Читать книгу Тень князя - Юрий Васильевич Пешкилев - Страница 5

В год 6883 (1375) из Москвы приехали к великому князю Михаилу Иван Васильевич да Некомат на христианскую погибель, и на Федоровой неделе послал их в Орду.

«Рогожский летописец».

Русская зима уже вовсю входила в свои права, засыпая дороги, дома и целые города. Исключением была разве что Тверь. В те времена это был многолюдный город, столица сильнейшего княжества на Руси, столетиями оспаривавшего первенство за великое княжение с другими русскими городами. На Тверь шла широкая, и, несмотря на свежевыпавший снег, утоптанная дорога.

Нескончаемым потоком в обоих направлениях двигались по дороге возы с припасами, товарами. Шли люди все разных профессий – кузнецы, кожевники, торговые люди, скоморохи… На Рождество Христово в славной Твери готовились ярмарки, народные гуляния.

Среди этой пестрой толпы выделялись четыре всадника, которые и хотели бы быть неприметными, да угрюмых важных москвичей в серых плащах за версту можно было отличить от наряженных, разноцветных, простых тверичан.

Всадники торопились, то и дело обгоняя возы, криками разгоняя с дороги зазевавшихся пеших путников. Вскоре они подъехали к месту, с которого открывался вид на столичный град. Это был замечательный русский город-крепость, краса и гордость Тверского княжества. Посад перед городом был плотно заселен, трубы дымили так, что застилали полнеба. Далее, на высоком земляном валу располагалась деревянная стена из столетних дубов, сложенная крепко, надежно. Через каждые две сотни шагов в стене находились высокие каменные башни с самострелами. На башнях развевались стяги, и, если сильно приглядеться, можно было увидеть и ратников, несущих денно и нощно службу.

В глубине града виднелся высоченный княжий терем, также со стеной, да охраной.

Вид хорошо укрепленного города оставил благоприятное впечатление у Ивана Вельяминова и его слуг. Две недели потребовались им, чтобы добраться от Переяславля, где Иван самовольно оставил свою службу Великому князю, до главного соперника Москвы – Твери. Здесь он надеялся обрести сильного союзника в своей борьбе против Дмитрия.

Михаил Александрович, микулинский и тверской князь, один из младших сыновей Александра Михайловича Тверского, был уже немолод. Ему перевалило за сорок лет, но по манерам и обхождению выглядел гораздо старше своих. Виду он был тучного, страдал одышкой и всеми прелестями, какими награждает тело любителя праздной жизни. А может, виной тому было пристрастие к меду и вину? Впрочем, несмотря ни на что, он слыл добрым и любимым всеми князем.

Былые битвы с Московским княжеством, что сотню лет вели его деды и прадеды, остались в прошлом. По молодости Михаил знатно повоевал с Дмитрием вместе с мужем своей сестры литовским князем Ольгердом, но теперь, после Любутского мира он остался в одиночестве и понимал, что любая война с усилившейся Москвой станет для него последней.

До Рождества оставалось несколько дней, и Михаил с удовольствием занимался предпраздничными хлопотами. Принимал челобитчиков, выносил приговоры. Неожиданное известие о прибытии из Москвы Ивана Вельяминова застало его врасплох. Оно встревожило его, правда, не настолько, чтобы окружающие это заметили. По приказу князя спешно вывели из княжеской горницы людей да внесли яства. Михаил потчевал дорогого гостя, да спрашивал вкрадчиво.

– Откушай, Иван Васильевич, оголодал, поди, с дороги?

– Благодарю, великий князь тверской Михаил Александрович! Вестимо, оголодал: две недели в седле. С самого Переяславля жеребцов гоню.

– А пошто так спешил? Дело какое срочное? Али враги за тобой гнались?

– Враги, – коротко ответил Иван.

– Господь с тобой, боярин! Какие же враги у нас? С Москвой мир…

– Принес я тебе недобрую весть. Нет у тебя мира больше с Москвой! Всю зиму будут рати собираться, по весне тебя воевать пойдут.

– Да за что же такая напасть на меня, да на всю Тверь?

– По всему Переяславлю, а скоро и по всей земле Московской слух пойдет, что ты душегуба к князю Дмитрию подослал! У душегуба кинжал твой нашли! – сообщил Иван.

– Вот беда-то! – засуетился князь. – Что же они, неразумные что ли? Я не двинулся умом-то еще, со своим кинжалом лихих людей к князю посылать!

– Разумные, неразумные – да только весь народ московский шумит, тебя наказать хочет. Любят они князя своего. Так что к началу лета жди гостей, только не с подарками они к тебе придут, а подарочки с тебя возьмут.., – зловеще проговорил Вельяминов, закусывая куском мяса.

Внезапно глаза Михаила сузились и голос его стал подозрительным.

– А ты зачем тогда ко мне пожаловал? Ты ж московский тысяцкий, над всей ратью воевода! Али дело ко мне какое имеешь?

– Конечно, имею, – ответил Вельяминов. – Неспроста я тебе про московские замыслы рассказываю. Ушёл я от Дмитрия. Хочу другому князю служить. Тому, кто службу мою по старанию оценит!

– Не к тому ты князю пришёл, Иван Васильевич. Разобьет Дмитрий и меня и тебя. Не будет от нашего дела никакого прока, – печально произнес Михаил.

– А ты не один будешь, князь! Пока зима стоит, есть у тебя дён сто! Пошли весть к Ольгерду старому, и Мамаю татарскому… Он давно на Дмитрия зуб точит.

– Губа не дура, язык не лопата… Всё ты в мечтах живёшь, Иван! – Горестно сказал Михаил. – Не придёт Ольгерд – родственник он теперь Дмитрию. Дочь свою он замуж за Владимира выдал, а он брат Дмитрия. И Мамай московского князя любит – ханский ярлык ему отдал. Не придут они.

– А ты не гадай, Михаил, – придут, не придут! Всё равно по весне рать московская стоять под стенами Твери будет! Да смекай: без тысяцкого не будет у нее ополчения! Только дружина. Так что торопись, ежели ты сейчас весь пошлешь Ольгерду весточку, через месяц уже знать будешь, враг он тебе или друг! – решительно произнес Иван.

Михаил надолго задумался.

– Спасибо тебе, Иван, за вести. Хоть они не добрые. Но мне нужно подумать. Завтра решу, а пока выделю я тебе покои в хоромах своих. В тереме своём отдохни с дороги, да в баньке попарься…

– — – — – — – — – — – — – — —

Ввечеру, лежа на полоке в жарко натопленной бане, Вельяминов размышлял о том, каким образом он сможет расшевелить зажиревшего Михаила заставить вспомнить подвиги своей молодости.

Крепко сложенный бородатый холоп исправно хлестал приезжего боярина дубовым веничком, когда внезапно память унесла Ивана в то время, когда он был еще Ивашкой безусым, а отец его был знаменитым и влиятельным на Руси тысяцким. Как-то, вот точно так же, только лет тридцать назад, сидел отец в баньке с купцами ганзейскими. Те травили байки про страны заморские, про королей и бояр из стран далеко на западе, у самого великого моря-окияна.

И рассказывали они историю про рыцаря тамошнего, который сумел хитростью своей одного короля другому королю войну объявить. Ивашка тогда с ковшиком кваса около каменки стоял, чтобы по отцовской команде парку поддать. Да уши развесил, слушал, запоминал. Имя рыцаря он, конечно же, запамятовал, а вот хитрость его помнил.

Вельяминов приподнялся с полока и дружелюбно спросил у парильщика.

– Тебя как звать-то?

– Иваном.

– И меня Иваном. А скажи, Иван, есть ли у вас в Твери охотники, да такие, чтобы зверя хорошо били?

– Имеются, вестимо.

– Знаешь таких?

– Знаю, вестимо, – с той же интонацией ответил парильщик.

– А сможешь достать мне зайца? Чтобы непременно сегодня или завтра к утру?

– Какого такого зайца? – подивился холоп.

– Простого зайца, – начал терять терпение боярин.

– Серого, али белого? Большого али малого? С головой али потрошеного? – неспешно стал задавать вопросы банный Иван.

Стараясь не осерчать, Вельяминов терпеливо объяснил холопу, какого зайца он хочет видеть. Цвету любого, размера среднего или большого, обязательно с головой и лапами, не потрошеного.

– Достанем, вестимо, – уверенно закончил разговор банщик. И к утру принес зайца.

А к вечеру Михаил давал пир в честь московского гостя. Тверская земля издавна славилась своим хлебосольством. Гостей потчевали изращатыми калачами, пирогами с начинкой из мяса птицы с зеленью, капусты и брусники. На огромных тарелках красовалась соленая белуга, фаршированная вареными яйцами. В деревянных плошках влажно поблескивала икра. Конечно же, были здесь и рубленные овощи с мясом, а также любимые на Руси каши.

Гостей развлекали скоморохи, но Иван сидел опечаленный, не обращая внимания на всю эту суету. Несмотря на это, тверские бояре веселились вовсю. Особенно, когда в зал вкатили целую бочку наваристого меда.

Внезапно кто-то из пирующих обратил внимание на печаль тысяцкого, как его за глаза называли здесь, хоть чина такого Вельяминов еще не получил.

– А пошто это у нас московский гость закручинился? – Спросил кто-то.

Как водится в таких случаях, целых хор нетрезвых голосов поддержал вопрошающего. Иван весь вечер только этого и ждал, старательно изображая печаль. Собрав на себя все внимание, которое только возможно, он с напускной торжественностью произнес.

– Кручинюсь я потому, что есть у меня подарочек, да только не знаю, кому этот подарочек этот вручить…

Гости загалдели. «Князю, кому же еще!» «Гостям честным, каждому», – загомонили собравшиеся. Князь тверской тоже смотрел с явным интересом. Насладившись нарастающим любопытством, Вельяминов приказал слугам своим внести жареного зайца, которого предварительно поджарили еще до обеда. Подарок лежал на серебряном блюде и предусмотрительно накрыт крышкой. Взяв блюдо, Иван торжественно произнес:

– Здесь у меня самый трусливый зверь, которого только можно найти в здешних лесах.

С ловкостью фокусника крышка с блюда была снята, и гости увидели несчастное животное, принесенное вчера ивановым тезкой.

– Я хочу подарить этого зайца князю Тверскому Михаилу Александровичу! – громогласно объявил коварный московский гость.

Кто-то из гостей аж подавился. Возникший легкий ропот вознесся к самому потолку. Все замолчали. Внезапно побледневший князь спросил.

– Иван Васильевич, это же как понимать? С кем ты меня сравниваешь?

Он сделал паузу, и этим немедленно воспользовался Иван. Все свое красноречие, весь задор свой вложил он в яркую речь. Вспомнил он княжеского отца, который не щадя живота бился с Калитой, ханом Узбеком, и деда, Михаила Ярославовича, сгинувшего в Орде. Вспомнил он и битвы самого князя.

– Негоже отступать от дела, начатое дедами и отцами нашими! Посрамимся, ежели отречемся! – воскликнул он в завершение.

Внезапно он почувствовал возникшее среди гостей одобрение, и тайно выдохнул. Риск вызвать гнев тверичан был велик, но, кажется, он эту битву выиграл! Вдруг все заговорили. Тверские бояре, которые постарше, вспомнили былые сражения, а те, что помоложе, завидовали воинской славе, прошедшей мимо них. В этом всеобщем шуме, князь Михаил встал и произнес.

– Гости дорогие, князья, бояре тверские! Хотел я на Ивана Васильевича осерчать за дары его обидные, да подумалось, что прав он! Неужто мы, как зайцы будем сидеть по кустам, когда Дмитрий придет по весне дань с нас брать?

Все зашумели: «Не дадим!», «Не сробеем!», «Дани не давать!». В этом всеобщем военном угаре князь добавил.

– Стены наши крепкие, воины наши сильные! Сробеет Москва, отступится! Завтра же пошлю послов к Ольгерду, свояку моему. Пусть сбирает своих литовцев. К Мамаю пошлю гонцов – пусть идет на Москву с ратью татарской. Возьмем Дмитрия в железные клещи!

Ответом ему был всеобщий рев воинственного тверского боярства. Долго еще гости допивали бочонок меда, вспоминали минувшие дни, полные сражений и побед.

А утром полетели стремительно вестники к Ольгерду Литовскому, с просьбой подсобить в войне с Москвой. Тверские бояре же доставали из сундуков ратные кольчуги, щиты со старинными гербами, варяжские топоры и мечи.

– — – — – — – — – — – — – — – —

Поутру князь Михаил проснулся не в самом хорошем расположении духа. Вчера, под влиянием какой-то злой силы он готов был идти и сражаться, но сегодня ему хотелось полежать в постели, вкусно покушать – да что угодно, но только не воевать…

Но, делать нечего, пришлось созывать дворовых с приказом принести боевое облачение. В первую очередь следовало проверить состояние собственно княжьей кольчуги, да меча. Холопы споро принесли требуемое. Князь, с помощью помощников надел подкольчужную рубаху, затем стал натягивать тяжеленную россыпь хитро переплетенных колец. И тут его ждало горькое разочарование: изрядно раздобревшее тело не хотело влезать в кольчугу, в которую Михаил с легкостью помещался в молодости.

– Тяни, стервец, – понукал он крепкого парня, изо всех сил старающегося натянуть кольчужное полотно на огромное брюхо князя.

– Не лезет, княже, не гневись, – пряча улыбку, отвечал тот.

– Сей же час втянусь. Давай!

Холопы тужились, но дело не шло. Решено было военные приготовления отложить до приведения княжеского тела в боевой вид. Для этого Михаил придумал поститься всю зиму.

– В первую седмицу поститься буду один день. Во вторую – два дня. В третью – три. А в четвертую ни крошки не возьму! – Решительно вышагивал князь по большому залу, где пировал да принимал гостей. – Сегодня, сейчас же начну! До вечера ничего не буду есть, токмо пить!

В зал осторожно заглянули слуги. Их беспокоило, что князь с утра ничего не ел. Обычно за таким поведением следовал взрыв княжьего голодного гнева.

– ЗаУтрок уж поспел, княже, подавать?

– А что там?

– Каша пшеничная, с маслом коровьим, с мясцом. Репа пареная, с вечера в печи томилась. Яички вареные, с солью, с лучком зеленым.

– А запивать чем?

– Кисель сладкий, да яблочки к нему.

Михаил произвел короткую внутреннюю борьбу, в которой проиграл.

– Неси. Завтра поститься буду…

Впрочем, и завтра он не постился. Ожидание войны, волнения заставляли Михаила есть еще больше. В конце концов, кольчугу просто увеличили, добавив колец по бокам.

Военные приготовления шли своим чередом. Тверь собирала боярские дружины. Были предприняты две осторожные вылазки на Торжок и Углич. Но активных действий Михаил не предпринимал, ждал ответа от Ольгерда.

Под конец года, в последние дни сеченя, или как его называли по-церковному – февраля, пришли гонцы от Ольгерда. В изящной манере старый литовский князь отказал своему родичу в военной поддержке. Гонцы от Мамая еще и не появлялись.

Михаил в сильном волнении, съев вдвое больше обычного, позвал к себе Ивана Вельяминова. За это время московский гость стал главным наперсником князя, нашептывателем, правой рукой.

– Что ж делать-то теперь? – В отчаянии спрашивал князь. – Если и Мамай откажет, то не сносить мне головы. В Москве, доносят мне, рать собирается, втрое больше моей!

– Не откажет Мамай!

– Пошто знаешь? – Нахмурился Михаил.

– Сам к нему поеду!

– Не боишься? В Орде столько князей русских да бояр сгинули. – Михаилу еще помнились рассказы о том, как пытали да погубили в бескрайних степях по приказу хана Узбека его прадеда, Михаила Ярославовича.

– Тебе, князь, служу. И голову положить готов. В аккурат после фёдоровой недели поеду в Орду. Вернусь с Ярлыком на великое княжение для тебя и веревкой для Дмитрия! – Cпокойно произнес Иван. – Только, князь, устоишь ли, когда московская рать под стенами твоими соберется?

– Устою. Только поспешай. До лета привези Ярлык, да приведи подмогу от Мамая. С ними москвичей одолеем! – Убежденно произнес тверской князь.

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — —

В столице московского княжества меж тем велись приготовления к походу. Его организацию взял на себя новый главный воевода Боброк-Волынский. Старый вояка всю жизнь свою сражался бок о бок с литовским князем Кейстутом против немецких рыцарей, что полтораста лет назад обосновались в Прибалтике, и имел немалый опыт в такого рода делах.

Изначальной целью немцев было несение слова Божьего к востоку от Священной Римской империи, но по прошествии многих лет она поменялась, и теперь рыцарский Тевтонский орден превратился в обычное средневековое государство, постоянно терзающее своих соседей. Немцы были опасными воинами, сражающимися толково, мудро, расчетливо. В войне с такими врагами учишься быстрее, и к своим годам в запасе у Боброка имелось множество хитрых ратных приемов. Это выгодно отличало его от командиров московского воинства, которое годами варилось в междуусобных войнах с русскими князьями.

Первым делом взялся воевода за покорм, то есть снабжение московской рати. Из серебра, которое не отправилось в виде дани в Орду в этом году, активно чеканили новые монеты – называемые по-татарски деньгами. На них скупалось зерно и сено. Этими запасами засыпались доверху амбары. В погреба свозилось масло, вяленое мясо, сушеные ягоды и грибы. Шла покупка тягловых лошадей и боевых коней и жеребцов. Вся Москва напоминала огромное торжище, где единственным покупателем был Боброк. Нескончаемой вереницей в столицу шли обозы с провизией, да в ней и оставались, так как обозы тоже приобретались на нужды войны.

Обычное, в сущности, для современного понимания, мероприятие вызывало массу недовольства среди некоторых бояр. Их можно было понять. Столетиями на Руси вражеские и свои армии кормились за счет несчастного местного населения. Простые жители рассматривались лишь в качестве бесплатных поставщиков продовольствия. Там, где проходили княжеские дружины, оставались лишь разоренные села и города.

Подобный подход к ведению войны обуславливался малым размером дружин и особенным отношением к простому люду. Князья и бояре рассматривали народ как завоеванное, покоренное население, ограбить и обездолить которое считалось вроде как за военную доблесть.

– Боброк-то наш, дурень знатный! Овсом решил воевать! Он что, Тверь накормить вздумал? Тверичи только спасибо скажут, в ножки поклонятся: «Спасибо тебе, добрый воевода, что накормил, да напоил!» – Трепались знатные бояре между собой. Но находились и те, кто помнил еще по рассказам отцов неудачные походы, в которых голод косил ратников поболе врагов.

– Ты уж помолчи! А то, как рот откроешь, так дурь сразу видать. Война не только саблями ведётся, но и едой. Дед нынешнего тверского князя, Михаил Ярославович, Новгород хотел воевать. Рать собрал, а покорма не сготовил. Да половина воинов в походе от голода померло! Наш-то обо всем думает! И про людей, и про лошадей! Это, значит, голова у него варит, как надо. Ты лучше к нему иди, да примечай всё, учись уму-разуму, – говорили люди поумнее.

Боброк меж тем, не обращая внимание на пересуды, заготовил огромный запас провизии на пять тысяч воинов и десять тысяч людей из вспомогательных сил. Поход планировался на три летних месяца. Каждому воину определялось в день две гривны зерна, гривна мяса, а также овощи. Люди в походе съедали тысячу пудов зерна, да полтысячи пудов мяса в день! А лошади, число коих доходило до двадцати тысяч, съедали в три раза больше! Хорошо, они хоть мяса не ели… Для такого количества провизии потребовалось бы десять тысяч телег. Обоз, если бы он и был, то стал бы такой огромный, что, выйди он в поход, занимал вместе со всей ратью полтораста верст, что было как раз равно расстоянию от Москвы до Твери!

Конечно, можно было бы и не заниматься всем этим беспокойным хозяйством. Собственно, полководцы в то время опирались в военном деле на Божье провидение. Они заботились больше о том, как победить врага в жаркой сече, а припасы доставали, как Бог пошлет. Отобьют обоз вражеский – вот и еда. Захватят город – вот и праздник. Но новый московский воевода больше полагался на старинную русскую пословицу – «на Бога надейся, а сам не плошай». Меньше всего ему хотелось, чтобы его войско погубил воевода Голод. Поэтому часами просиживал в горнице, совещаясь с обозными командирами, купцами, зажитниками…

В деле этом выявились ему неожиданные помощники: бойкие монахи Чудова монастыря. Два брата, Еремей да Вениамин, очень уж были смекалисты на счет. Смастерили даже рамку из проволоки, что на кольчуги идет. На проволоку костяшки нанизали. Да лихо подсчет ведут, кому сколько еды в походе полагается. Одному князю на прокорм дружины больше надо, другому меньше. Да и тягловая сила разная в войске – боевых, крупных коней кормить следует пшеном белояровым, а для походной лошади – корм полегче, чтобы бежала споро. А простых лошадей упряжных и вовсе сеном да овсом кормить следует…

А еще планы братья пишут, как еду к войску доставить. Еда-то ведь вся сразу не понадобится, ее понемногу подвозить надо. И снова считают: к такому-то числу войско на Тверь выйдет, к такому-то числу обоз подойдет. А в обозе том – такое-то количество хлеба, зерна, соли, овощей, меду. Да на запас войску нужны гвозди, железо, оружие, подковы, упряжь… А за ним – новый обоз. А к обозу – охрана, чтобы люди лихие его не разграбили. Все братья учитывают, все в книги толстые записывают.

А вскорости и вовсе они смекнули, что негоже воду, что в зерне да хлебе водится, с собой таскать. И немедленно по приказу Боброка сотни людей из посадских, занялись заготовкой сухарей, сушеного мяса, лука, моркови. Для каждой дружины запасали свои огромные котлы, и прочую утварь.

Во всей это хозяйственной кутерьме не забывал воевода и про подготовку осады. Стены Тверские новые, крепкие. Поэтому из Литвы привез он с собой мастеровых. Те науку осадную шибко хорошо знали, на замках рыцарских ее отработали. Да науку ту московским работникам передавали. По весне выросли перед белыми стенами Москвы башни осадные, не хуже литовских. А на них уже повелел Боброк ратникам учиться стены перелезать, чтобы города быстро, да с малыми потерями брать. К лету башни разберут, и частями особыми, что похитрее, к Твери подвезут. А что попроще – так в рощах около Твери нарубят.

Горят горны в кузнях днями и ночами. Куются мечи, наконечники копий и стрел. Куют кузнецы огромный насокольник – тот, что на сокола впереди надевается. Крепкий таран будет у московской рати.

Все учитывает Боброк, не спит почти. Но и этого ему мало. Испросил он у князя дозволения собрать сотню воинов крепких, младших сынов из боярских родов победнее. Разместил их в домах посадских, за стенами, в Зарядье. Каждый день, в мороз, они на реку бегают, в рубахах одних. Купаются в проруби, камни тягают, да на льду состязаются. То в бое кулачном, то на мечах деревянных, а то и во всем ратном снаряжении. Прокорм воевода завел им точь-в-точь, как принято у рыцарей из орденов монашеских. Мясо дозволялось есть только три раза в неделю, а в основном – овощи, зелень всякую, да хлеб. А пить только воду простую, да молоко. И в баню они каждый день париться ходят.

Поначалу москвичи, что поглупее, смеялись над ратниками, да потом дивились, какие молодцы у Боброка получились! Через четыре месяца каждый мог камень трехпудовый на сто шагов пронести, десять верст пробежать, и не запыхаться, коня бойкого одной дланью усмирить. В полном ратном снаряжении по три часа биться! Кольчуги им знатные сковали, калантыри с бляхами золочеными! Коней холощенных, послушных, для военного дела годных, для них сам воевода выбирал.

Неспроста дивились люди на действо это. Возможно, именно здесь, под восхищенными взорами москвичей, рождалась тактика ведения войны, которая позволит в ближайшие двести лет в десятки раз увеличить территорию маленького Московского княжества, превратив ее в огромное Русское царство.

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — —

Много, много серебра забирает война. Каждый день Боброк у князя новых денег просит. Понимает его Дмитрий. Достает из казны своей бездонной все новые и новые богатства.

Достаточно денег у Москвы. Сто лет копит. Еще при прадеде нынешнего князя, Даниле Александровиче, младшем сыне Александра Невского, начало маленькое княжество собирать дань со всей Руси, да в Орду отправлять. Был для этого и титул у московского князя соответствующий – гурхан, что значит ханский зять. Титул почетный, почти равный ханским, разве что только право на то, чтобы занять престол ордынский – не давал. Для этого надо было иметь в роду кровь чингизидову.

Собирает Москва сто лет дань с Руси для монголов, да себе немного оставляет. С каждым разом все больше и больше. При Дмитрии Ивановиче московские владения приносили богатств разных на десятки тысяч серебряных рублей ежегодно. Да не легких стограммовых литовских рублей, а полновесных, вдвое тяжелее, новгородских. Из них в Орду, к темнику Мамаю, шло лишь пять тысяч. А остальное Дмитрию в казну отправлялось.

Вот на звон этих рублей стекаются к Москве люди со всей Руси. Пухнет, растет столица. Посад, что за стеной городской, за десять лет впятеро вырос. Да и новые стены теперь у Москвы – загляденье. Из крепкого, белого кирпича. Но едут в белокаменную не только мастеровые, купцы и прочий достойный люд. Едут люди лихие, корыстные.

Ближе к концу зимы, с высокого берега реки наблюдали любопытные горожане за состязаниями боброковской сотни. В те давние времена развлечений было немного, а люди потеху любят. Смотрели даже на казни, позорные наказания. А здесь – тоже есть на что поглядеть: добрые молодцы, крепкие, заголенные, в силе состязаются, да в ловкости. Во время борьбы горожане криками бойцов поддерживают, об заклад бьются.

А среди толпы люди неприметные шныряют. С простофиль кошельки, украшения срезают. Работают быстро, умело, нагло. Знают: стоит за них атаман Соловей. Давно из лесов он в город перебрался вместе с ватагой своей, за звоном монет они идут. Любой кошелек, ловко срезанный у зазевавшегося москвича, через пять рук перекочевывает в казну воровскую, общую. В глубине посада, на кривых улочках, в тайнике лежит разбойничий схрон.

Давно уж не гуляют лихие его ребята. Некогда, дел невпроворот. Столько еще неограбленного в Москве! Но мало атаману серебра от простого люда, с них много не возьмешь. Сам он в избе темной сидит, темные дела задумывает. И решился он на дело большое, дело всей жизни…

– Сколько сегодня? – Кратко опрашивает он вестовых своих.

– Белого с полфунта, атаман. Да цепочки всякие, кольца.

– Мало, мало. Вся Москва от монет новых пухнет, а вы достать их не можете? – удивляется главарь разбойников.

– Все деньги у князя, – оправдываются те.

– То-то и оно! – со значением произносит Соловей.

Догадываются люди его, что он задумал. Казну княжью ограбить! Самого большого медведя на Руси взять. Как князь на Тверь пойдет, в граде мало охраны останется. Вот и трудятся разбойники, не покладая рук, день и ночь. Надо к людям из палат княжеских тропку навести, кого серебром сманить, кого зельем пряным подпоить. Надо подводы подготовить, чтобы с добром княжеским суметь уйти. Да взломщиков подготовить умелых.

По части взлома есть у атамана человек толковый. Балалаечник, по имени Митяй, а по прозвищу воровскому – Треньк. Пальцы у него тонкие, гибкие. Любой хитрый замок откроет. А в учениках у него ходит гусляр бывший, по прозвищу Бренк. На эту парочку крепко надеется Соловей. «Треньк-бреньк, и откроем закрома княжи!» – Так вкраце описывает план свой атаман. Не по нраву только, что Бренк молодой без охоты на грабеж идет. Не то боится, не то воровской закон не принимает.

– Почто, Михаил, печалишься? Может, не по нраву тебе наша затея? – Строго спрашивает Соловей.

– Не мне судить. Ватага твоя меня от голодной смерти спасла, мне тебе служить. Слово я дал, слово сдержу, – отвечает Михаил кротко.

– Слова мне твоего мало. Хочу, чтобы сам ты хотел на казну идти.

– А что в том проку? Все одно, грабеж, дело неправедное.

– Взять казну княжескую – дело праведное. Мы ж награбленное грабим. Каждый год всю Русь трясут поборами да налогами. В одно место свозят. Уж столько нахапали, девать некуда. На золотых блюдах едят, на золоте спят, на золоте сидят! Сказывают, даже нужник у князя весь из чистого золота! Вся Русь нищая сидит, чтобы один человек, да семья, да слуги его верные на золоте по нужде ходила! А мы это золото людям простым отдаем, награбленное возвращаем!

– Просто ты говоришь, атаман, понятно. Но как-то неспокойно мне. Дело все же лихое, разбойное…

– Ох, помолчи, Бренк! Дело твое нехитрое – у Тренька науку перенимать, да в работе подсоблять. Как на дело наше праведное пойдем, все свои тревоги оставь здесь. Мне твои пальцы гибкие нужны, да голова светлая. Так что сомнения отбрось, да готовься летом, как князь с дружиной из города отбудет, вскрыть московскую кубышку!

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

Опосля тяжких задушевных разговоров с атаманом Михаил в задумчивости вышел из воровского притона и, поминутно оглядываясь, отправился мимо московского посада в далёкий пригород Мытищи, где обитал со своей большой родней. Он был старшим ребенком в семье кузнеца. Отец его, именем Андрей, был человек справный, ответственный, работящий, рано состарившийся от непосильной работы. Он уже с трудом справлялся со своими обязанностями, но, тем не менее, тяжкий труд не тяготил и даже радовал. Волновал лишь вопрос, найти пропитание для двоих малых дочек. Беспокоить стал последнее время и старший сын, который, по его мнению, связался с нехорошими людьми.

Михаил нашёл отца в кузне, где он, по обыкновению, раздувал огонь. Оглянувшись на сына, рыжеволосый широкоплечий кузнец вытер руки о закопченный фартук и жестом пригласил его присесть. Он помолчал некоторое время, словно собираясь с мыслями, затем сказал.

– Вот что сынок. Чую, что не к добру твои шашни с новыми друзьями. Кто они такие, чем занимаются – я не ведаю. Да только чует моё сердце, что всё это добром не кончится. Взялся бы ты за ум, сынок.

– Взяться за ум? – Михаил внезапно разъярился, что было для него несвойственно.

– Взяться за ум? – Повторил он, повышая голос на отца. – Что ты называешь взяться за ум? Целыми днями махать кувалдой как ты? Больно много денег ты сработал! Сколько ты получил за ту бронь, что два месяца ковал? Сколько беленьких там было? Да этого серебра у князя под ногами валяется – горы несчитанные! А он их не поднимет, лень нагибаться. И боярин любой в день проедает больше, чем ты за месяц руками намахаешь! А что впереди у тебя? Вся жизнь беспросветная будет, пока не состаришься! И всего делов у тебя – в свою кузню меня затащить, чтобы я, так же как ты, всю жизнь на горб себе зарабатывал? Есть и другая жизнь за стенами твоей кузни! В этой жизни пьют сладко, едят вкусно, веселятся, так что дым коромыслом идёт! Вот с такими людьми сейчас знаюсь. А деньги они у бояр берут, что на крови народной наживаются. Своё заберём у них, народное! И не воровство это никакое, а справедливость. И зря ты говоришь, что не в деньгах счастье, в них оно как раз и есть! И не вставай ты так грозно, не малый ребятенок, чтобы меня ремнем охаживать! Своя у меня голова на плечах, и сам я буду золото зарабатывать и семьей нашей делиться! Спасибо мне ещё скажешь!

С этими словами, которые он почти выкрикнул, Михаил опрометью выскочил из кузни, решив домой не возвращаться до тех пор, пока не разбогатеет.

Когда он пробегал мимо артели мужиков, облаченных в серые залатанные рубахи, его внезапно окликнул молодой парень.

– Эй Михась, здорово! Ты что смурной такой?

– Привет, Антипа. Да вот, с отцом повздорил, – смущенно пояснил Михаил.

– А чего так? Он у тебя во какой добрый!

– Да не хочу я в кузне работать.

– Так иди к нам, в артель. Мы уже пятый сруб ставим. Я вот себе уже и сапоги кожаные справил. А ты все в драном ходишь…

Михаил хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Он только махнул рукой и ушел не оглядываясь.

– Михась да ты чего? Не обижайся, возвращайся к нам! – Кричал вслед его друг.

Затем добавил в полголоса, обращаясь к артельщикам: «Вот ведь горемыка – ищет рукавицы, а они за поясом».

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

Тяжелым был разговор Ивана с князем тверским. Но еще тяжелее была задача, что стояла теперь перед Вельяминовым. Предстоял долгий путь в Орду и сложные переговоры с темником Мамаем. Вечером, перед отъездом, как водится испокон веку на Руси, отправился он попарить свои косточки, возможно, напоследок.

Русские банщики – они люди особые, лекари душ. Снимают с головы мысли тяжкие, да селят в них светлые. Вот и Иван нашел своего лекаря, своего тезку, что парил его по приезду в Тверь. Часто они общались, и уже почти сроднились за это время.

После бани оба Ивана в коротких портках, что называют на Руси исподним, сидели на пороге и разговаривали

– А скажи мне, Иван, – спросил Вельяминов, – Для чего ты живёшь?

– В бане парить, – просто ответил банщик.

– Ну, это понятно. А вообще, для чего?

Иван задумался.

– А просто жить. Радоваться летом солнцу, зимой снегу…

– Ну, это как-то слишком просто.

– А зачем сложно? Живем мало, суету множим. Всё спешим куда-то что-то успеть. А все в одном месте окажемся.

Они помолчали. Говорить не хотелось после таких слов.

– Эх… – Сказал горестно Вельяминов. – Вот такая жизнь.

– Не грусти, боярин. Таким как ты, не сочти за обиду, говорят – вожжа под хвост попала. Не хотят они спокойно жить, да и не могут. И ты не противься. Не можешь спокойно жить – не живи спокойно. Может что-то и наживёшь.

После этого разговора боярин долго лежал в своей постели, не мог уснуть, смотрел в потолок. Затем вздохнул и произнес сакраментальное: «Утро вечера мудренее». И крепко заснул.

Утро, действительно, принесло новые силы. Скоро собиралось посольство князя Михаила в Орду. Пятого марта, оставив завещания, простившись с женами и детьми, поехали на юг вместе с Иваном два десятка бояр да дружинников. Взяли с собой, как водится, дары богатые, чтобы задобрить Мамая, на помощь которого тверской князь особо рассчитывал. Добирались окольными путями, чтобы не встретиться с московскими заставами. Бог миловал на этот раз, добрались без происшествий, хоть пришлось проделать немалый путь в три тысячи верст.

До города Замыка в низовьях Днепра, который был в те годы ставкой ордынских темников, посольство добралось лишь к началу лета.

Уже более десяти лет здесь полновластным хозяином был беклярбек Мамай, человек умный, решительный, добравшийся до вершин власти лишь своими силами. Здесь была его родина, здесь находились преданные ему тумены.

Замык – град, уже не существующий. Никто не может рассказать, где, на каком месте лежал большой прежде город, с мощеными улицами, десятками мечетей, каменной крепостной стеной с башнями. Лишь живут, и по сей день, предания среди местных казаков о Мамаевом лежбище. О месте, откуда исходила на Русь великая напасть. Куда шла дань с русских и литовских земель. Куда приезжали князья русские на поклон просить милостей и ярлыков от гордых властителей Азии. Бывал тут и князь Дмитрий, и князь Михаил. Оба получали ярлыки на великое княжение от самого Мамая.

Здесь был центр торговли с Европой и Азией. Через Замык шли караваны с перцем, шелками на запад, в Крым, чтобы, погрузившись на суда гэнуэзских купцов, оказаться в Европе. Словом, Замык был настоящей столицей Белой и Синей Орд.

Здесь жил и послушный хан, поставленный во главе государства Мамаем. Рад Мамай сам стать ханом, да нет в нем крови чингизидовой, не может он Орду возглавить. Вот и приходится ему от лица ставленника своего править. После смерти хана Абдуллаха, посадил он на трон сына его, восьмилетнего хана Булака. За четыре года мальчишка подрос, но в дела не вмешивается, только ханской печатью заверяет указы Мамаевы.

Стараниями летописцев и путешественников в ставки великих ханов у современного человека может создаться впечатление, что Орда в то время представляла собой сборище диких и необузданных в своих желаниях людей, руководствующихся еще более дикими законами. Но при беспристрастном взгляде становится очевидным, что дикости в степных государствах того периода было не больше и не меньше, чем в странах, лежащих западнее или восточнее. Отношение к рабам, пленникам и чужестранцам было ужасным по нынешним гуманным понятиям, но такова была суровая реальность, в которой существовали наши герои. Они родились в ней, жили и умирали, не тяготясь сложностью жизни. Возможно, в будущем, наши собственные нравственные законы покажутся не менее дикими, чем нравы средневековья.

Сложно добиться разговора посольства с великим темником. Дел у него много, но для тверцев всегда время находится. Пришли гости во дворец: как водится, прошли меж очистительных огней. На порог, не дай Бог, не наступили, стоят тихо, молчат. Хан малолетний в халате парчовом и мехах, на троне царском сидит. Глазки у хана маленькие, пустые. За толстыми щеками их и не видать. Сидит, пастилу гнилыми зубами жует, пальцы облизывает.

Мамай рядом примостился, в халате попроще, на троне поменьше. В молодости его лицо было красивым и одним своим видом источало решительность и бесстрашие. За ним хотелось следовать, и в те времена он уже был большим человеком – мирзой при хане Узбеке. Смелый воин неспешно карабкался на вершину власти, пока внезапная грызня ханов не закинула его на самый верх. С тех пор держит он власть в Орде, ведя нескончаемые войны с претендентами на ханский престол. Годы борьбы и интриг изменили его красивое лицо. Глаза приобрели вечный хитрый прищур, за которым пряталась затаенная безжалостность. Речи его стали сладкими, а дела жестокими.

Выслушал беклярбек Ивана. Обещал ответ позже дать. А какой тут ответ дашь? Загордилась Москва. Впервые за столько лет дань не прислала! Если сейчас не наказать, все русские князья загордятся. Наказать гордецов надобно. Чтобы остальным неповадно.

Недолго думал хан – недели две. Снова тверцев в гости зовет. Ответ дает.

– Хан Булак дает Ярлык Великому князю тверскому Михаилу Александровичу, – молвит от лица Мамая нойон его, старый и преданный Ачи Ходжа. – Дает войско, с которым мы пойдем на Москву. Город возьмем, дань привезем.

До середины лета готовил Ачи Ходжа поход на Русь. Уже взошли высоко хлеба на плодородных южных равнинах, когда татарское войско двинулось нахоженной тропой на север – грабить, жечь истерзанную Русь.

– — – — – — – — – — – — – — – — – — —

А что же происходило в это время на севере? Всю зиму и весну сбиралось московское войско. Поздней весной потянулись в Москву дружины князей удельных, с припасами. Дивились на башни осадные, на запасы военные, да на витязей боброковских…

Словно на крыльях, пришла в середине лета весть о том, что Мамай вновь отдал Ярлык тверскому князю. Медлить было нельзя. Поэтому на Тверь двинулись раньше, чем войско Ачи Ходжи. Но общий сбор московской рати состоялся лишь через месяц, на Волоке Ламском. Отсюда начался первый поход объединенных сил Северо-Западной Руси к своему освобождению.