вам ли занимать смелости и выносливости…

Давно уже эти горы не слышали такого восторженного, такого громового, дружного и потрясающего: «Веди! Слава Наполеону! Слава! Слава!» На глазах свиты произошло немыслимое. Вдруг этот сброд, эти бандиты стали… солдатами! Да…

Понять-то они поняли. Но вот признавать 27-летнего Бонапарта своим начальником им казалось просто оскорбительным. Такие начальники отдельных частей, как Массена, Серрюрье, Ожеро и другие, охотнее бы подчинились старшему или более заслуженному, вроде Моро. Дело, говорят, однажды дошло до того, что Ожеро, этот великан с орлиным носом, очень дерзко ответил маленькому Бонапарту. Тогда тот, снизу вверх глядя на высокого Ожеро, сказал ему довольно внушительно:

– Генерал, вы ростом выше меня как раз на одну голову, но если вы будете грубить мне, то я немедленно устраню это отличие.

По той решимости, с какой Бонапарт расправился на его глазах с интендантом, тот понял, что он, не колеблясь, приведет это в исполнение. Сам Бонапарт доносил ему в Париж очень коротко: «Приходится часто расстреливать». Сообщал это без всяких пояснений.

Ни в Париже, ни в Вене, никто не ожидал, что Бонапарт так быстро начнет свой первый поход. Причем путь он выбрал самый трудный, о котором никто не мог бы и подумать. Он повел свои войска через Альпы по самой короткой и опасной дороге, по знаменитому «Карнизу» приморской гряды Альпийских гор под пушками английских кораблей. Причем с первых дней своего командования он обнаружил доходившие до дерзости смелость и презрение к личной опасности.

Путешествие по «Карнизу» прошло благополучно, и Бонапарт очутился в Италии. Перед ним стояли австрийские и пьемонтские войска. С ходу, не раздумывая, пока противник придет в себя, он обрушился на австрийцев. Сражение произошло у Монтенотте и завершилось полным разгромом австрийской армии под командованием генерала Держанто.

Дав самый короткий отдых солдатам, он обрушился на пьемонтцев. Битва произошла при Миллезии и тоже закончилась победой Наполеона. Вскоре король пьемонтцев Виктор-Амедей запросил мира. Мир был подписан на жестких для него условиях.

Франция ликовала. Такого давно не было. Теперь можно было бросить свои силы против других австрийских армий. Десятого мая произошло знаменитое сражение под Лоди. Самый ожесточенный бой завязался у моста, который переходил из рук в руки. Мост остался за австрийцами, которые усилили его оборону двадцатью орудиями. Французские солдаты боялись идти дальше. И вдруг они увидели, что вперед со знаменем в руках пошел… их главнокомандующий. Первым из гренадер поднялся Морис Жерю. Вскоре весь батальон, опережая генерала, ринулся вперед. Атака была такой стремительной и яростной, что австрийцы бежали, побросав знамена, пушки, раненых. Преследование продолжалось. Оно задержалось лишь на одно мгновение. Перед строем Морис Жерю за храбрость был произведен в лейтенанты. Бонапарт преследовал врага так стремительно, что 15 мая вошел в Милан, написав в Париж: «Ломбардия принадлежит Французской республике».

Но и это его не успокоило. Бонапарт решил взять Мантую, самую сильную крепость в Европе. Австрийцы послали на помощь Мантуе 30-тысячную армию под командованием дельного и талантливого генерала Вурмзера, который по очереди разбивал посылаемых Наполеоном генералов. Тогда навстречу ему двинулся сам Бонапарт.

Они встретились под Кастильне, где австриец потерпел полное поражение, а спасся только тем, что бежал и заперся в Мантуе. На выручку Вурмзера австрийцы послали новую армию под командованием генерала Альвинци.

Собрав все силы в кулак, Бонапарт выступил навстречу. Битва произошла при Арколе. Одним из важнейших объектов был Аркольский мост. И здесь Бонапарт поступил, как при Лоди. Сам со знаменем в руках пошел в атаку. Альвинцы были разбиты и отброшены. Наполеон вернулся к Мантуе. Крепость пала.

После этой победы Бонапарт пошел на север. Австрийцы выслали против него своего лучшего полководца – Эрцгерцога Карла. Но и он в сражениях был разбит и отброшен к Бреннеру. В Вене поднялась паника: «Ганнибал у ворот!», «Бонапарт в Тироле!», «Бонапарт завтра будет в Вене!»

Австрийский двор понял опасность (когда еще это было!) и император Франц просил начать мирные переговоры. Франция ревела от радости, от ощущения своей значимости. Имя Бонапарта стало греметь по всей Европе.

Бонапарт, не ожидая, пока раскачается Директория, сам заключил перемирие в Леобене. Директория только умильно улыбнулась, поджав хвост. А Бонапарт на этом не остановился. Он двинул свои войска против папы Пия VI.

В первой же битве войска папы были разбиты, и они бежали так быстро, что Жюно, преследуя их, два часа не мог догнать. Сколько денег, другого богатства потекло во Францию! Бонапарт был неумолим, накладывая контрибуции.

Наконец, после Леобенского перемирия Бонапарт заключил Кампо-Формийский мир. Почему опять Бонапарт, а не Директория? И почему она ему это позволяла? Дело было в Бонапарте и его победах. Потому что прекрасно вооруженная и накормленная армия под руководством генерала Моро, хваленого, гордого, имеющего богатый опыт, на которого была сделана главная ставка, под руководством которого готовы были служить Ожеро, Массена и многие другие генералы, несколько раз была бита австрийцами! И только блестящие победы (шесть дней – шесть побед) этого худенького, невзрачного, молоденького генерала спасли гордеца Моро от окончательного уничтожения, а Францию от унижения. И эта армия все требовала и требовала денег. А Бонапарт со своими оборванцами их давал, и довольно много. Кроме того, он в очередной раз спас Республику. Его солдаты в Триесте захватили в плен графа д’Антрэга. А при нем были бумаги, в которых говорилось об измене генерала Пошегрю, его тайных переговорах с принцем Конде, Фош-Борелем и другими. Но в одной из бумаг было сказано, что представитель роялистов Монгайар встречался и с Бонапартом. Правда, там не было сказано, что им обещал Бонапарт и обещал ли, но он посчитал это ненужным для Директории фактом. Приказал доставить к нему этого графа и заставил его переписать документ, выбросив его имя.

Баррас, получив тогда эти документы и встретив Ожеро с его армией, которую Бонапарт прислал ему на помощь, в 3 часа ночи 18 фрюктидора (4 сентября 1797 года) приказал схватить всех предателей. Директория победила. Бонапарт прислал поздравление.

После всех этих побед Директория ласково, но настойчиво стала звать его в Париж, назначив его главнокомандующим армией, которая должна была действовать против Англии. Баррасу передали, что Бонапарт говорил в доверительной беседе: «Они завидуют мне, я это знаю, они курят фимиам под моим носом, но они меня не одурачат…». Разве за такие слова награждают?

И вот новое его триумфальное возвращение. Где он, там победы. Египет у ног Франции. Как можно его не отметить. Шарль был прав. Он все это узнал из газет. Да, он многое о нем знает, он не забыл 9-го термидора. Тонкий политик, он знал, что всякое может случиться. Надо еще раз все взвесить, во всем убедиться. Но как это сделать? На ум ему пришла одна идейка.

Баррас был напуган возвращением Наполеона. Хотел, с одной стороны, его как-то задобрить, а с другой… Он этого не скажет. Но без помощи, например, Сийеса…

– Карету! – приказал он и поехал к Сийесу. В душе Талейран презирал его, зная о том, как он, завоевав доверие, тотчас забыл о своих намерениях и стал верным слугой крупного капитала. Но сейчас Сийес был вторым человеком в Респубике и многое знал. О многом Талейран расспрашивать его не хотел. Ему хотелось знать только одно: как на все это смотрит сам Сийес. Может быть, намекнет о его разговоре (а он был, в это Шарль верил, что бы ни говорили) с Баррасом.

Тайлеран хорошо помнил некоторые заслуги Бонапарта, хотя бы то, как он с восьмитысячным отрядом разгромил тогда двадцатипятитысячную армию роялистов, расстреляв ее из пушек, и тем спас Республику. Сегодня Франция не в лучшем положении. В Италии полный военный крах, коррупция достигла невиданных масштабов, промышленность в застое. Вот-вот рабочие полки двинутся на Париж. Кто сейчас будет спасать Директорию?

Сийес принял общепризнанного лиса с распростертыми объятиями на пороге своего дома. Зная его изощренный ум, он уважал его и в то же время побаивался. Зачем иметь такого врага? Они прошли в кабинет. Это была большая светлая комната. Свет давали два больших окна с вычурными рамами. Боковые стены закрывали стеклянные шкафы, заполненные книгами. На тыльной стене висела карта Европы. Большая редкость. Около нее стоял резной круглый столик с двумя удобными креслами. Хозяин жестом показал на одно из них гостю, сам направился к письменному столу, извлек из тумбочки бутылку вина и бокалы. В качестве закуски были фрукты в тонкой хрустальной вазе, стоявшей на столике.

Он разлил вино и поднял свой бокал. Талейран взял свой и поднес его к носу. По запаху он определил, что это было одно из лучших бургундских вин. Сделав по несколько глотков, они отставили бокалы, и завязался разговор. Речь, конечно, зашла о положении Республики. Начал плакаться Сийес. Талейран его внимательно слушал, ни разу не перебив. Но когда он понял, что речь хозяина достигла апогея, вкрадчиво, как бы мимоходом, заметил:

– Вы правильно сделали, что вызвали Бонапарта.

Он явно прикинулся незнайкой.

Лицо Сийеса моментально стало каким-то каменным, и он глухим голосом промолвил:

– Кто сказал, что мы его вызвали?

– Извини, – выражение лица Талейрана изменилось. Если до этого оно выражало внимание, то сейчас его сменило безразличие. – Видимо, решил подлечиться, – бросил он и добавил: – Африка не каждому подходит.

Сийес ничего не сказал. Но напоминание о Наполеоне как-то подействовало на хозяина. Его словоохотливость пропала, и они вскоре расстались, заверив друг друга в истинной дружбе.

Вернувшись к себе, Тайлеран тотчас велел разыскать Жака, своего разбитного слугу. Дорогой он все обдумал и пришел к выводу: власть скоро изменится.

Бывает же так: не зная друг друга, два человека думали об одном и том же. Наполеон еще тогда, в Каире, узнав об истинном положении дел во Франции, пришел к выводу о необходимости смены существующей власти. Обдумывал он свое решение и в дни плавания. Бурная, восторженная встреча генерала наполняла его волю решимостью. И чем ближе он приближался к столице, тем увереннее чувствовал себя, понимая правильность своего решения.

– Слушаю, мой господин!

Задумавшийся Тайлеран не слышал, как вошел Жак. И только голос последнего оторвал его от глубоких дум.

– А, это ты! Слушай, Жак, ты должен мне найти человека, военного, лучше солдата, который хорошо знает Бонапарта, служил у него. Возьми, – и он подал ему кошелек.

Выйдя на улицу, Жак задумался:

– Найти военного не трудно, вон идет какой-то щеголь с дамочкой. Сразу видно – пороха не нюхал. Ндааа… – сказал он вслух и пошел направо.

Его глаза блуждали, отыскивая средь человеческой массы потрепанный рваный мундир. Он долго бродил, но нужного солдата так и не встретил. Ноги гудели, и он с тяжелым сердцем решил вернуться домой. Проходя мимо какой-то церквушки, он заметил на паперти двух инвалидов, которые собирали милостыню. Он уже прошел мимо, как его осенило: «А вдруг…». Он почти бегом направился к ним. Бросив в их шапки по луидору, он завел с ними разговор. Щедрая подачка развязала их языки. Да, они были когда-то солдатами. Но только не в армии Наполеона. Если он хочет встретиться с таким человеком, то может пойти в госпиталь и спросить там Мориса Жерю, наполеоновского капитана.

Поймав пролетку, он приказал кучеру гнать в госпиталь. В старом продавленном кресле сидел седоусый солдат. Из-под косматых бровей он недоверчиво посмотрел на приезжего. Сунутый в руку луидор сделал свое дело. Сошедшиеся на переносице брови разошлись, и оказалось, что у стража довольно доброе лицо.

– Так ты ищешь Мориса Жерю из Фруаси? – переспросил он, выслушав Жака.

Тот кивнул.

– Здесь он. В десятой палате. Бедный капитан, – вздохнул солдат, – никто его не навещает.

– Навестят, – весело ответил Жак, усаживаясь в пролетку.

Приезжавший оказался прав. На следующий день под вечер, когда сумерки незаметно, но настойчиво стали прогонять день, к стражу госпиталя подошел какой-то хромавший мужчина. Одет он был в темный плащ до земли с глубоким капюшоном на голове, отчего его лица невозможно было разобрать.

– Я к Морису Жерю из Фруаси, – сказал он глухим голосом и положил в руку солдата несколько монет.

Что это были большие деньги, сомнений у солдата не было. Соскочив со своего кресла, которое от радости громко вздохнуло своими натруженными пружинами, он изъявил желание его проводить.

– Благодарю вас, – вежливо ответил тот, – я сам его найду.

– Ну, иди. Вон в те двери, – и он показал рукой на единственную дверь, – повернешь направо, третья дверь. Он там один, бедняга!

Окно в комнате выходило на северную сторону, поэтому в ней царил полумрак, и вошедший не сразу увидел его кровать, стоявшую в темном углу. И ему надо было приглядеться, чтобы заметить больного. Пришелец увидел у окна кресло, пододвинув его, сел у изголовья раненого. Тот лежал лицом к стене, прикрывшись мундиром. Таинственный посетитель тронул его за плечо.

– Проснись, Морис! – проговорил он.

Раненый простонал и медленно повернулся к нему.

– Живот болит, – пожаловался тот, осторожно поднимая перебинтованную левую руку, где виднелись только два первых пальца. Он для чего-то поднял подол рубахи и посмотрел на живот, который был широко перевязан. Мес-тами выступали темные пятна.

– Не заживает..! – и он ругнулся.

Потом посмотрел на пришельца и спросил, стараясь разглядеть его лицо:

– Ты кто?

– Ты меня все равно не знаешь, – сказал он.

Голос был приятным, и капитану понравился. Больше он не стал спрашивать, кто он такой, но спросил, чем он ему обязан своим посещением.

– Дело в том, что твой двоюродный дядя Гаспар…

Капитан, тряся раненой рукой, перебил его:

– Что-то я не припомню, чтобы у меня был такой дядя.

Незнакомец рассмеялся:

– Ты же из Фрюиси?

Тот кивнул.

– А он тебя помнит и просил меня, чтобы я тебе передал полторы тысячи ливров.

– Полторы тысячи ливров! – удивился Морис. – Да это целое состояние.

– Смотря для кого, – философски заметил незнакомец, отбрасывая полу плаща и доставая из кармана тяжелый кошелек. – Вот они! – и он положил кошелек на кровать рядом с капитаном.

Морис с опаской посмотрел на него, потом осторожно взял здоровой рукой и подбросил кошель.

– Да-а, – радостно воскликнул он.

Положив кошель на колени, открыл его. Даже в темноте золото источало свой свет.

– Будешь считать? – спросил незнакомец.

– Да…нет, – пряча его под подушку, произнес он.

– Где ранили-то? – показывая на руку и живот, спросил посетитель.

– Аа-а! – с неудовольствием в голосе произнес он. – У неверных.

– Уж не под Акрой ли? – оживился пришелец.

– Да, там, – в голосе звучало разочарование.

– Что это ваш победный генерал не взял эту крепость? Иль слава оставила его?

– Ты что? – взъерепенился капитан. – Наш генерал нас, солдат, пожалел.

– Странно, – не успокаивался посетитель, – солдат нужен для чего?

Капитан понял его.

– Наш Бонапарт нас пушечным мясом не считает. И если он видит, что победа достанется ему огромной кровью, он всегда найдет выход, чтобы этого не случилось.

Морис говорил это уверенным голосом. Было понятно, что он горой стоит за этого человека. Но посетителю этого было мало, и он продолжал вести свою линию.

– Что, крепость не по зубам оказалась?

– Только не ему, а нашему с…му Конвенту.

– Это отчего же?

– А оттого, – с прежним пылом отвечал капитан, – что у нас не было осадных орудий. Да и англичане здорово мешали. Как только мы шли на штурм, подходил их флот и начинал нас обстреливать. А мы не могли ответить, так как не было пушек. Шли-то по пескам, а по ним их не протащить, – пояснил он. – Сколько раз Бонапарт обращался к Конвенту, чтобы нам прислали осадную артиллерию и флот, чтобы отогнать англичан, – он замолчал, потом с горечью добавил: – А те наплевали на нас. Вот генерал и решил уйти обратно в Каир, – он выразительно посмотрел на гостя.

Какое-то время они молчали. Потом гость спросил:

– Я вижу, у тебя тяжелое ранение, как ты спасся?

Морис усмехнулся:

– А все благодаря Бонапарту. Раненых было много. Но он ни единого не бросил. Чтобы нас везти, он приказал у всех офицеров забрать лошадей и запрячь их в повозки, – он замолчал, потом, что-то вспомнив, усмехнулся.

Незнакомец вопросительно посмотрел на него. Но из-за сгустившейся темноты раненый не видел его взгляда. Тогда тот, поняв, спросил:

– Ты что..?

– Да вспомнил один момент насчет лошадей.

– Не поделили?

– Да нет! Как генерал своего конюшего высек.

– Да? И как?

– Да тот пришел к нему и спросил, какую лошадь ему оставить, – сказав, он опять начал ухмыляться.

Незнакомец не выдержал и переспросил:

– А тот?

– А что тот! Высек его плетью и в ярости закричал: «Всем идти пешком! Я первый пойду! Что, вы не знаете приказа? Вон!». Вот такой наш генерал.

После этих слов он здоровой рукой вытер глаза.

– А ты давно его знаешь? – незнакомец приподнялся и подвинул кресло поближе к кровати.

– Считай, с самого начала.

Ответ гость все же решил уточнить:

– Это когда он расстрелял роялистов?

– Нет. Когда приехал к нам в «итальянскую» армию.

Гость вспомнил, как Карно предложил тогда Наполеона Директории, ибо никто другой из уважавших себя генералов ехать в эту армию не хотел.

– Что он там изменил?

Прежде чем ответить, Морис задумался. Понятно было, что на того нахлынул поток воспоминаний. Чтобы услышать ответ, гость сказал:

– Я слушаю.

– А… Да. Помню, как к нам ворвались капралы и завопили: «Выходи строиться!» А в чем выходить! Сапог нет, мундиры все в дырках, того и гляди разорвутся.

На этом он остановился, лицо посуровело. По всему было видно, что этот момент воспоминаний был не очень приятен.

– Ну, – не выдержал гость, – построили?

– Построили.

И стал рассказывать, как генерал приговорил интенданта к расстрелу. Морис замолчал. На его лице появился пот. Видать, силы не позволяли еще ему так долго и к тому же с возбуждением говорить. Он подолом рубахи обтер лицо. Гость стал терпеливо ждать, когда он отдышится. Когда он посчитал, что можно задавать вопросы, спросил:

– И что расстреляли?

– Тут же! – с какой-то гордостью ответил тот.

– Ну а дальше?

– Дальше… Хм. Дальше он обратился к нам, точных слов не помню, но смысл такой: «Солдаты, скоро мы пойдем на врага…». И повел… он повел нас в Италию трудной, но короткой дорогой, под пушками англичан. Зато вскоре мы были в Италии. И начали громить врага. Помню, это под Лоди. Надо было взять мост, который обстреливали австрийцы. Первое наступление отбито, второе – отбито. Тогда мы видим, что наш главнокомандующий лично пошел на врага. Я выскочил – и за ним. Бегу, а сам думаю: «Пойдут или нет за ним наши гренадеры?» Пошли! Да так пошли, что австрияки бежали от нас, оставив 15 пушек и кучу убитых и раненых. Вот тут я стал лейтенантом. Перед строем лично главнокомандующий вручил мне эти погоны.

Воспоминание заметно расстроило капитана. Он вновь прибег к подолу, чтобы вытереть глаза.

– Не будь ранен, ты бы с ним и дальше остался воевать? – осторожно спросил гость.

– А я не собираюсь его бросать. Подживут раны, и я снова в строй. Я благодарю Бога, что меня ранило в левую руку и оставило два главных пальца. Ружье могу держать! И я, как и все мы, солдаты, жизни не пожалеем за своего генерала!

Гостю все стало ясно, можно и прощаться. Он встал:

– Благодарю тебя, капитан, за твой рассказ. Желаю быстрейшего выздоровления. Прими и от меня небольшой подарок, – и он высыпал ему на кровать из своего кошелька сотни полторы ливров и протянул ему руку. Капитан с усилием поднялся и пожал ее. По этому пожатию гостю стало понятно, что мечта солдата сбудется.

Когда он вышел, дежуривший страж спросил:

– Ну, свиделись?

– Конечно! Спасибо!

– Заходи еще, дай Бог тебе здоровья.

– Зайду.

Уже сидя в кабриолете, он как бы подвел черту своему посещению, сделав главный для себя вывод: ставить надо на него.

На следующий же день министр иностранных дел Директории, то бишь Талейран, умнейший карьерист, начал действовать увереннее. Уверенно – это значит не идти напролом. Все обдумав, он все же начал с… Сийеса. Он пригласил его на тайную встречу. Они обсудили, кто первый может подняться против передачи власти Бонапарту. И пришли к выводу, что якобинцы. Не все они были уничтожены, а которые остались, создали Союз друзей свободы и равенства. Он насчитывал до 5000 человек и свыше 250 мандатов в обоих Советах. Это была еще сила. Сийес, подговорив Гойе и Мулена, обойдя Барраса, ликвидировал этот Союз. Первый шаг был сделан.

Теперь Шарль взялся за банкиров. Многих – кого посулами, кого угрозами – он заставил раскошелиться, а деньги пошли на подкуп. Но чем больше он встречался с людьми, тем сильнее убеждался в том, что не только он один так думает. Многие видели, что Баррас и Директория в целом скомпроментировали себя, что только Бонапарт в состоянии спасти Республику. Главной их целью было сделать этого решительного и твердого генерала главой Республики.

Двадцать четвертого вандельера генерал Бонапарт под рев торжествующего народа прибыл в Париж. Надо было видеть эту встречу. Десятки тысяч парижан за несколько лье от столицы встречали своего кумира. Они готовы были нести его карету на руках. В самом городе было настоящее светопреставление.

Назавтра Директория дала прием в его честь. Зал был набит битком. Представители Совета пятисот и Совета старейшин, приглашенные гости. Приезд кумира задерживался. Будь другой подобный случай, люди бы не стали ждать, а подняли бы такую «волну», что усидеть в зале было бы невозможно. А тут гробовая тишина.

– Генерал Бонапарт! – раздался чей-то голос.

Он вошел в зал с тыльной стороны. И по мере его подхода к сцене, где находилась Директория, зал вставал и бурно его приветствовал. Такого громкого, восторженного выражения своих чувств зал не слышал со дня падения Людовика XVI. Можно было подумать, что явился Спаситель мира. А он шел уверенно, с застывшим, непроницаемым лицом. Только изредка кивал то в одну, то в другую сторону.

Баррас спустился со сцены, чтобы поддержать героя, но тот легко и свободно поднялся наверх. Баррасу пришлось почти бегом подбежать к столику и, взяв саблю, встать перед Бонапартом.

– Дорогой и почтенный наш генерал, гордость Республики, победитель императоров и королей, – напыщенно начал речь Баррас.

Но Бонапарт тут же его поправил:

– Воюют полководцы, а те подписывают только капитуляции.

Зал засмеялся и дружно стал хлопать. Все поняли намек. Но Барраса трудно было сбить. Когда смолкла авация, он продолжил, бросив в адрес Бонапарта:

– При таких полководцах, как вы, – он слегка ему поклонился, – нам никогда не придется подписывать капитуляции.

– К тому же у нас нет королей, – эта реплика, сказанная вполголоса, но услышанная многими, принадлежала Шарлю.

Неизвестно, слышал ли Баррас ее или нет, но он продолжал воспевать заслуги стоявшего перед ним Бонапарта. А тот не то слушал его, глядя куда-то в сторону, не то о чем-то думал. Лицо его было серьезным. Он повернул к нему голову, когда тот заканчивал судя по интонации свою пылкую речь:

– Итак, Директория награждает вас этой… э… – он запнулся.

– Саблей, – кто-то шепнул сзади.

– Э… Этим оружием, – и вручил ему саблю.

Бонапарт принял ее, глаза радостно сверкнули. Он пробежался взглядом по ножнам, на мгновение застыл на рукояти, потом стал извлекать саблю наружу. По мере выдвижения она все сильнее сияла своим смертельным блеском. Наверное, в это мгновение ему слышался гром канонады, грозный лошадиный топот и яростный вой кавалеристов. Глаза его пожирали лезвие, на котором отражался отблеск свечей. Когда сабля целиком оказалась снаружи, он, сделав замысловатое движение, показал, что отлично владеет этим оружием. Затем прикоснулся к ней губами, осторожно, точно это была стеклянная реликвия, спрятал ее в ножны. Подойдя чуть ли ни на край сцены, глядя в зал, сказал:

– Клянусь, во имя величия Франции я не пожалею и собственной жизни.

Талейран, оказавшись рядом с Сийесом, шепнул ему на ухо:

– Готовьтесь, французы, умирать за Францию, если уж он не пожалеет своей жизни, о других и говорить нечего.

– Так зачем вы его… – Сийес не договорил.

– Пока Франции другого не дано, – поняв его, ответил Шарль.

Но собравшимся его слова понравились. Зал стоя долго, бурно и восторженно приветствовал его слова. Талейран, хлопая со всеми, опять не удержался, чтобы не шепнуть Сийесу:

– Предложи им, – он кивнул на зал, – избрать его первым консулом, они немедленно поднимут руки.

Тот согласно моргнул глазами.

По всему было видно, что эта первая военная награда, та обстановка, в которой проходило награждение, на всю жизнь врежутся в память Бонапарта. Этот подарок стал для него очень дорогим. А с такими не расстаются всю жизнь. Разве что в особых случаях.