Читать книгу Мамалыжный десант - Юрий Валин - Страница 3

К утру дождь закончился, лужи светились лунным апрельским холодом. Тимофей старался сапоги не мочить, иной раз приходилось обходить разливы луж впритирку к стенам домов. За подслеповатыми окнами царила тишина: невеликий городок Чемручи[1] еще спал. Освободили город вчера, особо боев не случилось, только на окраине наши слегка постреляли, наткнувшись на дурных отставших немцев.

Тимофей обогнул очередную лужу, нервно зевнул и поежился: холод пробирался под вытертый ватный пиджак, словно зима никуда и не девалась. Это от сырости. Дожди шли и шли, землю развезло просто зверски, но это не повод в хате сидеть, задницу греть. Вон, соседний Дубоссарский район еще в марте освободили, люди воюют давно, а тут…

У Тимофея имелся повод спешить. Сам он был не городским – ну, если Чемручи можно городом именовать, – посему пришлось встать едва за полночь и сразу выходить. Печь с вечера не топил, поэтому запер дверь неуютной выхоложенной хаты, сунул ключ под крыльцо – кому надо найдут – и, не оглядываясь, двинул напрямую через виноградник. Так и не оглянулся на Плешку – село растаяло во тьме, словно и не бывало. В сторону кладбища глянул, это было. Ладно, чего уж теперь. Новая жизнь впереди, знай шагай к ней, петляя между студеных луж.

Немногочисленные улочки Чемручи были, конечно же, хорошо известны раннему прохожему. В последние месяцы совался Тимофей в город не часто: того и гляди загребут и в Германию угонят. Так что заказчики хоть и ворчали, но сами в Плешку ходили. Хотя и заказов на ремонт ботинок и сапог было с гулькин нос: и городок, и окружающие его села, затаив дыхание, ждали судьбоносного прихода Красной армии. А как она пришла, так поди заметь, что пришла – промелькнули утром немногочисленные бойцы, да и все. Красный флаг на бывшей управе уже сами горожане вывесили.

Тимофей остановился и прислушался – на западе рокотало. Не очень грозно, но настойчиво. Будет еще служба засидевшимся в холодке гражданам! Хватит, отдохнул, вдоволь насмотрелся на румын и немцев, натворил от безделья глупостей. На фронт, и никаких задних мыслей!

По правде говоря, ранний прохожий, несмотря на свою юность и самокритичность, твердо знал, что он не бездельник. И руки откуда надо растут, и сложись обстоятельства иначе, давно бы воевал, и вовсе не в малодушных тыловых рядах. Но против жизненных обстоятельств, хоть как лбом упирайся, а переть напролом не получается.

Тимофей выбрался на сухое место, вздохнул, поправил кепку, придирчиво осмотрел обувь. Сапоги с виду невзрачны, но рыжеватая кожа надежна, швы прошиты и вощены на славу – в общем, правильная обувка, поскольку сам кожи подбирал, сам шил и берег для вот такого утра.

«Талант у тебя, Тимотей, – говорил, цокая языком, дядя Илие, – а сапожный талант – он один из наипервейших! Это на скрипке можно пиликать, а можно не пиликать, общество только чуть поскучнее станет. А без обуви какое общество? То не общество, а чистый голый зоосад!»

Дядя Илие бывал в Кишиневе, дважды видел в передвижном зверинце льва и обезьяну, чем очень гордился. Может, и еще увидит, если не убьют. Дядю Илие румыны мобилизовали еще летом 42-го, не повезло сапожнику – по причине чистой румынской крови загребли только так. Писал жене из Крыма: мол, «жив, здоров, кушаю, как на той свадьбе у Димитру». Тетка Надья плакала: на той памятной свадьбе супруга здорово поколотили и два зуба вышибли.

Потом писем и вовсе не стало, а Тимофей, уж давно привыкший отзываться на Тимотея, все так же исправно сидел в старой крошечной мастерской, возвращал жизнь потрепанной «праздничной» обуви селян и экономных городских обывателей, делил вырученные леи с теткой Надьей и скрипел зубами, дожидаясь, когда такая проклятая жизнь кончится. Ну, не то чтоб она прямо с утра до вечера была проклятая, случалось в ней порой и очень хорошее, но поминать о том нельзя.

Вот! На здании бывшей украинской школы висел красный флаг, к двери была пришпилена свежая, но уже промокшая бумажка. Тимофей поднялся по ступенькам и не без труда прочел: «Призывной пункт воинской части п/п №…». Едва забрезживший тусклый свет сумрачного весеннего утра расшифровке цифр не способствовал, но и не особо требовалось тот номер угадывать. Номер полевой почты – вещь секретная и мало что говорящая, вот призовемся, тогда все узнаем.

Тимофей сел под дверью и приготовился ждать. Но на крыльце подкапывало, и если по-умному, то имело смысл иное место подыскивать. Призывника с соплями запросто могут и не взять.

Во дворе было еще мокрее и пахло свежим навозом. Тимофей обошел лужу-трясину и встал под навес дверей сарая. Внутри сонно зафыркали лошади.

Истошно заскрипела задняя дверь школы, на ступеньки вышел человек в накинутой на плечи телогрейке, посмотрел на небо, поежился и принялся расстегивать военные галифе. Тимофей культурно кашлянул. Человек вздрогнул и потянулся к кобуре.

– Я свой! – поспешно заверил ранний визитер, почуяв, что служба может и вообще не состояться.

– Свой? Какой еще свой в потемках? – пробормотал военный, держа руку на кобуре, и заорал: – Гончарук, ты часовой или что?

– Що? – отозвались откуда-то из-за угла школы.

– Я тебе дам «що»! – возмутился громогласный военный. – Ты, твою мать, где прячешься?! Почему по двору посторонние гуляют?

Из-за угла высунулся красноармеец и пояснил:

– Та я до воды ходил. Завтрак же…

– А если немцы к нам еще до завтрака забредут? – разозлился военный. – Я сейчас тебе ведро на башку надену!

– Так а що, опять те немцы? – Красноармеец посмотрел на Тимофея. – То пацан!

– Я не пацан, а призывник, – счел нужным уточнить ранний гость.

– Во, то призывник! – обрадовался боец Гончарук. – Тока не особо гвардейского объема в пузе и росте.

Военный на ступеньках в сердцах сплюнул, спустился с крыльца и сказал Тимофею:

– Жди, раз призывник. Сейчас разберемся.

Тимофей ждал, когда командир управится с утренними делами, и думал, что служба начинается как-то не так. Нужно было до нормального утра выждать, не переться спозаранку.

Командир вернулся, поправляя телогрейку, уже более спокойно спросил:

– Так кто такой?

– Лавренко Тимофей Артемович, одна тысяча двадцать шестого года рождения, прибыл для призыва и прохождения службы! – Будущий призывник достал свои справки.

– Что прибыл, хорошо. С бумагами повременим, все равно ни зги не видно. А чего тебе не спится, Тимофей Артемович? – Командир как-то судорожно и болезненно зевнул, прикрывая рот справками призывника.

– Так вышло, товарищ командир. Я с села Плешки, тут пока дойдешь…

– Ранний ты призывник, далеко не все на фронт так спешат. Ладно, раз пришел, помоги вон бойцу с водой…

Тимофей помог с водой, потом с дровами. В школе было не особо уютно, но получше, чем на улице. Неуклюжий Гончарук возился с печью, ставил чайник. Командир – он оказался в капитанском звании – брился, попросил подержать зеркальце ближе к свету: лампа была единственная, да и та глубоко коптильной конструкции. Тимофей держал зеркало, посматривал на погоны капитана.

– Не привык еще к погонам? Ничего, привыкнешь. Так куда торопишься, ранний товарищ Лавренко? – ухмыляясь углом рта, спросил капитан.

– А чего тянуть? – угрюмо сказал Тимофей. – Сидел под немцами-румынами, как та мышь под веником, пора гадам долги отдавать.

– Порыв хороший, правильный. А ты, случаем, не сотрудничал тут с оккупантами? Если думаешь на фронте затеряться, то напрасно…

– Товарищ капитан! – Зеркало в руках Тимофея дрогнуло.

– Спокойно. На полицая ты не особо похож, но вопрос-то правомочный, а? Всяких хитрых граждан мы видели.

– Понимаю. Готов дать полный отчет, – горько заверил Тимофей. – Я, товарищ капитан, перед войной в комсомол готовился, на «Юного Ворошиловского стрелка» сдать успел, гранату на отлично метал. Сюда к тетке приехали – и вдруг война. Мать болела, уйти не успели. Я бы уже давно был на фронте, вот даю честное слово. А в Чемручи и районе даже партизан не имелось.

– У всех так. – Капитан осторожно отер бритву. – Сплошь «уйти не успели» и сплошь «Ворошиловские стрелки». Просто удивительное количество стрелков и патриотов. Как сейчас мать-то?

– На Плешковском кладбище. Еще в сорок первом умерла.

– Да, это не у всех. Ладно, про сотрудничество я для порядка спросил. По возрасту и комплекции ты на полицая едва ли тянешь, там хлопчики лихо хари откармливали. Отец воюет?

– Не знаю. К нам одно письмо в самом начале только и проскочило. Он на заводе. Гальванический цех.

– Дело хорошее. – Капитан продолжал ухмыляться, осторожно и не очень ловко работая бритвой, почему-то левой рукой. – А где тут завод-то был?

– Товарищ капитан, я же говорю: мы из Харькова. У меня справка из школы, там все…

– Харьков – это тоже хорошо, – согласился капитан. – Тут у нас дивизия есть, так и называется – Харьковская. Впрочем, это военная тайна. А Харьков – город известный. Говорят, разрушен здорово и народ фашисты сильно изничтожили. Ну ничего, отстроим. А чего ты, товарищ Лавренко, без сидора или иного мешка с пожитками?

– А чего барахло таскать? Ложка и зубная щетка с собой. Остальным вы обмундируете, – пробормотал Тимофей.

– Гм, верно, конечно. Только амуниции и тушенки с перловкой сразу не будет, на это не рассчитывай.

Капитан принялся промывать помазок, и теперь стало очевидно, что командир ухмыляться и не думал, просто у него угол рта сдвинут, да и кожа до уха неестественно натянута шрамом. Осколок, наверное, задел.

Капитан продолжил объяснять:

– На дорогах видел, что делается? Отстали тылы, а приказ – «Вперед!», и его нужно исполнять. Так что напрасно ты харчем не запасся.

– Потерплю. Я привыкший.

– Тоже верно.

Капитан утер лицо, сел за стол и, наконец, развернул справки будущего призывника. Тимофей затаил дыхание.

– Так, по-румынски у нас только одна кобыла понимает, да и та контуженая. – Капитан отложил справку из городского отделения жудеца[2]. – Вот, эта доступнее. «Справка дана Лавренко Т. М. в том, что он успешно окончил…» Что ж ты так документы бережешь? Пятно вон какое.

– Пожар был, товарищ капитан. Сажа в трубе загорелась, пальто тогда вообще не спас. Обычная справка, там было «успешно закончил шестой класс школы № 36, переведен в седьмой класс». Вон и табель.

– Табель вижу. Гм, ну допустим. – Капитан отложил испятнанную бумажку и посмотрел на призывника. – От чего бежишь, гражданин Лавренко?

Тимофей взгляд выдержал и четко сказал:

– От стыда бегу, товарищ капитан. Хватит уже, насиделся в тылу.

– Темнишь малость, Лавренко. Но не к теще на блины отправляем. Что ж, если сотрудничеством с немцами не замаран, иди, воюй. Но если нагрешил, лучше сразу сознайся, иначе люди знающие найдутся, все равно подскажут.

– Товарищ капитан, я фашистов не меньше вашего ненавижу! Мне только винтовку дайте.

– Верю, верю. Иди, скажи Гончаруку, чтобы кипятка тебе налил, и жди формирования команды. Ну и помоги ему там, чтоб зря не сидеть.

Тимофей помог с водой и лошадьми. Потом, когда начали подходить призывники, помогал невыспавшемуся писарю-ефрейтору составлять списки. Сам писарь был волжанином, к местным именам и фамилиям еще не приспособился, сам путался, да и многие призывники от вопросов и волнения дар внятности теряли.

Национальностями и диковинными фамилиями городок Чемручи и его окрестности были весьма богаты: молдаване и украинцы, поляки и гагаузы, болгары и румыны… До войны и евреев с немцами хватало, сейчас-то, конечно, их в списках не имелось. В военкомат в эти дни шли по большей части без повесток: слух прошел, что забирают, мужчины призывного возраста сами приходили, не дожидаясь бумажек. Хотя, конечно, не все шли, но, как сказал капитан, «никого не позабудем, пусть и не надеются».

По слухам, должны были собрать новобранцев человек пятьсот, это если со всей округи и дальних сел, но Тимофей уже понял, что такого не будет: спешит полевой военкомат. Дивизия ведет бой, преследует немцев и румын, скоро бросок за Днестр, а там и до Кишинева меньше полста километров. Бойцы дивизии нужны позарез: наступление хотя и ходкое – сейчас победный порыв только грязь и сдерживает, – но личного состава не хватает. Посему формальности и медкомиссия сведены к минимуму.

В полдень капитан велел построить новобранцев во дворе, вышел и сказал кратко, но доходчиво:

– Товарищи! Идет наступление. Враг панически отходит, и наш славный Второй Украинский фронт решительно нацелен на скорейшее освобождение столицы Советской Молдавии. Поэтому боевое обучение, освоение оружия и тактику фронтовых действий вы будете осваивать непосредственно в своих подразделениях. Поздравляю вас с вступлением в нашу дружную гвардейскую семью! Иванцов, грузи бойцов – и вперед!

Сержант скомандовал «По двое становись!», что сделать оказалось затруднительно: лужа посреди двора была глубока, как омут. Будущие гвардейцы потянулись со двора. Тимофей оглянулся на капитана, тот кивнул и, кажется, вздохнул.

Тимофею полегчало и одновременно стало стыдно. Нехорошо службу начинать с обмана и даже подлога – это же вообще откровенное преступление. Но что делать? В конце концов, не убавил же себе возраст гражданин Лавренко, а прибавил. Простится, если вдруг вскроется. Есть такие надежды.

Было Тимофею Лавренко шестнадцать лет, и на фронт ему нужно было просто до зарезу. По личным мотивам и из-за полной безнадежности ситуации.

Куцая колонна шагала по краю улицы, под ногами чавкало. Сержант ободрял зычным голосом. Казалось, уже к дороге на Григориополь пора сворачивать, но прошли еще прямо – напротив амбаров, у кучи зеленых ящиков, ждали несколько красноармейцев.

– Бери, славяне! Ежели кто жадный, можно по два!

Новобранцы подходили поочередно, забирали боеприпасы. Тимофей тоже получил из свеженького ящика скользкий снаряд. Боеприпас был в смазке, сильно пачкался; новобранцы, хоть и не блистали парадной одеждой, бурчали ругательное.

– Без гомону! Такое ваше первое боевое задание. Это трехдюймовые, они на батареях сейчас на вес золота! Да и чего порожняком-то ходить? Веселей, веселей, вы ж теперь гвардия! – призывал сержант Иванцов.

Снаряд – красивый, золотистый, со строго-серой, опасной головкой – показался Тимофею не особенно тяжелым[3]. Но шагов через сто выяснилось, что нести его жутко неудобно. Да еще грязища…

Не было уже никакой колонны, шли цепочкой вдоль похожей на болото дороги парни и мужчины в разномастных ватниках и полупальто, несли уже не очень золотистые снаряды. Обходили увязшие в грязи выше колес грузовики, обгоняли едва ползущие двуколки с зарядными ящиками, пушки и подводы, грязных, как черти, артиллеристов и измученных лошадей.

Хотя все вокруг чавкало, фыркало и хрипло материлось, Тимофею вновь казалось, что он один. Шаг, еще шаг; попадешь след в след – плохо, не попадешь – еще хуже. Снаряд лежал на плече, мыслей «а вдруг рванет?» давно уже не имелось. Странно, тут же до Днестра не так и далеко должно быть? Ходил год назад за дешевой кожей, такая даль не помнилась, вроде быстро тогда дошел. Где река-то?

Реку призывник Тимофей Лавренко увидел уже в темноте. Вернее, плавни увидел, а вода лишь изредка проглядывала. Заканчивался день одиннадцатого апреля 1944 года, а команда все шла и шла, иной раз теряя дорогу и направление, ориентируясь лишь на осипший голос сержанта Иванцова. Наконец куда-то свернули, кому-то отдавали снаряды, потом попадали в сарае на сырую солому. Где-то недалеко стреляли, в нос бил кислый дух овчинного воротника соседа, есть уже не хотелось, только спать.

Не так Тимофей представлял себе побеждающую Рабоче-крестьянскую Красную армию, но жизнь приучила к тому, что она – настоящая жизнь – вовсе не такая, как думалось до войны мальчишке Тимке. Привык уже призывник Лавренко и не удивлялся.

* * *

Завтракали всухомятку: кухня не пришла. Сухари – черные, сытные, странным образом напоминавшие о довоенных детских вкусах-впечатлениях; еще был чай – сладкий, густой, как сироп. Кто-то из призывников говорил, что сахар немецкий, трофейный и ненастоящий, ну и ладно, зато его было много. В выбитые ворота амбара заносило влагу моросящего дождя, тянуло холодом и развезенной грязью. Тимофей почувствовал, как от этой стылости и сладкого запаха дымного кострового чая начинает вновь неудержимо тянуть в сон.

Но тут пришел офицер, приказал строиться. Командир оказался замполитом полка – теперь так называли комиссаров. Он объявил, что сейчас будут занятия по боевой подготовке, потом принятие присяги и распределение по ротам.

– Далее взводим пружину диска, – объяснял усатый боец в ловкой короткой телогрейке. – Аккуратненько, вот так… Щелчки чуете? Восемь раз щелкнет – и хорош.

Новобранцы наблюдали за возней с магазином. Автомат ППШ многие видели впервые и в больших сомнениях полагали, что винтовка будет понадежнее. Тимофея оружие зачаровало: это ж какое количество патронов вмещается?! Да еще запасной диск!

– А потом вставляем патрончики. Опять же аккуратненько, быстро, но неспешно, «ручейком», как и написано в наставлении. – Автоматчик ловко вставлял небольшие патроны. – Землю диском не черпаем, солому внутрь тоже не пихаем, автомату она без надобности.

– Все ж мудрено, – сказал один из новобранцев, тоже с усами, но подлиннее и почернее, чем у инструктора. – А штык к нему полагается?

– Куда тебе штык? Консерву открывать? Так те консервы и шнапс еще отбить у фрица нужно. Так что если врукопашную сойдешься, бей немца прикладом, немец нынче не обидчивый, непременно на штык не особо и претендует.

Новобранцы начали возиться с диском, а длинноусый тайком пересел к другому кружку, где нормальную винтовку разбирали.

– Эй, Лавренко, есть такой? – крикнули от ворот.

Тимофей растерянно поднялся.

– Чего стоишь? – рассердился худой командир-офицер. – Ко мне бегом!

Пришлось спешно протискиваться между сидящими на соломе. Тимофей успел поправить ватник, вытянулся перед строгим офицером.

– Я Лавренко.

– Вижу, что ты. Идешь со мной, – распорядился офицер, вблизи оказавшийся ненамного старше Тимофея. – Тебе в минометчики назначено. Осознал счастье?

– Осознал. А почему в минометчики?

– Потому. Живо за мной, и без разговорчиков! Сидор где?

– Я без мешка.

– И кого присылают? – закатил глаза офицер. – В бумагах про него «образованный и грамотный», а у него даже мешка нет. Растяпа! Ничего, оботрешься. В роте и не таких выучивали. За мной шагом марш!

Тимофей шел за заносчивым офицером и пытался понять, в каком звании новый начальник. На одном мятом погоне у того имелась звездочка, на другом было пусто. Что бы это значило? А, нет, на втором погоне дырка угадывалась – наверное, просто потерялась звездочка. Младший лейтенант, артиллерист-минометчик. А гонору как у комдива.

Обнаружилось, что вокруг много войск. Солдаты спешно несли какие-то доски и металлические ящики; вот, кидаясь грязью, прокатила открытая приземистая коротенькая машина. Потом Тимофей увидел танки: две гусеничные машины, тоже короткие и не особо массивные, прятались посреди старого и корявого яблоневого сада. Задняя часть башен этих танков оказалась попросту затянута брезентом, выглядела несерьезно, но орудия вполне солидные, наверное, трехдюймовые[4]. Может, для них снаряды и несли?

– Стой здесь, я в штаб, потом тебя на батарею отведу, – озабоченно распорядился младший лейтенант и свернул к домам, вокруг которых народу было пожиже.

Тимофей торчал у плетня, здесь было посуше. По дороге – по разбитым вязким колеям – машины и повозки передвигаться уже не рисковали, ехали через угол сада и двор хаты. Недалеко располагался здоровенный пулемет на высокой треноге. Бойцы около него возились с тяжелыми лентами и озабоченно поглядывали в небо. Начинало распогоживаться, уже можно было рассмотреть высокий правый берег реки – нельзя сказать, что особо неприступный, но, как туда можно взобраться под огнем противника, Тимофей не особо представлял. Наверное, удобное место для переправы сейчас ищут разведчики и командиры.

Вообще стоять в гражданской одежде и без оружия было неудобно – словно пацан-зевака какой-то. Остальных чемручинских новобранцев видно не было, вокруг народ сугубо военный, потрепанный и ободранный, но знающий, что делать, куда что тащить и на кого ругаться. Тимофей снял кепку и засунул за пазуху, но стало холодно, пришлось опять нацепить.

Наконец показался младший лейтенант, да еще с начальством. Второй офицер выглядел попредставительнее, в фуражке, а не мятой шапке-ушанке, с красивой рыжей полевой сумкой через плечо. Донесся обрывок разговора.

– У всех расчеты неполные, – веско говорил красивый офицер. – Не воевать теперь, что ли? Передай, чтобы выделили самых толковых.

– Так когда тридцать человек осталось, там все толковые. Кто огонь вести-то будет?

– Младший лейтенант Малышко, вам ясна поставленная задача? – с угрозой отчеканил штабной офицер.

– Так точно! Передам командиру дивизиона: выделить людей для сопровождения передового отряда и немедленного подбора огневых позиций.

– Вот и идите. И учтите: будете мешкать и выжидать – перетопят как котят.

Младший лейтенант раздраженно махнул Тимофею и начал перепрыгивать через вязкие колеи дороги. Призывник запрыгал следом, слушая ругательное бормотание начальства. Ругался младший лейтенант со смешной фамилией Малышко однообразно и не особо умело, наверное, опасности почвы отвлекали.

Минут через двадцать, преодолев грязнущее кукурузное поле, вышли к рощице, забитой повозками и солдатами. Малышко попытался хворостиной очистить ставшие пудовыми сапоги.

– Да что у вас, Лавренко, за почвы такие?! Хуже, чем на Украине, черт бы их взял!

– На Украине почвы разные, товарищ младший лейтенант. У нас в Харькове так и мостовые есть.

– Не понял: ты харьковчанин, что ли? – удивился Малышко. – А чего здесь призвали?

– В сорок первом у родичей гостил, уехать уже не получилось, – не вдаваясь в подробности, пояснил Тимофей.

– Ну да, ты же в начале войны совсем еще сопляком бегал, – высокомерно признал младший лейтенант, будто сам воевавший еще с того самого поганого июня. – Ничего, научим, наверстаешь, с медалями вернешься!

Малышко еще поковырял грязь на подметках, безнадежно швырнул ветку и искоса посмотрел на новобранца.

– Вот что, как там тебя… Тимофей Лавренко! Раз ты теперь минометчик, а это специальность сложная, то лучше начинать с азов. А основа в нашем деле – это точный подбор позиций. Сейчас под руководством опытного бойца вы отправитесь на выбор огневой. Потом мы с минометами прибудем и сразу развернемся. Ты парень молодой, подвижный, должен справиться. А тем более ты местный, все тут знаешь. Подробности задания тебе старший объяснит. Возражений нет? Задача ясна?

– Так точно, – сказал Тимофей, не особо много понявший.

– Тогда посиди, передохни, портянки перемотай, сержант к тебе подойдет.

Младший лейтенант, пытаясь стряхнуть с сапог оставшуюся грязь, бодро зашагал в глубь забитой войсками рощи. Тимофей осмотрелся, прислонил к развилке куста сломанный сук и присел на импровизированную скамью. Портянки действительно требовалось перемотать. Что такое огневая у минометчиков и долго ли ее искать – та бис его знае, как говорят в Чемручи.

Младший лейтенант Малышко вернулся довольно быстро. С ним был коренастый немолодой боец в каске и с карабином за спиной.

– Вот, это местный товарищ Лавренко, он условия знает и вообще толковый парень, – лестно отрекомендовал новобранца ловкий Малышко. – А это сержант Бубин, наш разведчик, боец опытный и компетентный. Двигайте в распоряжение старшего лейтенанта Мазаева, они там у плавней готовятся, мимо никак не проскочите.

Бубин посмотрел в указанную сторону, потом на Тимофея и без восторга сказал:

– Товарищ лейтенант, это ж вообще дите. Лучше я один пойду.

– Какое еще «дите», а, Бубин?! – вскипел младший лейтенант. – Призван, значит, боец, как все, кто с ним тут нянчиться будет?! И хватит разговоров, мы на вас надеемся, с позицией ошибаться нельзя.

Сержант пожал плечами и кивнул Тимофею – пойдем.

– Товарищ младший лейтенант, так хоть винтовку дайте! – решился открыть рот Тимофей. – Я вообще на бойца не похож.

– Там дадут оружие, – махнул Малышко рукой на плавни. – На батарее лишних карабинов нет. Да и зачем тебе винтовка, только отягощать будет. Ваше дело не в бой вступать, а найти толковую огневую и нас встретить.

– Ну, ясное дело, – несколько двусмысленно сказал сержант, уже совершенно недвусмысленно сплюнул в грязь и неторопливо пошел к реке.

Тимофею ничего не оставалось, как догонять сержанта. Он на всякий случай оглянулся – младший лейтенант целеустремленно шагал к роще.

– Тебя как звать? – не глядя, спросил сержант.

– Лавренко Тимофей. Вопрос можно?

– Валяй, пока время есть.

– Мы куда идем?

– То есть? – с удивлением посмотрел сержант. – К лодкам, или чего там подготовили нам товарищи саперы. Кстати, ты плавать умеешь?

– Умею, – оторопело сказал Тимофей, глядя на дальний высокий берег.

– Уже хорошо. Э, постой, тебе лейтенант не сказал, что мы от минометчиков первые на переправу? – Сержант хмыкнул. – Вот прохиндей, сэкономил, значит, батарейца.

Видимо, призывник выглядел не особо бодро, поскольку Бубин хлопнул его по плечу и утешил:

– Не боись. Двум смертям не бывать, а одну обплывешь как-нибудь. Все ж налегке, без плиты или ствола, оно и плыть полегче. А Малышко наш тот еще жук, это верно. Не повезло тебе. Был бы наш ротный, он бы иначе порешал. Но третьего дня ранило ротного. Так что судьба, парень. Не трусь, обойдется. Первыми хлопцы роты Мазаева пойдут, они ох и удачливые. Может, и нам подфартит.

Шагать стало полегче: под ногами была прошлогодняя жухлая трава, частью залитая водой, но не засасывающая подошву. Тимофей двигался в некотором ошеломлении. Это что, вот прямо сейчас и на тот берег, где сплошь противник? Да нет, наверное, до вечера подготовка будет идти, а уж потом, в темноте…

Среди зарослей камыша, пристроившись на еще не залитых водой бугорках и обрубках непонятно откуда взявшихся здесь бревен, сидели и лежали бойцы. Клубились облака махорочного дыма, рассеивались над изломанным тростником.

– О, самоварники! Здорово, Андреич, – приветствовали сержанта. – С нами, что ли?

– Ну, для связи и пригляда. – Сержант Бубин пожимал руки знакомым пехотинцам. – Как там корыта? Не особо щелястые?

– Нормально, подконопатили, да частью и так вполне надежные лодчонки. А это кто с тобой? – Бойцы смотрели на Тимофея.

– Да это вроде как проводник. Огневую поможет выбрать, сведущий парень, – не очень определенно пояснил сержант и подморгнул Тимофею.

– О как! Вот всегда вам, минометчикам, помощь, охрана и внимание. А нам по-простому – плыви, беги, захватывай да удерживай: мол, вы опытные, сами разберетесь, – без особой зависти сказал рыжий курносый сержант-стрелок. – А я, может, тоже желаю поддержку партизанского соединения!

– Я не партизан, – запротестовал Тимофей.

– Да мы же тайн не выспрашиваем, – заверил, ухмыляясь, рыжий. – Партизан, подпольщик иль диверсант – мы ко всем с большим уважением. Как говорится, в одной лодке будем, что нам чины и звания. Только вот ты сильно черный в смысле пиджака. Снайпер фрицевский живо приметит, за морской бушлат примет – и амба.

– Не болтай язычищем, накаркаешь, – заворчал Бубин. – Видишь, у парня первая переправа. Когда начинаем-то?

– Так вот через полчасика, – сказал кто-то из соседней группки, где имели часы. – У фрицев обед начнется, а тут и мы. Прямо к компоту.

Бубин покачал головой, знаком показал Тимофею – чего стоишь, присаживайся. Новобранец с трудом пристроился на клочок сухой земли и потянул с ноги мокрый сапог, собираясь перемотать портянку.

– Вот это верно, – отметил рыжий, – поплотней ступню вбивай, а то смоет. Обувка, кстати, приличная. Мой размер. Может, махнемся? Гляди, у меня тоже недурные, кирза горьковская, высший класс!

– На вас не налезут, – прокряхтел Тимофей. – У меня левая нога меньше, на заказ ушивали.

– Во хитрый какой партизан! – подивился рыжий сержант. – Ща расскажет, что у него ноги обе левые, чтоб от карателей понадежнее следы путать.

Бойцы засмеялись. Тимофей подумал, не попросить ли у них хотя бы пару гранат, но не решился. Стрелки улыбались, но было видно, что всем не особо весело: о реке думают. Да и как о ней не думать?

Бубин достал из вещмешка буханку сельской выпечки, неспешно разрезал складным ножом на ломти.

– И ты бери, Тимофей, тут без стеснений.

У кого-то нашлась соль в тряпочке. Новобранец жевал ломоть, соленый и вкусный, слушал, как маленький солдат с ручным пулеметом предупреждает: все до крошки сжевать нужно. Верная примета: не доешь кусок – значит, положат ломоть на помин души. Тимофей ничего оставлять и не собирался, но все равно было не по себе. Вон как даже бывалые бойцы нервничают.

– А что, товарищ Тимоха, храбрый молдаванский партизан, широк ли здесь Днестр? – осведомился рыжий сержант. – А то мы ночью толком и не рассмотрели.

– Да как сказать… – Тимофей дожевывал хлеб. – Не особо широк, но мог бы и поуже быть.

Кто-то засмеялся, а минометчик Бубин одобрил:

– Вот это верно. Так на каждой переправе: вроде и не особо море-море, но можно было и вовсе ручьем обойтись.

– А я переправы люблю! – заверил рыжий. – Вот сколько у меня переправ случалось, и всегда вода под рукой: хочешь – пей, хочешь – умывайся, хочешь – и портянки стирай. Такая приятная закономерность! А еще рыба глушеная сама в руки плывет.

– Не только рыба, – мрачно заметил мелкий пулеметчик.

– Не бухти, там уж как на роду написано, – пресек Бубин. – Чего помирать раньше времени. Вон у партизана первый бой, так сидит, не дрожит.

– Товарищи, я не дрожу, но можно мне винтовку дать? Или хотя бы гранату? – не выдержал Тимофей.

– Извини, брат, нету, – сказал рыжий сержант. – Запасных винтарей не носим, а гранат перед боем самим мало. Но ты не теряйся, на том берегу что угодно найдется. Парабеллум себе подберешь, на пузо повесишь, станешь толстым и красивым, прекрасные румынки все подряд млеть будут.

– Румынок мне не надо, а до парабеллумов еще добраться нужно, – пробормотал Тимофей.

– Ладно, на вот тебе! – Рыжий вынул из чехла саперную лопатку. – Она лучше ящика гранат, слово даю! Я ей трех рядовых фрицев уложил и полтора обер-лейтенанта.

– А почему полтора-то? – удивился пулеметчик.

– Так когда рубанул, примерно полтора и получилось, – пояснил веселый сержант.

Тимофей осмотрел лопатку – она была потертая, с хорошо отполированным мозолистыми сержантскими ладонями черенком. Понятно, не автомат, но хоть что-то.

– Под пиджак засунь, живот от осколков прикроет, – посоветовал Бубин.

– Пониже запихай: нам, молодым, вовсе и не живот главное! – немедля прокомментировал рыжий.

С тропинки меж плавней засвистели.

– Ну вот, а то ждать да догонять вообще не люблю, – пробормотал рыжий сержант. – Подъем, гвардия!

– Главное, чтобы не налетел, гад, – вздохнул пулеметчик, задирая голову и разглядывая небо.

– Прикроют, – заверил сержант. – Щас наших соколов как мух в том варенье. Шевелись!

Пехота, вытянувшись цепочкой, захлюпала куда-то в камыши, новобранец пристроился за Бубиным. Лопатка, заткнутая черенком за пояс брюк, все же придала уверенности. Можно будет окопаться, хотя как это правильно делать, Тимофей имел крайне смутное представление.

Плавни ожили: со всех сторон появлялись цепочки пехотинцев, нагруженные оружием и боеприпасами, устремлялись к реке чуть заметно намеченными тропами. Все вроде бы знали, что делать, и это тоже вселяло уверенность. Тимофей, в общем-то, понимал, с кого брать пример: сержанты – и Бубин, и рыжий весельчак – явно не были новичками. Переодеться бы еще в армейский ватник, а то чернеешь, как ворона. Как рыжий там ляпнул: «За морской бушлат примут – и амба». Тьфу! Дурак он все-таки.

Неожиданно плавни кончились, дальше угадывались речной простор и дальний, еще бурый в старой траве, высокий берег.

– Славяне, гребем быстро, никаких заминок! – вполголоса крикнул старший лейтенант, уже мокрый до пояса, с автоматом на шее. – Фашист не ждет, главное – быстрота! Как взлетели на обрыв – всех к награде!

– Подтверждаю! – откликнулся бас откуда-то из зарослей. – Первой высадившейся лодке – всем ордена! Остальных тоже Родина не обидит!

– О, комполка лично провожает, – прошептал Бубин. – Что ж, надеюсь, поддержат. Без артподготовки как-то непривычно, но, может, оно и к лучшему.

Группа пехоты оказалась у пары лодок – самых обычных, сельских, рыбацких, Тимофею приходилось с таких лещей удить. В лодке уже сидели злые и мокрые саперы.

– Течет? – с разочарованием спросил рыжий, заглядывая в лодку. – Что ж вы так, братцы?

– Вычерпаешь, не барин, – буркнул сапер. – Тут пока вас дождешься, все яйца застудишь.

– И на что тебе тот неуместный мирный орган? – удивился сержант, забираясь в лодку. – У тебя ж руки золотые, а остальное мог и дома оставить, для сохранности и спокойствия жены.

– Вот сколько я тебя знаю, рыжий, ты бубнишь без остановки. Таким языком грести хорошо, – ядовито заметил сапер.

Бойцы рассаживались, вычерпывали касками и котелками воду, примерялись к разномастным веслам.

– И що, обтесать нельзя було? – возмущался один из стрелков.

– Щас нас и обтешут, – заверил пулеметчик, устроившийся на носу лодки и приспосабливающий «дегтярев» для удобства лодочной стрельбы. – Вот как даст фриц артиллерией, а потом минами зашлифует.

Пулеметчика пихнули в спину, и он унял свое карканье.

– Рота, вперед! – послышалось в камышах.

Сержант Бубин наскоро перекрестился, остальные уже упирались веслами в дно, отталкивались. Зашелестел камыш, и лодки начали выбираться на открытую воду.

– Навались, славяне! – уже без шуток рявкнул рыжий сержант.

Тимофею казалось, что лодок в плавнях не так много – пять, может шесть. И стоит им показать нос из камыша, как по ним начнут стрелять. Но лодки выскальзывали из камышей одна за другой, должно быть, уже десятка два, а правый высокий берег все еще молчал. От этого становилось только страшнее.

– Не сиди, подгребай хоть руками, – пихнул в плечо Бубин.

Тимофей сообразил, что сержант гребет прикладом карабина, выдернул лопатку, принялся подгребать с другого борта. Руки омыла ледяная днестровская вода.

– О, теперь вдвое быстрей пошла! – прокомментировал рыжий. – Главное, о берег с разбегу не разбиться. А хороша лопата, а, Тимофей-партизан?

– Сама так и шьет, едва держу, – пропыхтел новобранец, чувствуя, как намокают рукава.

Десантники одобрительно захмыкали, тревожно прислушиваясь и пригибаясь все ниже. Оказаться на открытой воде после пусть символической, но защиты плавней было жуть как неуютно. Вражеский берег, высокий, уходящий за излучину, по-прежнему молчал. Тимофей с изумлением почувствовал, как по спине течет пот, холодит между лопаток. Нервы вот-вот лопнут, как самые дрянные нитки. А Днестр сейчас, словно нарочно, широко разлившийся, до середины еще грести и грести.

– Верно сказано, мог бы быть и поуже, – прохрипел рыжий сержант, удобнее набрасывая на плечо ремень автомата. – А фриц-то молчит. Неужто подлянку готовит?

Все думали об одном, все боялись, но лодка шла вперед. И остальные лодки передовой роты тоже шли, бойцы налегали на весла и ожидали первого, может быть, смертельного именно для них выстрела или разрыва.

Середина русла… Тимофей оглянулся. Плавни отдалились; наверное, если потонет лодка, уже не доплыть. Руки от холодной воды чувство уже потеряли, а пиджак намокнет, ко дну потянет. Он отложил лопатку, чьей-то каской принялся вычерпывать просочившуюся воду.

– Размереннее, не психуем, – приговаривал рыжий, не отрывая взгляда от заслоняющего уже полмира берегового обрыва. – Главное, не психовать. Еще малость, ребята…

Лодка, порядком перегруженная, и так двигалась относительно быстро. Казалось, один неловкий рывок весел – и черпнет бортом, а там выпрямится ли, или нет – кто знает… Сырой ветер норовил снести суденышко правее, но лодку направляли по кратчайшему пути.

Берег приблизился, вот уже видны идущие наискось тропинки, промоины. Не такой уж неприступный откос, но скользко будет. Зачем вообще в таком месте переправляться? Правее берег пониже, там куда удобнее. И почему не стреляют? Засада? Или как вот в таком речном случае по-военному называется ловушка?

– Может, отступил фриц и нету там никого? – пробормотал пулеметчик.

Словно в ответ донесся хлопок выстрела, на обрыве вроде бы заорали что-то тревожное: ветер по-прежнему сносил звуки.

– Сглазил, пулеметная душа! – зарычал рыжий сержант. – Сейчас дадут прикурить.

Выстрелы на обрыве трещали в разных местах, вступил пулемет. Короткая очередь… длиннющая…

– Не, кажись, просто проспали нас, – прохрипел кто-то из гребцов.

– Обед у фрицев был, святое дело. С этим угадали. Все, товарищи, теперь переходим непосредственно к полднику, – процедил рыжий. – Навались!

До берега оставалось шагов двадцать, лодка шла судорожными рывками, ощутимо заваливаясь на одну сторону. Левее с другой лодки уже высаживались пехотинцы. «Эх, не видать нам орденов», – глупо подумал Тимофей. Под берегом что-то хлопнуло, новобранец с опозданием догадался, что это брошенная сверху граната, совсем даже не страшная. Теперь стреляли повсюду: с высоты, с некоторых лодок. Передовая группа десанта бежала вдоль подножия обрыва.

– Пошли! – крикнул рыжий сержант, прыгая в воду.

Хватая лопатку, Тимофей подумал, что рыжий враз изменился: уже не рыжий, а в каске, строгий, хищный, страшный. А ведь, может, и не наплел, что троих и обер-лейтенанта вот этой самой саперкой.

Поднявшаяся в разлив вода Днестра плескала у самого откоса стены. Бойцы с матом прыгали в воду, бежали к намеченным местам подъема. Тимофей, боясь отстать, хлюпал за приметной спиной сержанта с болтающимся пустым чехлом от лопатки. Сзади загрохотало – мелкий пулеметчик, стоя почти по пояс в воде, поливал из «дегтяря» верхнюю кромку обрыва. Лицо его было перекошено от натуги, но, в сущности, спокойно. Да, все дело делают.

Рыжий сержант, цепляясь за траву, лез на склон. Левее десяток буро-зеленых фигурок наших бойцов взобрался уже до середины. Вновь хлопали гранаты.

– Но жиденько, жиденько бьет, – пропыхтел Бубин и выстрелил из карабина куда-то вверх. – Однако крутовато тут.

– За корягой тропинка вроде, – неуверенно сказал Тимофей.

– Не стойте дураками! – заорал, оскальзываясь, рыжий сержант. – Рассредоточились – и вверх!

Тропка действительно нашлась. На ней было скользко, но штаны Тимофей щадить не собирался – временами падая на колени, цепляясь за траву, а иной раз и врубаясь-опираясь лопаткой в выступы по краям, упорно лез вверх. Главное – от сержанта не отстать! И так товарищ Лавренко насквозь бесполезный-безоружный, да еще и подумают, что струсил.

Со всех сторон стреляли – и винтовочными, и короткими автоматными очередями. Казалось, бойцов на обрыве вдвое больше, чем было в лодках. Так это и хорошо! За спиной закричал Бубин – подгоняет, наверное. Тимофей постарался поднажать, хотя уже и так легкие резало от недостатка воздуха. Теперь понял: весь обрыв кричит невнятное, но грозное «ура!». Но лично у новобранца Лавренко ничего кричать не получалось, только хрипел, воздух хватал. Вот она, верхняя кромка…

Далеко слева, у излучины, замерло село и серые голые сады, далее торчала колокольня, а правее были лес, рощи. Прямо у ног новобранца извивалась вдоль откоса траншея, уже брошенная: вон каска валяется, еще какое-то барахло… А за траншеей перед Тимофеем тянулось не особо ровное поле, по нему убегали невзрачные фигуры в знакомой противной форме. Румыны, но не то чтобы много…

Тут Тимофея сшибло в траншею, сверху спрыгнул задыхающийся сержант Бубин, с ходу сбил с новобранца картуз.

– Стоит он! Конный памятник… твою… Пулю ловишь?!

– Так бегут же гады, – оправдался новобранец, лопаткой вылавливая картуз из лужи на дне траншеи.

– Они бегут, ты бежишь, потом глядь – а уже кто-то валяется и мертвым припухает. Ты глухой, что ли?! Я ору, ору: «Куда ты лезешь?!» – а он только шустрее. Балбес, тя в…

– Да не слышал я, – объяснил Тимофей, и сержант тут же повторно вышиб кепку из его рук.

– А я тебе что говорю?! Слушать надо и слышать надо! В бою уши еще поважнее глаз. Вот, слышишь?

Над траншеей посвистывало, довольно высоко, там, где начиналось полупрозрачное апрельское небо.

– Так то мимо, – осторожно предположил Тимофей.

– Понятно, мимо, свою пулю не услышишь. Но ты же соображать должен: ага, бьют – упал, залег или спрятался. А он стоит как памятник…

Длинную траншею заполняли измазанные грязью бойцы. Торопливо шел старший лейтенант.

– Молодцы, подловили засонь мамалыжников! А теперь рывком – вперед! Вторую траншею возьмем, там отдохнем. Вперед, орлы!

Бойцы, сопя и оскальзываясь, стали выбираться из траншеи.

– Все вперед! Пока мамалыжники не опомнились, вперед! Не спать! – пихнул ротный в плечо сержанта Бубина.

– Товарищ старший лейтенант, мне ж минометы встречать, – пошатнулся Бубин.

– Что минометы! Вот нормальный отхватим плацдарм, так и пушки через час к нам перетащат. – Старший лейтенант утер потное лицо. – Ладно, жди минометы, а молодой партизан – с нами. Давай, парень, видели, как ты лез, молодчага! Теперь уж не трусь, держи марку до конца!

– Да я держу.

Тимофей начал выбираться из траншеи.

– Стой, Тимка! – Сержант, поспешно вытащил из кармана гранату. – На хоть эту дуру.

– Вперед, гвардия! Не ждать! – поднимал ротный из траншеи отставших бойцов.

Тимофей бежал следом за неровно рассыпавшимися по полю спинами бойцов. Там кричали, невнятно и устрашающе, новобранец тоже что-то кричал, сжимая лопатку и увесистое рубчатое яйцо гранаты. Как ее бросать, вроде помнилось, но не то чтобы очень уверенно. На миг оглянулся – еще были видны изгибающаяся лента реки, крошечные лодочки у густых полей плавней. Грузятся там, скоро подмога будет, и минометы переправят. Как все-таки «лимонку» метать? Чеку вырвать – и с ходу подальше, чтоб своих не зацепила, а потом упасть, взрыв переждать…

Метать гранату не понадобилось. Румыны во второй траншее не задержались, драпанули дальше. Преследовать противника у неполной роты людей не имелось, старший лейтенант приказал занимать позиции, укрепляться. Еще строчил где-то в стороне пулемет, но перестрелка затихала.

– Чудно, прямо на арапа плацдарм взяли, – сказал, отдуваясь, незнакомый автоматчик. – Да ты прячь свою партизанскую гранату, а то подорвешь всех нас ненароком.

Траншея оказалась довольно широкой, в нее уже спускали станковый пулемет.

– Сержант, возьми бойцов, левый фланг живо гляньте, как бы там из деревни не полез кто, – кричал ротный. – Да живей, черти! Сейчас опомнятся мамалыжники.

– Щас сделаем!

По траншее бежал рыжий сержант, с ним еще двое автоматчиков.

– О, партизан Тимка, держи вот и давай с нами! – Сержант сунул Тимофею винтовку – длинную, с примкнутым, упрятанным в ножны штыком-кинжалом.

– Спасибо! – пробормотал новобранец.

– Да не за що. – Сержант накинул на шею Тимофея брезентовый патронташ. – Теперь иное дело, а то бегаешь с лопаткой, как дошкольник какой-то, мне аж стыдно за гвардию. Давай, не отставай, а то врежут нам слегонца под ребра, не говоря худого румынского слова.

Новобранец вновь бежал за солдатами, пытаясь понять, что и зачем они делают и почему такая срочность. Взяли же траншею, нужно ее держать, бойцов и так совсем мало.

Перепрыгнули через груду тряпья – брошенную румынскую шинель. Далее траншея кончалась.

– По одному, пригибаясь и не маяча! – скомандовал сержант. – Серега, ты с автоматом здесь, наблюдаешь.

Один из автоматчиков остался в траншее, остальные побежали к недалекому саду. Тимофей старался пригибаться и держать дистанцию. Винтовка в руке не мешала, вот патронташ болтался, как хомут на шее жутко костлявой лошади.

У старого плетня бойцы упали, сползлись вместе, переводя дух.

– Это вроде как хуторок, а само село еще в полукилометре, – рассуждал рыжий сержант. – С той стороны хозяйства дорога должна просматриваться, да и само село, наверное, хорошо видно. На «ш» оно как-то называется, ротный говорил. Но это не важно, а важно то, что этот хуторок и сад нам фланг заслоняют. Накопятся здесь противники – до нашей позиции один бросок, вознамерят контратаку. Нужно тут осмотреться, присмотреться, наблюдателя оставить.

– Это верно, конечно, – пробормотал автоматчик. – Только, ежели что, здесь мы и останемся.

– Откуда такие настроения?! – поразился рыжий. – Если ухо держать востро, так уйдем и не вспотеем. Главное, с ходу не налететь. Мало ли кто в этом дворце сидит. Что думаешь, Тимоха-партизан?

– Схожу, гляну, раз уж я почти в матросском. – Тимофей снял патронташ-хомут и поправил ворот пиджака.

– Подстрахуем, не сомневайся! – заверил сержант.

Разведчики перебрались сквозь прореху в плетне, отсюда дом сквозь ветви голых слив виден был отчетливо. Тимофей кивнул сержанту и, сутулясь, пошел во двор. Вроде и не успел привыкнуть к винтовке, а без нее как-то неловко. Пальнут сейчас в лоб, даже гранату из кармана не успеешь выдернуть.

Стоило ступить во двор, из конуры испуганно залаяла собака.

– Цыц! Свои, не видишь, что ли! – по-молдавски прикрикнул Тимофей.

Пес еще раз неуверенно гавкнул, но высунуть нос из укрытия не рискнул. Ну да, близкая пальба и пулеметы хоть какого кобеля напугают.

Дом выглядел небогатым, признаков присутствия военных сил не наблюдалось. Разве что лопата новая, что у сарая лежит. Наверное, у румынских солдат выменяли хозяева.

Тут Тимофею пришла мысль применить дипломатический метод. Он полез во внутренний карман и вынул остатки денег: почти все гроши дома в ящике стола оставил, тут несколько лей, прихваченных на всякий случай. Разведчик сложил купюры попышнее, веером, подошел к окну, прислушался. И в доме, и над всем плацдармом висела напряженная тишина, только в конуре взволнованно ерзал пес.

Тимофей осторожно поскреб в маленькое окно, приложил к стеклу деньги. Подействовало. Внутри зашуршало, звякнула щеколда на двери. Высунулась пожилая, лет сорока тетка:

– Чего надо?

– Спасай, хозяйка, промок, зуб на зуб не попадает. Продай цуйки[5], а то насмерть застужусь.

– Э, нашел время, пьянчужка. А еще молодой такой!

Хозяйка прислушалась, хапнула из руки Тимофея леи, скрылась в доме. Надо думать, румынских солдат у нее нет, иначе какие вольные разговоры могут быть про цуйку, уже бы давно реквизировали. Но надо бы уточнить.

Высунулась рука с бутылкой.

– Бери да иди, парень.

– Иду. – Тимофей всунул сапог в щель уже закрывающейся двери. – Спросить хотел…

– В дом не пущу! – взвизгнули внутри и немедля пнули по сапогу. – Знаю я вас, охочих!

– Да я не про то, – заверил разведчик. – Солдаты-то в селе есть? А то как бы мне не натолкнуться от греха-то.

– Нету уже солдат, – поспокойнее сказали внутри. – Третьего дня пришли, начали копать ямы у реки. А нынче, как стрельба поднялась, побежали как ошпаренные. Сквозь село да на дорогу до Спеи. Что за пальба была, не знаешь?

– Да откуда, хозяйка? Как стрелять начали, я живо в канаву свалился, там пересидел. Только в канаве воды много было.

– Ну, иди, парень, грейся, бог тебе в помощь.

На бога Тимофей не особо надеялся, так что обошел дом, посмотрел в сторону недалекого села и вернулся в сад к засевшим разведчикам.

– Значит, сбегли румыны. – Рыжий кинул окурок цигарки. – Ну, это мы и так знали. – А село нужно брать. За ним позиция куда лучше.

– Вот ты прямо Суворов! – восхитился автоматчик. – Прямо сейчас прикажете брать, товарищ фельдмаршал?

– Не, подождем гусар и мортиры, потом я уточню диспозицию, – важно пояснил рыжий.

Тимофей и автоматчик засмеялись.

– Чего ржете? Вот увидите, все по-моему будет, возьмем село. – Сержант протянул новобранцу винтовку и отсоединенный штык. – На пояс свинорез подвесь, оно удобнее будет.

Тимофей хотел сказать, что надо бы ремень найти, но тут в небе зашелестело, бойцы пригнулись. Ближе к берегу Днестра поднялся невысокий фонтан земли, донесся приглушенный грохот взрыва.

– Во, началось! Опомнились и пристреливаются. Ну, пускай, а то как-то ненормально выходило, смущала тишина. Пошли к роте, доложим, – скомандовал сержант.

Бойцов в траншее прибавилось, уже рыли ответвления и ячейки-ямки поодаль. С берега подходили все новые пехотинцы, готовились к атаке.

Ротный выслушал разведчиков и сказал:

– Пока удачно. Сейчас третья рота подойдет, комбат уже здесь, минометы подтянут, и ударим на село. Покажете, как там поближе подойти. Готовьтесь. А ты, Тимоха-партизан, пока при мне связным останешься.

– Товарищ старший лейтенант, я боец Лавренко, – намекнул Тимофей.

– Фамилий много, а партизан у нас пока один, – улыбнулся ротный.

– Я не к тому. Просто мне приказано к минометчикам приписаться, – пояснил новобранец.

– Обойдутся. Не знаю, какой там из тебя минометчик, а бегаешь ты хорошо и не трусоват. Опять же, с местным населением контакт уже установил. В общем, ты тут нужнее, – решительно заключил старший лейтенант. – Перекурите, пока бойцы накапливаются.

Румыны вели артобстрел, но он пока не причинял особого вреда нашим переправляющимся и группирующимся пехотинцам. Тимофею казалось, что обстрел – это куда более страшное дело.

– Это пока жиденько, возьмутся и по-настоящему, – заверил рыжий сержант. – Что ты зыркаешь?

– Мне бы ремень, штык подвесить. И вообще вид принять, – вздохнул Тимофей, которому неуравновешенные тяжести неудобного патронташа, гранаты в кармане, штыка за голенищем и бутылки за пазухой причиняли сильное неудобство. Новобранец колебался: может, отдать цуйку кому-то? Или попробовать на ремень выменять? Неудобно, ремень все-таки форменная амуниция. Лучше помолчать.

– Ремень еще найдешь себе, – сказал автоматчик. – Румынский не бери, уж лучше немецкий. Сточишь бляху, сносу не будет.

– Нормальный советский ремень тебе найдем, – сказал сержант. – Это все трофейное – накипь на щах. Все будет, Тимоха, нам бы только закрепиться на этом бережке.

– Так вроде уже закрепились? – осторожно уточнил обнадеженный боец Лавренко. – Отошли же румыны.

– Румыны – они как то перекати-поле: дунешь – живо укатятся. Вот если немцы войска перебросят… – вздохнул автоматчик.

– Не пугай человека. Немец уже не тот, что прежде. Но медом намазано, как с сегодняшней переправой, уж точно не будет, – предупредил сержант. – Сухари есть у кого?

Едва Тимофей успел сгрызть сухарь, как их позвал ротный. Рядом с ним был комбат – плотный, учительского вида капитан, очень вдумчивый и серьезный. Роты готовились к атаке, следовало выдвинуться к хутору.

– Село возьмем и сразу, не останавливаясь, продвигаемся западнее и южнее, – указывал комбат ориентиры. – Как можно быстрее. Связи не терять! Местный-то ваш где?

– Да вон он чернеется, – кивнул ротный на Тимофея.

– Ага. Ты лес южнее Шерпен знаешь? – нацелил карандаш капитан.

– Я же не очень местный, – робея, предупредил новобранец. – Но лесок от хутора виден, мы смотрели.

– Вот и хорошо. За село зацепимся – отведешь группу к лесу, проверите, что там, и доложите. Доложит, понятно, сержант, а ты смотри, чтобы вообще не заблудились.

Через два часа рота без сопротивления заняла село Шерпены, а Тимофей и двое бойцов во главе с рыжим сержантом продвигались к леску, что теснился на высоком речном берегу. Все порядком устали, у новобранца Лавренко уже ноги едва гнулись, но бойцы понимали: лучше сейчас побегать, чем днем позже выбивать врага с каждого бугорка.

Группу обстреляли на подходе к лесу. Тимофей лежал в чахлой траве, слушал короткие автоматные очереди товарищей, сам дважды выстрелил по смутным стволам рощи. Винтовка мощно лягала в плечо, а двигать загнутую рукоять затвора оказалось жутко неудобно. В первый и единственный раз из боевого оружия Тимофею Лавренко приходилось стрелять еще до войны, когда батя водил в военный тир, где у старшего Лавренко имелся хороший товарищ по Гражданской. Но там в руках была проверенная и понятная трехлинейка, а тут – румынское недоразумение.

– Отходим, гвардия! – крикнул рыжий сержант. – Тимоха, отползай, не черней! И зад не вздумай поднимать…

Отползали. Брюки на коленях мгновенно промокли насквозь, холодная земля проминалась и пыталась удержать пластуна, лопатка упиралась в живот, горлышко бутылки давило под мышкой. Тимофей волок винтовку под ремень и думал, что война очень странная вещь: в сущности, тут от любого посвистывания над головой мгновенно ползать начинаешь. Да когда же эту бутылку выбросить удастся?! Мысли порядком путались.

Потом бойцы перешли на короткие перебежки, скатились в ложбинку.

– Видать, там какие-то отрезанные румыны колобродят, – объяснил рыжий. – Хорошо, что нервные, могли бы подпустить да срезать нас вчистую. Вот так тут, на фронте, Тимоха: чуть ослабил внимание – мигом нарвался. Ничего, до хутора дочапаем, там перекурим, да и ужин уж должны переправить. Плацдарм-то мы, как ни крути, взяли, заслуживаем усиленного питания.

Покурить не пришлось. Когда подходили к хутору, в небе басовито зашипело. Автоматчики упали на землю, Тимофей последовал их примеру, и тут жутко громыхнуло, а потом еще раз. Угол хуторского домика исчез в дыму и пыли, на садовые сливы полетели комья земли и перья разлохмаченной дранки. Из дыма вылетел ошалевший пес, волоча веревку с обломком доски конуры, метнулся по дороге…

Потом ударило вновь и вновь, еще ближе. По спине застучали комья земли, уши заложило. Лежа носом в траву и нашаривая слетевшую кепку, Тимофей услышал, что рядом кто-то кричит от боли. Следующие снаряды ударили по дороге к селу.

– Не кричи, – громко и оглушенно говорил автоматчик. – Сейчас забинтуем. Да не оторвало, говорю! Так, задело слегка.

Бойцы лежали около сержанта. Тимофей с ужасом смотрел на ногу рыжего – ниже колена ее перебило осколком почти начисто, голень лежала под неправильным углом, распоротая штанина и голенище сочились темно-красным.

– Терпи, твою… замотать нужно покрепче, – грубо рявкнул автоматчик, отбрасывая упаковку вскрытого перевязочного пакета.

Сержант мычал. Ему неловко заматывали ногу, а бинт сразу становился красным. Наложили жгут из брючного ремня.

– Ничего, отлежишься, – пропыхтел боец. – Это не в башку и не в брюхо.

– Да… ваша… отрежут же конечность, – стонал рыжий. – Я же меньше месяца как из госпиталя, насмотрелся там. Ох ты ж в бога душу мать…

Ругаться он умел здорово. Слушая, бойцы разостлали плащ-палатку, переложили на нее раненого – сержант взвыл.

– Берись, Тимка, – приказал автоматчик, наматывая на кисть угол импровизированных брезентовых носилок.

Тимофей поспешно перекинул ремень винтовки через спину, ухватился за плащ-палатку. Снаряды падали отдаленно, в садах у села, идти можно почти спокойно. Сержант громко охал на каждом шаге, бойцы его ругали и успокаивали примерно одними словами.

Дошли до почти опустевшей траншеи, оттуда крикнули, чтоб несли раненого прямо к переправе. Внезапные санитары свернули к Днестру. Сержант уже не охал, а скулил, как ребенок.

– Эх, ты сознанье потерял бы, что ли, – в сердцах посоветовал усатый автоматчик. – Не надрывай душу. Мы-то чего сделать можем?

– Я ж понимаю, Степа. Но не поверишь, терпеть никакой мочи нет, – простонал сержант.

– Поверим, чего же не поверить, – пробормотал второй боец. – Но ты все-таки сдержись. Братцы, передохнем, он же тяжелый.

Раненого опустили на землю, сели рядом. Тимофей решился, достал из-за пазухи бутылку и спросил:

– Сержант, тебе хуже не станет?

– Мне? Хуже?! Что ж ты молчал, спаситель?!

– В резерве берег, – пояснил новобранец, выковыривая кукурузную пробку-кочерыжку.

Над запахами крови и сырой весенней земли на миг дохнуло, заглушая, хмельным и крепким сливовым теплом.

– Ой! – Сержант шумно выдохнул, приложился к горлышку еще раз. – Градусов под полусотню. Сразу притупляет и мозг очищает.

Бойцы тоже приложились. Автоматчик протянул бутылку Тимофею.

– Сержанту оставьте, ему нужнее, – вздохнул новобранец.

– Вот это верно. – Рыжий прижал ополовиненную бутылку к груди. – Поехали, славяне! Уж не знаю, донесете ли, но все веселее.

Действительно, Тимофей хоть и не пил, но почувствовал некоторую бодрость. Может, и не отрежут сержанту ногу. Не всем же отрезают.

Тащившие навстречу ящики с боеприпасами бойцы указали дорогу к удобному спуску. У обрыва саперы успели поработать лопатами, спускаться по расширенной промоине было скользко, но не особо опасно. Распоряжавшийся на берегу лейтенант указал санитарную лодку, там уже сидела пара подшибленных бойцов. Общими усилиями загрузили сержанта.

– Прощайте, братцы! Нынче навоевал немного, но уж сколько вышло, – пробормотал рыжий и вдруг принялся непослушными пальцами расстегивать ремень. – Тимка, скидай свой бушлат, а то подстрелят тебя, молодого, сдуру.

С лодки отдали ремень и телогрейку сержанта, Тимофей передал свой пиджак. Подошел еще один раненный в голову боец, ему помогли забраться в лодку.

– Все, полный комплект, следуем до пристани «Парк культуры и отдыха», – объявил сапер-гребец. – Двиньте катер.

Автоматчики и Тимофей отпихнули лодку от берега.

– Будьте живы, гвардия! – слабо крикнул рыжий. – Держись, Тимка, привет от меня передай тому Кишиневу!

Разведчики поднялись на обрыв, оглянулись. Лодка с ранеными уже затерялась среди других: с левого берега шли и шли лодки со стрелками, пулеметчиками, разгружали патронные цинки и мешки.

– Надо пойти комбату доложить, – сказал Степан-автоматчик.

– Да видели они все из села, мы же как на ладони были, – вздохнул его товарищ. – Пошли, конечно, жрать охота, может, уже перекинули что из пайка. Слушай, Тимка-партизан, а ты где такой убойный самогон достал?

– Там уже нету. Взорвало, считай, первым же снарядом, – объяснил Тимофей.

– Вот гады, сразу стратегически нас накрывают. Это немецкая батарея, я вам точно говорю, – выругался автоматчик.

Сержантская телогрейка сидела на новобранце как влитая, только рукава пришлось подвернуть. В кармане обнаружились складной нож и зажигалка «катюша». Хороший человек был рыжий, пусть его нога быстрее заживает. Хотя, конечно, не похоже, что там быстро зарастет.

Тимофей повесил на подаренный ремень штык, потуже подпоясался. Почувствовал себя не то чтобы легко, но получше. Протянул автоматчику снятый подсумок с тяжелым диском.

– Давай лучше наоборот. – Усатый гвардеец скинул с плеча ремень сержантского автомата. – Пользуйся! Диски умеешь снаряжать?

– Так чего там… «ручейком».

– Именно. А винтовку отдай старшине, может, на медаль зачтется. Или хотя бы добавку сухарей отсыплет.

Старшины Тимофей не нашел. Говорили, что старшина с ужином на том берегу застрял, и сегодня случилась постная война. Но голодными не остались, поскольку были захвачены котлы со сваренной румынами мамалыгой – словно на полк противник наготовил перед своим героическим отступлением. Холодная мамалыга – яство на любителя, но Тимофей уже давно привык питаться тем, что имеется.

Тем более и дожевать толком не дали, был вызван к комбату: «Проводишь связистов во вторую роту, а то заблудят в темноте». Где, собственно, вторая рота, новобранец Лавренко и сам не особо знал, но раз надеются на тебя, то нужно соответствовать.

Вернулся уже ночью, отдал донесение о трофеях. Вокруг штаба батальона окапывались, на окраине Шерпен коротко и дежурно строчил, пугал противника пулемет, иногда над околицей повисала мерцающая осветительная ракета.

Тимофей завалился на охапку соломы, в изобилии принесенной бойцами, прижал локтем автомат.

– Э, Партизан, ноги прибери, ишь, раскинул. Подвигайся! – сказал кто-то.

Тимофей подвинулся, рядом укладывались бойцы, а ракета все висела и светила. Новобранец закрыл глаза и почувствовал, что засыпает.

Так закончился второй день рядового Лавренко в армии и его первый день на плацдарме[6].

К исходу двенадцатого апреля на плацдарме было уже два батальона 266-го полка 93-й дивизии, и переброска войск продолжалась. Именно командир 266-го полка подполковник Ухобатов предложил дерзкий план дневного форсирования реки, без артподготовки, в расчете на полную внезапность. План полностью оправдался[7].