Читать книгу Метро 2033. Грань человечности - Юрий Уленгов - Страница 3

– Что же ты так, паря? Ну чего ты дергался? А?

Он закончил зашнуровывать почти неношеные берцы. Пылились, видать, где-то на складе, пока их этому охламону не выдали. Неприязненно взглянув на лежащий рядом труп, вздохнул, опер ружье о ствол поваленного дерева и присел на замшелый пень. Достав из-под поеденного молью тулупа кисет и обрывок газеты, начал неторопливо сворачивать самокрутку.

С куревом давно уже было туго, впрочем, как и со всем остальным. Особенно тяжело оказалось с обувью. На его лапищу так и вообще не сыскать. Вот, сегодня подвезло…

Правда, патронов почти не осталось, а переснаряжать стреляные гильзы практически нечем. Сегодня еще один потратить пришлось. Говорил же, снимай по-хорошему обувку, нет, надо было ерепениться. Снял бы, глядишь, и живым бы остался.

Еще раз тяжело вздохнув, он прикурил получившуюся «козью ножку» и, глубоко затянувшись, гулко закашлялся.

Нагнувшись, он подтянул к себе вещмешок, ранее принадлежавший солдатику, «одарившему» его новой обувкой. Распустил тесемки и приступил к инспекции содержимого.

Так, запасные портянки и теплое белье, хорошо. Запасливым солдатик был. Консервы. Две банки. Тушенка. Он оценивающе покрутил жестянки и, сплюнув, запустил их в сугроб, одну за одной. В них и раньше гадость одну совали, а во что они теперь превратились – одному Богу известно. Нет уж, увольте.

На дне мешка что-то глухо стукнуло. Он запустил руку глубже и извлек на свет помятую алюминиевую флягу. Отвернув крышку, понюхал, и его широкое, давно не знавшее бритвы лицо озарила широкая улыбка.

– О! Вот это дело! Ну, упокой, Господи, душу твою грешную!

Посмотрев на тело, он широко перекрестился и сделал большой, жадный глоток из фляги. Склонил голову набок, прислушиваясь к ощущениям. Алкоголь пробирал до самых внутренностей. Он передернул плечами.

– Ух! Хороша чертовка!

Затянувшись так, что аж обожгло губы, выбросил окурок и стал собираться. Долго прилаживал снегоступы к обновке, вздыхая и с тоской поглядывая на свои старые валенки. Нет, не починить уже, прохудились совсем. Покачивая головой в такт каким-то мыслям, переложил содержимое своего латаного-перелатаного мешка в новый, солдатский, и затянул тесемки.

Солдатики стали появляться в его краях недавно. Сидели, видать, где-то в бункере законсервированном. Раньше их много было по всей стране, таких вот затерянных в глуши полузабытых воинских частей. Но то было раньше, а теперь и страны-то той нет. Вообще ничего нет. Есть его бревенчатая изба и заснеженный лес, простирающийся на сотни километров. И Даринка еще есть. И Анечка…

А солдатики, видать, из срочников бывших. По крайней мере, те, кого он видел. Сколько им лет было, когда все началось? Восемнадцать? Девятнадцать? А сколько лет назад Срань случилась? Пятнадцать или двадцать? Он уже давно перестал следить за ходом времени. Наступил новый день, ну и ладно, и хорошо. Какой смысл считать? И как? Зарубки ставить? Раньше ставил, потом стал забывать. Какая разница? Чтобы знать, когда затяжная зима сменится короткой весной и еще более коротким летом, которое резко, без осени, перейдет обратно в зиму? Зачем?

В очередной раз вздохнув, он перекинул ремень ружья через плечо, поправил вещмешок на спине (надо же! до сих пор новьем пахнет!) и ухватил тело за ногу. Хлипкий солдатский полушубок уже успел пропитаться кровью. Надо бы подальше утащить, на запах обязательно твари припрутся, а до его избы не так уж и далеко.

Снег весело хрустел под снегоступами, тело, которое он волочил за собой, давно перестало оставлять кровавый след. Замерзла кровушка, на таком морозе-то! Сам он к холоду давно привык, еще до Срани… В лагере и холоднее бывало, особенно в конце трудового дня, если буржуйка в бараке прогорала. И одиночества он давно уже не чувствует. Тем более, что у него Аня есть. И Даринка.

* * *

Угрюмым и нелюдимым он был с рождения, а срок, полученный им, если вдуматься, за дело, сделал его еще более замкнутым.

Когда-то давно, еще в той, прошлой жизни, Захар должен был стать врачом. Хирургом. И весьма неплохим, как говорили врачи отделения, в котором он проходил интернатуру. Задатки, говорят, были у него. Да все было, если рассудить. И дом, от матери покойной в наследство доставшийся, и машина, кредит за которую выплатил как раз незадолго. Семьи только не было, да он к ее созданию особо и не стремился. Рано было еще. И работу он свою будущую любил очень. И прочили студенту большое будущее. До тех пор, пока он не зарезал пациента на столе. Случайно. Рука дернулась.

У медсестрички из их отделения день рождения был, вот они и усугубили на дежурстве. Хирург – так вообще в дрова. А тут парня привезли. Тяжелого. Ну и…

Времени на то, чтобы вызывать кого-то из врачей, не было – дошел бы парень. И Захар вызвался оперировать самостоятельно. Не вышло. Слишком мало опыта.

На суде Захар ничего не отрицал и всецело признал свою вину. Было же? Было. Так чего отпираться-то? Ну, и поехал в край вечного холода. Лес валить.

В лагере «лепилу» уважали. Человек интеллигентный, тихий. И задирать его опасались. Ну-ка, медведь такой! Да и повода не давал. Работал, как все, если не лучше, не встревал никуда. Мужик, одним словом.

По окончании срока Захар не стал возвращаться в родной город. Зачем? Работы по специальности ему не видать, а улицы мести не хочется. И людей тоже не хочется видеть. И он остался здесь. Смог устроиться лесничим в частный заказник. Домой съездил на неделю, продал дом и машину, расширил и благоустроил лесничью избушку, превратив ее в настоящие хоромы, прикупил снегоход. Хороший. Японский. Нужды ни в чем не испытывал, если нужно было – гонял, поднимая тучи снежной пыли на своей «Ямахе» в городок, за восемьдесят километров. Летом – на старом, на ладан дышащем «Урале» с коляской за припасами мотался. Там с Анной и встретился. Случайно совсем.

Всегда в одиночестве комфортнее было, а тут вдруг что-то защемило. Среди людей оказаться захотелось. Вот и занесло его в кинотеатр. Не глядя на название фильма, купил билет и с комфортом устроился в полутемном зале. Самое смешное, крутили какую-то драму о жизни врачей. Хирургов. Он смотрел и посмеивался, а впечатлительная молодая женщина на соседнем кресле все время крутилась, охала и, кажется, даже всплакнула. Не выдержав, он нагнулся к ней и посоветовал не принимать картину близко к сердцу, на что она удивленно захлопала длинными ресницами.

– Как не воспринимать?! Ведь как в жизни все!

И, глядя в ее красивые глаза, он вдруг, удивляясь сам себе, предложил:

– А хотите, я вам расскажу, как оно, в жизни-то?

Через два месяца Анна стала его женой. Ее не смущало ни его прошлое, ни настоящее. Ей даже понравилось в избе, в глуши, среди тайги. В его жизни появился смысл, и он сам удивлялся происходящим с ним переменам. Ощущение, что его ждут дома, было новым, приятным и каким-то… теплым, что ли? Оказывается, нужно было прожить полжизни, чтобы наконец обрести простое человеческое счастье.

А еще через полгода пришла Срань.

Захар врал себе. Он четко помнил, сколько времени прошло с того момента, когда привычный мир перестал существовать. Двадцать лет. Двадцать холодных, страшных лет. Полжизни, практически. Когда вдали загудело, загрохотало, он решил, что гроза идет. А когда неожиданно яркая вспышка озарила небосклон и окрестности, сердце его екнуло. Бросив силок, который поставил вчера на заячьей тропе, он со всех ног рванул к Плешивому холму. Захар не знал, откуда посреди тайги возник этот холм, на котором не росло ни одного деревца, лишь редкие кустики покрывали его поверхность. Да и не интересовался никогда. Знал лишь, что с его вершины очень удобно любоваться закатом. Казалось, вся бескрайняя тайга была как на ладони. К тому моменту, когда, задыхаясь от бега, он поднялся на вершину Плешивого, свечение уже угасло, и даже как будто стало темнее. Тем не менее, огромный дымный гриб на горизонте было видно отчетливо. Не веря своим глазам, он все стоял и смотрел, когда вспышка снова озарила небо. На этот раз свет пришел с другой стороны, и явно издалека, потому как и время, и интенсивность свечения были гораздо меньше, чем в прошлый раз. Вслед за вспышкой прикатились далекие раскаты грома.

– Не может быть… – прошептал Захар. Зябко поежившись, он поднял рюкзак и поспешил домой.

Пока добирался до заимки, вдали сверкало и грохотало еще несколько раз. Теперь явно уж очень далеко. Захар гнал от себя нехорошие мысли, но умом понимал, ЧТО может так сверкать и грохотать.

Анна встретила его на крыльце.

– Ты это слышал?

– И слышал, и видел тоже, – буркнул под нос Захар.

– Захарушка, что это? Это же…

– Я думаю, это война, – произнес он и, обняв жену за плечи, увлек ее в дом.

Всю ночь дул сильный ветер, деревья гнулись и трещали. Захар лежал под одеялом с открытыми глазами, обнимал жену и молился, чтобы радиоактивное облако пронесло мимо. После увиденного он уже не сомневался – это были именно взрывы, однако в глубине души надеялся, что ошибается. По часам уже должно было наступить утро, но светлее на улице не становилось. Обуреваемый самыми мрачными предчувствиями, он мечтал только об одном: чтобы все происходящее оказалось дурным сном.

Через неделю он наконец решился поехать, посмотреть на город. Все это время он не выходил из дому и не выпускал Анну. Хорошо, что за несколько дней до… Он не знал, как это назвать, в общем, до всей этой срани, он ездил в город, за припасами. Гараж был наполовину заполнен колотыми дровами, а помимо основного бака солярки для генератора, он всегда держал в запасе еще два.

Светлее за это время не стало. На тайгу опустились густые сумерки. Да еще и снега навалило – мама дорогая. И это в июле-то! Вспомнив о последствиях ядерного взрыва все, что осело в памяти еще с армии и инструктажей по гражданской обороне, проводимых в институте, Захар постарался как можно лучше подготовиться. Нашел в кладовой старый ОЗК, ранее использовавшийся только в поездках на рыбалку, порывшись на дальней полке, откопал несколько респираторов, оставшихся еще от старого хозяина заимки. В каких целях тот их использовал – неизвестно, но сейчас они были как раз кстати. Выбрав один, по виду – самый новый, он добавил его к своему снаряжению. Немного подумав, открыл шкаф, достал оттуда старенькое ТОЗовское ружье, и пачку патронов. Повертел коробку в руках. Крупная дробь. Сойдет. Для чего сойдет? А бог его знает. Взяв ружье в руки, он, удивительное дело, почувствовал себя спокойнее, хотя раньше к оружию относился ровно. Даже живя в тайге, не был любителем охоты, предпочитая рыбалку, только иногда ставил силки, чтобы разнообразить рацион свежей зайчатиной. С ружьем Захар обращаться умел, пришлось научиться. Когда живешь в глуши, неизвестно, чего ожидать. Самому Захару, с его-то судимостью, никто бы оружие, даже охотничье, не продал бы. Ружье ему презентовал предшественник, когда передавал дела. По его словам, в городе, куда он перебирался, ружье ему ни к чему, одна морока, так что, пусть, мол, остается. Лишь улыбнулся вялым отнекиваниям Захара, сказав «пусть будет», и вручил ему инструкцию по пользованию. Сейчас подарок пригодился.

ТОЗ-34 – это, конечно, не компактное ТОЗ-106, ласково именуемое в народе «смерть председателю», но имеет перед ним одно неоспоримое преимущество: у «тридцать четверки» два ствола. Да плюс ко всему, «вертикалка» была еще и красивой. Резной приклад и цевье так и притягивали к себе взгляд. Анна с испугом наблюдала за мужниными приготовлениями.

– Захар, ты уверен, что ехать нужно? – в голосе слышались едва сдерживаемые рыдания.

– Нужно. Необходимо. Мы должны знать, в конце концов, что произошло, а сидя здесь, я этого не выясню.

Женщина стояла, прислонившись плечом к дверному косяку и зябко обхватив себя за плечи, влажными глазами смотрела на мужа.

– Ты только… Ты только поосторожнее там, пожалуйста! – она всхлипнула.

Захар подошел к жене и ласково обнял ее.

– Конечно, маленькая. Конечно…

* * *

– Уф-ф. Ну и тяжелый, ты, братец!

Он отпустил ногу трупа и устало привалился к дереву. Достав из-за пазухи фляжку, еще разок приложился к ней. Глоток алкоголя подействовал ободряюще.

– Спирт. Уже и забыл, когда пил в последний раз. Уважил ты меня, братец, уважил.

Не находя ничего странного в разговоре с успевшим окоченеть телом, он присел на корточки и стал сворачивать новую самокрутку.

– Откуда ж вы повылазили-то, братцы? И чего сидели там так долго? Боялись? А кого? Зайцев шестилапых, что ли? Да нестрашные они. И на вкус ничего.

Хмыкнув, он приложился к фляжке еще разок.

– Хотя, да. Есть, наверное, кого бояться. Я, правда, не видел их ни разу, но слышал. Слышал, да… К жилью, правда, особо не суются, но воют-то, воют-то как! Волками были, наверное. Ну, тогда, до Срани… Следы видел тоже, да… Здоровенные такие… Но пока не лезут. Главное – слышь, ты – главное, как стемнеет, далеко в лес не высовываться. А так нормально. Нормально, да…

* * *

…Он стоял на опушке и смотрел на город. Нет, его не бомбили. Что тут бомбить-то, в их захолустье? Не, вроде в тайге где-то были какие-то особые части, люди говорили, но кто про них помнит-то уже? Снабженцы, разве что. Во всяком случае, город на вид был целым. Лишь кое-где еще дымились отдельные дома, указывая на то, что не все ладно. И не было людей. Совсем. Городок, скорее всего, покинули. Здесь-то, в отличие от его глуши, связь с цивилизацией имелась. Может, успели предупредить. Только почему тогда брошенные машины то тут, то там стоят?

Город произвел на него тягостное впечатление. Казалось, тут случилось что-то страшное. Что-то давило, кричало: «Уезжай!». Он боролся с этим чувством некоторое время, но, в конце концов, подчинился ему. Нечего тут делать. Не на что смотреть. Пусто. Никого не осталось.

Захар давно подумывал разжиться радиостанцией на всякий случай, но так и не сподобился. Спутниковый телефон разгрохал, а учитывая его стоимость, начальству об этом объявлять не спешил. Вот и не узнал, что за беда пришла. И теперь, скорее всего, никогда и не узнает. Да и надо ли ему оно? Ведь что в его жизни изменится? Да ничего. Силков только теперь побольше ставить надо. И керосина раздобыть. А там… Прорвемся как-нибудь. Лишь бы темень эта прошла поскорее.

Анна забеременела через два года. До этого как-то не получалось. Но они не расстраивались. Что, по здравому рассуждению, может ждать ребенка сейчас в новом мире? Тем более, в их ситуации. В глуши, в чаще, без связи с внешним миром. Неизвестно, остались ли еще люди на Земле. А если и остались, то до них не добраться. Нет, добраться-то, наверное, можно, но смысл? Уходить из уютного, благоустроенного места в неизвестность, во мрак… Уж лучше здесь. В общем, ребенка они не ждали и не надеялись. Но, когда стало ясно, что Аня беременна, Захара как подменили! Куда делась его угрюмость, замкнутость? Он целыми днями напевал, мастеря что-то в гараже. Плотник из него никакой, но при должном упорстве и терпении, разве ж это наука? И не такому люди учились. В итоге, место рядом с их большой кроватью заняла грубоватая, но симпатичная детская кроватка. Захар дни напролет бродил по окрестностям, выискивая под снегом дикий чеснок – практически, единственный доступный им источник витаминов. Пересилил страх перед однажды испытанным ощущением и выбрался-таки в город. Прошелся по краю буквально, заскочил в супермаркет с поскрипывающей на ветру распахнутой дверью, удивился порядку – нетронутое все. Нашел пеленки, распашонки и подгузники. Нагреб, не разбирая, каких-то присыпок, детских прикормов, каш. Стал намного аккуратнее вести себя во время своих лесных экспедиций, и все время сверялся со стареньким радиометром, найденным на бездонных антресолях заимки. Хорошо хоть, снегоход пока не подводил и исправно жрал солярку из бака, обходясь без ежегодного обслуживания в сервисе. Иногда Захар с ужасом представлял себе, что с двигателем что-то случится и он застрянет в темном, мрачном лесу, за много километров от дома. Встряхивая головой, он гнал прочь от себя мрачные мысли. И становился еще аккуратнее и внимательнее, пробираясь сквозь чащу домой, к жене.

Света от нескольких керосиновых ламп вполне хватало, чтобы осветить их небольшую спальню. В доме жарко натоплено. Несколько часов назад у Ани начались схватки, и Захара, уже несколько недель подготавливающего себя к этому моменту, охватила нервная дрожь. Только бы все прошло нормально! В последнее время Аня не очень хорошо себя чувствовала, но в целом все было гораздо лучше, чем можно было себе представить. Сейчас она в забытьи лежала на окровавленной простыне. Взгляд ее блуждал, а кожа приобрела мраморный оттенок. Ничего, это бывает, это пройдет. Послеродовой шок как реакция на стремительные роды. Зато, вот какая у них красивая девочка! И не кричит, как большинство новорожденных, спокойная! И ничего страшного, что ее глазки пленкой затянуты и вряд ли когда-нибудь откроются. Ничего, она все равно самая красивая! И как тянет к папочке свои маленькие ручки! Красивая наша девочка…

* * *

– Ну, вот мы и пришли!

Он с усилием перевел дух и вытер рукавицей выступившую испарину.

– Все, братец, теперь нам не по пути. Ты остаешься здесь, а я, пожалуй, домой пойду. Заждались меня, поди, уже. Спасибо тебе, брат, за обувку, за спиртик тоже спасибо. Ты не серчай на меня, коли что, сам ведь виноват. Ну, все, бывай. Не поминай лихом.

Окоченевшее тело с глухим стуком покатилось в неглубокую яму. Раньше она была глубже, но сейчас была уже наполовину заполнена отлично сохранившимися в холоде телами в заляпанном кровью зимнем камуфляже. Да вон того, крайнего, видать, уже драл кто-то. Близко стали твари подходить, близко… Непорядок.

Запрокинув флягу, он допил остатки спирта, выдохнул, хрюкнув, и пару раз встряхнул емкость, проверяя, не осталось ли еще жидкости. Ничего не услышав, он с сожалением отправил флягу вслед за телом и нетвердой походкой отправился назад.

Где-то поблизости глухо ухнул филин.

– А, это ты. Ну, пойдем. Проводишь меня.

Когда филин появился в первый раз, Захар не на шутку струхнул. Видано ли? Дикая птица вслед за человеком с дерева на дерево перелетает. Прижав приклад к плечу, он долго выцеливал птицу, но, так и не обнаружив ее, плюнул. Ухает, да и ухает. Филин ли это вообще? Захару хотелось думать, что филин.

Он брел по темному лесу, бормоча что-то себе под нос, и громкое уханье сопровождало его, раздаваясь то с одного дерева, то с другого.

– Ухает он. Ухай, ухай. Вот возьму и стрельну как-нибудь. Доухаешься. Ага. Может. Не сегодня. Но – стрельну. Обещаю.

Птица замолкла.

– Что, испугался? Да ладно, не боись. С тобой веселее пока. Пока. Но имей в виду…

Бормотание становилось все невнятнее. Один раз он свернул с тропы, чтобы проверить силок. Силок оказался сорванным, и он, ругаясь, побрел дальше.

– Ухают, силки срывают, трупы едят. Совсем распоясались. Забыли, кто здесь хозяин?

Лес расступился, и он вышел на большую просеку. В центре просеки, огороженный высоким частоколом, стоял большой крепкий деревянный дом. Из трубы вился дымок.

Толкнув воротину, он оглядел двор и, удовлетворившись увиденным, направился за дом, сразу как-то выпрямившись, и протрезвев. За домом он стянул с головы драный треух и тихо сказал:

– Ну, вот я и дома, девочки. Не скучали?

Он стоял и смотрел на два грубо сколоченных креста. «Прокофьева Анна Дмитриевна 22.09.1990–26.03.2016». «Прокофьева Дарина Захаровна. 11.07.2015–26.03.2016».

Филин ухнул в последний раз и затих. Пошел снег. Крупные, белесые хлопья ложились Захару на плечи и на непокрытую голову. Он стоял, ничего не замечая. Так продолжалось некоторое время, пока где-то вдалеке ему не послышался какой-то шум.

Обойдя дом, он стал у ворот и прислушался. Да нет, вряд ли. Хотя…

– Егоров! Его-о-о-ро-о-ов! Его-о-ро-ов!

– О! Еще гости! Солдатика, поди, пропавшего ищут! Сколько же вас здесь?

Он посмотрел на свои новенькие берцы.

– Пойти глянуть, что ли? Да ну, откуда у них еще такой размер? Сорок семь, как-никак… Это так, повезло. Хотя… А вдруг спирт еще будет? Спирт должен быть, да! Точно!

Он нацепил треух и порылся в карманах. Выудив два патрона, посмотрел на них задумчиво.

– Два всего. Последние. А хватит двух-то? А если не хватит? Да не, должно хватить. Ладно, точно хватит. Вдруг сапоги? И спирт… Да, спирт…

Перехватив ружье поудобнее, он взвел курки и двинулся в чащу.

– Его-о-о-ро-о-ов! Егоро-о-ов!

Склонив голову набок, он прислушался. Примерно сориентировавшись по звуку, Захар ускорил шаг и, злорадно хихикая, растворился в сумраке вечернего леса.

* * *

Это произошло в третий год от П.С. – Пришествия Срани, как он окончательно для себя это все окрестил. Уже вторую неделю в сером небе периодически образовывался просвет, в который на несколько минут робко выглядывало солнце. Ну, или луна. В зависимости от времени суток. Это вселило в их сердца надежду. Надежду на то, что вечные сумерки, угнетающие и вселяющие тоску и страх, рано или поздно окончатся.

В тот день солнце выглянуло с самого утра. И то, что наступило утро, он в первый раз за долгое время определил не по безотказным «командирским» часам, которые он по привычке регулярно заводил раз в двенадцать часов, а по ласковому лучику, пощекотавшему его плохо выбритую щеку. Он поморщился, открыл глаза, улыбнулся и перелег на другой бок. Вдруг, осознав, что именно его разбудило, Захар рывком поднялся с кровати и посмотрел на окно. В сумерках крепкие ставни казались монолитными и непроницаемыми, но стоило выглянуть солнцу, как его игривые посланцы сразу же нашли себе щелку. Он покачал головой, думая о том, что ставни надо бы подогнать плотнее. Осторожно, стараясь не разбудить своих девочек, вышел в кухню.

Поставил греться воду и, достав бритвенные принадлежности, с ненавистью посмотрел на опасную бритву. Так и не получилось приноровиться к ней за все это время, и, если бы не Анюта, Захар не брился бы вообще. Теплее, и раздражения нет.

Кое-как соскоблив щетину, отросшую за сутки, он снова заглянул в спальню. Его девочки так же безмятежно спали. Проскочила шальная мысль разбудить их, пусть полюбуются на солнце, но передумал. Даринку что-то беспокоило, и Аня всю ночь проспала вполглаза, нормально заснув лишь под утро. Пусть поспят еще. А он пока проверит силки.

Одевшись, вышел в гараж. Верная «Ямаха», не первый год служившая верой и правдой в суровейших условиях эксплуатации, стояла посреди помещения. Глядя на снегоход, Захар восхищенно прищелкнул языком. Ну вот умеют же японцы делать! С самой Срани – ни техобслуживания, ничего. И не ломается же! Его познания в механике дальше долива масла и замены свечей не заходили, так что он представить не мог, что будет делать, если верная техника все же сломается. Ай да мастера, ай да инженеры… были. Учитывая количество атомных электростанций на сейсмически нестабильных островах, после первой же бомбы от Японии наверняка мало что осталось. Только такие вот памятники человеческому гению, как его снегоход.

Генератором в качестве источника электроэнергии они не пользовались уже давно. Лампочек и прочего расходного добра в городе хватало, а вот с солярой было сложно. Нет, раньше проблем не было, но в прошлом году сгорела единственная в городке заправка, на которой он до этого и добывал топливо, так что пришлось вернуться к способу добычи горючего из баков машин. Соляра там была выдохшаяся от времени. Очень часто приходилось по пять минут насиловать стартер, чтобы завестись. Но приходилось пользоваться тем, что имелось в наличии.

Стараясь оттянуть неизбежный момент, когда топливо закончится совсем, Захар все больше ходил на лыжах. Раньше не любил и не умел, а теперь… Не сказать, что он влюбился в коньковый ход, но вот наблатыкался в этом нелегком способе передвижения знатно. Но сегодня ему надо проверить дальние силки, и поэтому он возьмет снегоход. Иначе до темноты вернуться не получится.

Открыв ворота гаража, он выкатил снегоход. Вытолкав машину подальше от двора, чтобы не будить девочек шумом мотора, вернулся и закрыл ворота. Усевшись в седло, он посмотрел на небо. Так долго, как сегодня, солнце еще не светило ни разу за все это время. Заведя «Ямаху», он покатил в лес, понемногу набирая скорость и улыбаясь каким-то своим мыслям. Настроение было приподнятым.

День определенно удался. Захар возвращался назад с полным мешком добычи. Ни один силок не был сегодня пустым. Видимо, тоже радуясь появлению солнца, шестилапые, чуть ли не гурьбой шастали по своим тропам, где закономерно попадали в Захаровы силки.

Впервые шестилапый заяц попался в силок месяцев восемь назад, после продолжительного отсутствия дичи. Тогда Захар посчитал его больным и выпустил ушастого. Но через пару дней в другой силок, расположенный довольно далеко, снова попался шестилапый. Он никак не мог быть тем же, и Захар задумался. Через два-три месяца редкостью в силках стали уже обычные четвероногие зайцы. Это наводило на мысли не о случайных уродствах, но об устойчивой генетической мутации. На некоторое время это ввергло его в панику. Зайчатина составляла их основной рацион, так как птиц практически не было, да и охотник из него был так себе. Хотя охотиться пробовал он неоднократно – но, увы, безрезультатно. Зверье будто ушло куда-то. Только зайцы и бегали, да по утрам иногда неподалеку от заимки следы видел, на волчьи похожие. И с мишкой едва не столкнулся. Ну, он так думал, что с мишкой. Кто еще в чаще так ворочаться может? Захар выяснять не стал, просто уехал оттуда, да и все. Береженого бог бережет. Так что перспектива остаться без мяса его не порадовала. Другой еды не предвиделось. Суровая зима затянула дальние озера толстым льдом, и, даже если в них и осталась рыба, неизвестно, что с ней. Во всяком случае, желания ехать за двести километров по сумрачной, постъядерной тайге только ради эксперимента у Захара не было. Как ехать в город, оставляя девочек одних.

На некоторое время он воздержался от охоты, надеясь, что все придет в норму, но, когда запасы замороженного мяса стали подходить к концу, он понял, что деваться некуда. Поймав шестилапого зайца, Захар привез его домой и произвел вскрытие. Внутренне шестилапый ничем не отличался от своих четырехлапых собратьев. Все органы выглядели обычно. Но все равно, сначала он изловил в подвале крысу и скормил ей большой кусок зайчатины. Спустя сутки с крысой все было нормально, но ради чистоты эксперимента Захар кормил ее зайчатиной, пока та не закончилась. Никаких изменений с крысой не произошло, разве что брюшко ее стало круглее, и грызун заметно обленился. Тогда на семейном совете было принято решение вернуть зайчатину в качестве главного блюда на стол. С тех пор шестилапые прочно вошли в их меню.

«Ямаху» слегка потряхивало, солнце все еще поднимало настроение и настраивало на лирический лад. Внезапно в шум двигателя вкрался какой-то посторонний звук. Захар насторожился. Да, определенно, был слышен какой-то стрекот. Выжав тормоз, он заглушил двигатель и остановился. Звук шел со стороны заимки и постепенно удалялся в сторону города. Он бы сказал, что так шуметь может вертолет, но звук был гораздо тише и шел явно не сверху. Им овладело беспокойство, повернув стартер, он снова завел снегоход и, постепенно набирая скорость, устремился к дому.

Захар понял, что дома не все ладно, едва завидев ворота. Обе их половинки были распахнуты настежь, чего не могло быть ни при каких обстоятельствах. Пока мужа не было, Анна ни в коем случае не вышла бы во двор сама и тем более не открывала бы ворота. У них существовали твердые правила, которых жена строго придерживалась. Он выкрутил ручку газа до упора и буквально влетел во двор. Теперь у него не оставалось сомнений: случилась беда. Крепкая входная дверь болталась на перекошенных петлях. Соскочив со снегохода, Захар бросился в дом и первым, что он увидел…

Даринка лежала в сенях в луже крови, рядом валялся окровавленный туристический топорик. Его топорик. Такой удобный, с прорезиненной ручкой. Внутри него будто что-то оборвалось. Он упал на колени рядом с трупиком дочери и застыл, обхватив голову руками. Так, раскачиваясь из стороны в сторону, просидел довольно долго. Постепенно его рассудок все больше затуманивался. Но вот он встал и завертел головой по сторонам в поисках жены.

– Анна! Аня! – Его крик был больше похож на рев раненого медведя. Медленным, тяжелым шагом он вошел в дом.

Жену он нашел в спальне. Руки и ноги ее были привязаны к спинкам кровати бельевым шнуром, одежда порвана. Глумились над ней, судя по всему, не один час, и с большим знанием дела. Медленно, как во сне, Захар приблизился к изголовью кровати и стал возле нее на колени. Анна не дышала.

– Сейчас, милая, сейчас… – бессвязно бормоча, он ощупывал ремень в поисках ножа.

Дрожащие пальцы долго не могли справиться с клапаном самодельных ножен. Достав, наконец, клинок, разрезал веревки и прижал голову жены к груди. Просидев так несколько минут, он аккуратно уложил жену на подушку, встал и заботливо прикрыл ее валявшимся на полу одеялом. Постояв с минуту у кровати, резко развернулся и вышел прочь из комнаты. Во взгляд вернулась ясность, а движения стали экономными и выверенными, словно у робота, четко настроенного на выполнение заложенной программы. Проходя через сени, он, не останавливаясь, поднял окровавленный топор и засунул его за пояс. Подойдя к снегоходу, одним движением сорвал с багажника мешок с тушками шестилапых и отбросил его в сторону. Засунув руку в карман, убедился в наличии патронов, забросил ружье за спину. Пинком завел снегоход и вывел утробно зарычавшую машину со двора. Следы трех полозьев четко отпечатывались в глубоком снегу. Захар опустил на глаза защитные очки и выкрутил ручку газа.

Он несся по заснеженному лесу, привстав на сиденье и вздымая тучи снежной пыли. Еще никогда он не использовал весь потенциал двигателя дряхлеющего японца. «Только не подведи, только не заглохни, милый!» – шептал он про себя, обращаясь к мотору. Бездушной технике как будто передались эмоции хозяина, и она, ровно ревя мотором, нетерпеливо глотала километр за километром. Машина, на которой уходили преследуемые, была явно перегружена и оставляла глубокий, хорошо различимый след. Вот он вильнул, и Захар вылетел из зарослей. Теперь слева от него находилась ровная стена деревьев, которая, мелькая, сливалась в зелено-коричневую ленту, а справа – довольно крутой обрыв, по дну которого извивалась скованная льдом лента реки. А впереди… впереди, всего в паре километров от него, не спеша удалялись большие аэросани. Захар еще прибавил ходу, выжимая из надсадно ревущего двигателя все, на что тот был способен, и расстояние между снегоходом и аэросанями стало быстро сокращаться. Огромный вращающийся пропеллер транспортного средства полностью закрывал Захара от сидящих в кабине, и он не преминул этим воспользоваться. Когда до саней оставалось с десяток метров, он вытащил из-за пояса топор и что было сил бросил его, больше полагаясь на удачу, потому что точно прицелиться на такой скорости было практически невозможно.

Топор влетел аккурат между прутьев защитного кожуха, и пропеллер, вращающийся с бешеной скоростью, со всего размаху ударился лопастью о стальное топорище. То, что произошло дальше, заняло считанные секунды. Пропеллер сорвало с ротора, и он, с гулом рассекая воздух, отлетел в сторону. Аэросани, двигатель которых заклинило на полном ходу, развернуло, и они, моментально потеряв устойчивость, закувыркались, сминая легкую дюралевую кабину и не оставляя пассажирам шансов. Расстояние между снегоходом и тем, что некогда было аэросанями, стало стремительно сокращаться, и Захар, как можно точнее выправив снегоход, направил его прямо в искореженную кабину. После этого он перекинул ногу через седло и боком, довольно неуклюже, свалился с мчащегося японца. Неожиданно твердый снег больно ударил в плечо, выбивая его из суставной сумки, и разодрал незащищенное лицо. Захара швырнуло с обрыва, и он кубарем полетел вниз. Последнее, что восприняли его органы чувств, была яркая вспышка и грохот взрыва. Потом был мощный удар головой, и сознание погасло.

Очнулся он от холода. Трудно было сказать, сколько прошло времени, но скорее всего, немного, так как темнеть еще не начало. Он попробовал пошевелиться, и резкая боль пронзила плечо. Выругавшись сквозь зубы, Захар попытался сесть. С трудом, но ему это удалось. Он сидел на льду в нескольких метрах от берега. Откос был довольно крутым, и подняться на него, пользуясь только одной рукой, нечего было и думать. Захар попробовал встать. Тяжело поднявшись, побрел к одинокому деревцу, ветви которого нависли над рекой. Подойдя к нему, он некоторое время смотрел на тонкий ствол, а потом, примерившись, что было сил ударил по нему больным плечом. Раздался треск становящегося на место сустава, руку обожгло, и, не выдержав, он заорал. Громкий вопль боли разнесся над рекой и заметался эхом, отражаясь от высоких берегов.

Когда боль стихла, он попробовал пошевелить рукой. Получилось. Рука слушалась плохо, но слушалась, и это было главным. Пошарив вокруг взглядом, Захар увидел свое ружье, которое выронил, катясь по откосу. Лесник сделал пару шагов, и его вырвало. Голова пошла кругом, в ушах послышался легкий звон. Новый приступ мучительной тошноты заставил его упасть на одно колено. Зубами стянув рукавицу, он зачерпнул горстью холодный снег и протер лицо. Снег окрасился в розовый. Лицо он подрал знатно.

Попытавшись встать, он снова рухнул на колени. Мутило безбожно. Налицо сильное сотрясение. На четвереньках Захар добрался до ружья, и, опершись на приклад, как на посох, в очередной раз выпрямился. Голову как будто сдавило тисками, пульсирующая боль, рождаясь в районе затылка, добиралась до желудка, чтобы превратиться там в страшную тошноту. Он постоял так несколько минут и, когда окружающий мир прекратил кружиться бешеной каруселью, поковылял к обрыву. Он не представлял, как будет подниматься. Знал только, что это ему необходимо, ведь у него там остались незавершенные дела. Подойдя к склону, он одной рукой оперся о него, а другой попытался закинуть ремень ружья через плечо. Это удалось сделать лишь с третьей или четвертой попытки. Еще раз набрал снега и вновь растер им лицо. Стало чуть полегче. Следующую порцию снега он отправил в рот. От ледяной свежести заломило зубы, и тошнота отступила. Тогда Захар отцепил от пояса нож и, используя его как альпеншток, начал восхождение.

Сколько времени занял подъем, он не помнил. Помнил только, что несколько раз, добравшись почти до середины, он срывался и на животе скатывался вниз. Руки его окоченели, снег набился в унты, за пазуху изорванного полушубка, и, возможно только от этого холода, он ни разу не потерял сознание. Когда он наконец перевалился через края обрыва, то долго лежал, перевернувшись на спину и жадно глотая холодный воздух.

Наконец, он пришел в себя, попытался встать. Как ни странно, но получилось это у него гораздо лучше, чем внизу. Он стоял, опершись на ружье, и оглядывал плод трудов своих. Остатки снегохода и аэросаней догорали, отчаянно коптя пластиком. Захар тяжело поднялся и, хромая и покачиваясь, пошел в ту сторону. От саней к лесу тянулась полоса примятого, окровавленного снега, – видимо, от сильного удара кого-то выбросило из саней, и при взрыве он не погиб. Хм. Тем хуже для него.

Опираясь на ружье, сильно припадая на правую ногу и периодически встряхивая головой, чтобы прогнать тошноту, он пошел по следу. Далеко идти не пришлось. У самой границы леса, тяжело и хрипло дыша, лежал лицом в снег мужчина. Заслышав шаги, он зашевелился и попытался перевернуться на спину. Получилось это у него далеко не с первой попытки. Захар внимательно посмотрел на мужичка. Да. Именно так. Мужичок. Небольшого роста, плюгавенький, фиксатый рот приоткрыт, жадно втягивая воздух. Волосы коротко пострижены, явно по устоявшейся привычке, некрасивое лицо же, наоборот, покрыто густой щетиной. Синие ватные штаны и такая же телогрейка призваны были защищать хозяина от холода, но, видимо, справлялись с этой задачей из рук вон плохо, так как сверху на телогрейку была напялена Захарова «аляска». И гадать, откуда она у него взялась, не приходилось. Довершали наряд «говнодавы» характерного вида. Да и сам мужичонка вида был самого что ни на есть характернейшего. Захар на таких насмотрелся. В лагере.

– Э! Мужик! Мужик! Помоги!

– Конечно! О чем речь! Сейчас помогу! – Дружелюбно воскликнул Захар, широко осклабился и, вскинув ружье, выстрелил.

Заряд дроби разворотил мужичонке колено, и окрестности огласил дикий вой, от которого Захар брезгливо скривился.

– Ща еще помогу, браток, потерпи немножко. – с этими словами он перезарядил ружье, развернулся и поковылял назад, туда где все еще дымили остатки техники.

Проходя мимо саней, он заглянул в кабину. Из шести мест заняты были три. Водитель превратился в кровавый фарш с обломками костей, торчащими из тела. Двое пассажиров, как с удовлетворением отметил Захар, похоже, просто не смогли выбраться и сгорели заживо, пока он валялся в отключке. Сохранившиеся на трупах фрагменты одежды, такой же, что и на Плюгавеньком, окончательно подтвердили Захаровы предположения.

Зэки. Колоний тут вокруг множество, и сейчас, поразмыслив, он даже удивился, как это за все время ни разу не довелось столкнуться с их контингентом. Наверняка, паника, холод и тьма убили далеко не всех. Возможно, многие подохли по собственной глупости, задав деру в первые же сутки наступления Срани, когда личный состав был слишком растерян и напуган. Такие далеко не ушли, став жертвами радиоактивных осадков. А эти же были более умными. Наверняка, власть на зоне, где они приятно проводили время, захватили такие же «синие» и, перебив вертухаев, устроили свое маленькое государство. А теперь, дождавшись солнца и потепления, двинули, кто куда. И где-то же раздобыли такой экзотический транспорт! Захар отошел на пару шагов и еще раз взглянул на аэросани. На закопченном, измятом ударом дюралевом борту все еще читалась надпись: «СССР. Наркомсвязь № 2». Ни фига себе. Раритет, епта.

Захар сплюнул в снег кровью и побрел дальше. Несколько минут поисков – и он нашел, то, что искал. Топор, оборвавший жизнь Даринки и трех беглых зеков валялся в снегу, неподалеку от оторванного пропеллера аэросаней. Захар подобрал его и, пошатываясь, пошел обратно. Когда он вернулся к Плюгавенькому, тот уже не выл, катаясь по земле, а лишь тихонько поскуливал.

– Ну что, браток, живой еще? – Захар взглянул в затравленные глаза зека.

Тот лежал, не говоря ни слова.

– Живой, спрашиваю? – Захар нахмурился, и Плюгавенький отчаянно закивал. Уж очень страшен был этот еле держащийся на ногах мужик, с разодранной до мяса, обмороженной рожей.

– Это хорошо, что живой. Зовут-то тебя как? – Не увидев никакой реакции, он приблизил свое лицо вплотную к перекошенной от страха и боли харе Плюгавенького, и вдруг оглушительно рявкнул: – Как звать, говори, сука!

– Во-о-ва… – выдавил Плюгавенький.

– Вот. Так-то лучше. – Он снова наклонился к зеку и участливо поинтересовался:

– Сильно болит-то, Вова? – Не услышав ответа, он вдруг подался вперед, наступил унтом на израненное колено «сидельца». Дожидаясь, пока дикий крик умолкнет, он уселся прямо в сугроб и, достав из-за пазухи потрепанный кисет, стал мастырить «козью ножку». – Вижу, сильно болит. Ай-яй-яй. Тебе срочно нужна квалифицированная помощь. – Он глубоко затянулся и выдохнул дым раненому в лицо. – Но тебе, Вовик, несказанно повезло. Я – врач. Более того, я не какой-нибудь терапевт, который тебе сейчас что мертвому припарки. – Он снова выпустил дым и засмеялся собственной шутке. Смех, правда, очень быстро перешел в надсадный кашель. – Я, Вовик, как раз тот, кто тебе и нужен. Хирург я, хотя и не совсем состоявшийся. И сейчас буду делать тебе операцию. Анестезиолога, правда, боюсь, мы не дождемся, поэтому начнем без него.

Он выплюнул в снег докуренную самокрутку, снял с пояса нож и поинтересовался:

– Скажи, Вовик, что ты знаешь о боли?

Ночная тайга резко отличалась от той, к которой он привык. До Срани она была совсем другой. То олень проломится вдалеке через заросли, то, взметая снег, взлетит напуганная человеком ночная птица, то заяц перебежит тропинку. Раньше лес был наполнен звуками. Теперь же всего этого не было. Нет, лес не умер, он будто бы погрузился в летаргический сон. Захара окружала пугающая тишина, которая буквально физически давила на уши. Лишь потрескивали от мороза ветки, да поскрипывал снег под унтами. Только сейчас он понял, насколько же замерз и проголодался. Солнце исчезло еще несколько часов назад, будто бы не желая слушать крики Вовика, периодически оглашающие окрестности. Захар постарался, чтобы насильник и детоубийца испытал весь существующий спектр болезненных ощущений, а когда ему надоело – оборвал мучения зэка тем же топором, которым кто-то из них убил Даринку.

Захар поймал себя на том, что, вспоминая об этом, он улыбается. Что ж, каждый мутирует по-своему.

Он остановился, тяжело дыша, и огляделся. Хорошо, хоть снег не пошел, и следы снегохода и аэросаней служили ему указателем направления, иначе он давно бы уже заблудился. В горячке погони он даже не заметил, сколько отмахал. Так то – на снегоходе, а теперь весь путь ему предстояло преодолеть пешком. Ладно, хватит отдыхать. Ножками, ножками.

Он шел, механически переставляя конечности, спотыкаясь, проваливаясь в сугробы. Мороз крепчал, и Захар двигался вперед, не давая уставшему организму поблажек и больше не останавливаясь для отдыха. Бывший лесничий знал, что если он остановится, то не сможет удержаться и сядет. А сев – уже не поднимется. Когда-то ему доводилось находить таких «подснежников». Самое страшное, что человек сдавался, когда до цели, до долгожданного тепла оставалось совсем ничего. Захару не хотелось, чтобы его постигла та же участь, и он упрямо шел вперед. Выбитое плечо нестерпимо ныло, ободранное лицо кололи тысячи иголок. Видимо, в придачу ко всему он еще и обморозился. Весело, ничего не скажешь.

Очередной поворот. Захар обернулся. Ему показалось, что сзади мелькнула какая-то тень. Мелькнула и скрылась в зарослях. Возвращаться и проверять уже не было сил, и он, плюнув, двинулся дальше.

След. Сугроб. Упал. Встал. Шаг. Еще. Колено подломилось. Упал. Встал. Упор ружьем. Шаг. Еще. Еще один. Вперед. Осталось немного. Дом. Тепло. Шаг. Сугроб. Упал. Сил встать нет.

Захар лежал ничком и пытался найти в себе силы. Их почему-то не находилось. Ему послышался скрип снега, как будто кто-то к нему приближался. Захар попытался поднять голову. С трудом, но это ему удалось. Лапы. Четыре. Мощные. Покрытые шерстью. Он поднял голову выше и столкнулся взглядом с голодными глазами, горящими желтым огнем. Волк. Здоровый, собака.

– Ну, что смотришь? Жрать меня пришел? Санитар леса хренов. Че ж ты не напал, когда я на ногах стоял, а? Боялся? Боялся, я тебя спрашиваю?

Захару было уже все равно. Наплевать на все. Только сжигала обида. Ведь он почти дошел.

– Че молчишь? Ты ж хозяин леса! Королем ходить должен! А ты по кустам от меня шхерился. Ну, давай, чего уж там. Жри. Жри меня, падла!

Захар повысил голос. Волк подступил на шаг и угрожающе зарычал.

– Че рычишь? Напугать меня хочешь? А не получится! Не боюсь я тебя! А знаешь почему? Потому что это больше не твой лес. Не твой, понял? Иначе ты бы по кустам не жался, не выжидал, пока я упаду! А я тебе скажу, отчего так. Потому что ты сам боишься! Боишься тех, кто придет, когда упадешь ты!

Не отводя от волка взгляда, Захар приподнялся на одной руке.

– Ты больше не хозяин здесь, понял? – он встал на одно колено и стал шарить вокруг руками в поисках ружья. – Да, ты не хозяин. А знаешь, кто теперь хозяин этого леса? – Он наконец нашел ружье, и обмороженные руки сомкнулись вокруг холодной стали ствола. – Я! Здесь! Хозяин! – с диким криком Захар вскочил на ноги и что было сил размахнулся ружьем.

Используя его как дубинку, он ударил тяжелым прикладом в голову опешившего волка. Мощный удар (и откуда только силы взялись!) пришелся точно в висок, и только что чувствовавший себя хозяином ситуации хищник тяжело рухнул в снег. Не теряя ни секунды, Захар выдернул нож, еще не очищенный от крови Вовика, и, упав всем весом на зверя, вонзил клинок тому в горло. Еще и еще. Горячая кровь брызгами разлеталась во все стороны, а он упоенно кромсал волка, безумно хохоча и выкрикивая с каждым новым ударом:

– Я! Здесь! Хозяин!

Он не помнил, как дошел до заимки. Помнил только вкус горячей волчьей крови во рту, когда он впился в разорванное горло зверя. Видимо, сделал он это уже чисто интуитивно. Всплыло в подсознании что-то из Джека Лондона. Или еще откуда. Это ли помогло, или еще что – неизвестно. Во всяком случае, он выжил и даже добрался до дома.

Замотавшись в мохнатый плед, Захар лежал на диване в гостиной, прямо в одежде, скинув в полубессознательном состоянии лишь унты. Его лихорадило. Котел давно затух, и при каждом вздохе изо рта его вырывались облачка пара. Через силу поднявшись, он, охая от боли и холода, побрел в гараж, натыкаясь в темноте на предметы. В гараже на ощупь нашел керосиновую лампу и запалил ее. Подумав, подошел к генератору, прихватив по пути канистру с соляркой, и вылил ее в резервуар. Нажал на кнопку стартера. Ничего. Видимо, сдох хиленький аккумулятор, использующийся для старта. Ну, ничего, мы не гордые, мы и вручную заведем. Пошарив под генератором, нашел ручку дросселя и резко дернул ее на себя. Ух, ты ж, м-мать! Плечо стрельнуло, и перед глазами заплясали разноцветные огоньки. Нет, так дело не пойдет. Захар взялся другой рукой и повторил процедуру. Получилось. Отказоустойчивый механизм чихнул дымом, рыкнул пару раз и ровно затарахтел. Под потолком затеплилась лампочка.

Да, топливо теперь экономить незачем. Захар отправился к котлу. Положил бумагу, несколько щепок, зажег спичку, и вскоре сухие, как порох, дрова уже весело трещали, объятые пламенем.

Скинув изодранный, окровавленный полушубок, он нацепил старый ватник, валявшийся на верстаке, и, прихватив лопату, отправился за дом.

Копать он закончил к утру. Физическая работа разогнала кровь по жилам, и теперь чувствовал он себя гораздо лучше. Физически. Несколько раз за ночь возвращаясь в дом, то за ломом, то заменить сломанную лопату, то просто подкинуть дров в котел, он входил только через гараж, избегая даже смотреть в сторону сеней. Он не знал, хватит ли ему душевных сил собственноручно закопать двух самых близких для него существ. Настало время это проверить.

Все прошло гораздо лучше, чем он ожидал. Более того, теперь, стоя над двумя свежими холмиками земли, он не испытывал каких-то сильных эмоций. Была лишь опустошенность и ощущение, что на всей планете остался лишь он один. И холод. Не снаружи, нет. Холод поселился в его душе. И вряд ли найдется что-то, что заставит этот холод отступить.

Постояв так некоторое время, Захар тяжело вздохнул и, волоча за собой лопату, пошел в дом. Вот и перевернута очередная страница летописи его жизни. Что будет написано на следующей? Кто знает…