Читать книгу Скитания Кота - Юрий Вячеславович Ситников - Страница 2

Лес

Показался ленивый рассвет.

Кот выбежал на дорогу, оставив позади вспаханное поле с промерзшими комьями черной земли. Боязливо озираясь по сторонам, он посеменил вдоль черно-белого бордюра. Идти было легче, чем по нарезанным на поле гребням. Но на дороге существуют определенные риски, машина может появиться из ниоткуда, внезапно; а впопыхах и растеряться недолго: метнешься не туда – и окажешься под колесами.

Гудит. Мотор гудит! Кот задергал ушами – точно, машина едет. Пришлось перебежать дорогу, спуститься по пологому склону с желтеющими островками жухлой травы, покрытой инеем, перепрыгнуть через неглубокий ров, очутившись на том же поле, только по другую сторону от дороги.

А здесь опять знакомые черные гребни, заледенелые и неприступные, и идти по ним (не говоря уже о беге) неудобно – лапы срываются, приходится передвигаться прыжками, как зайцу. Смешно, наверное, со стороны выглядит, но ему не до смеха, он опять стал бездомным, уязвимым перед лицом необъятной свободы.

Вот она, свобода – почти что вселенная, раскинулась до самого горизонта, её слишком много, а вот он, Кот – песчинка в сравнении с масштабами вселенной. Прыгает с гребня на гребень, когда оступится, когда упадет, и ненавистна ему свобода со всеми своими привилегиями. Отберите у Кота свободу, заточите его в четыре стены, но чтобы рядом были хозяева – семья – и станет он самым свободным животным из всех живущих. Кто готов пойти на такой бартер, отзовитесь!

Вскоре Кот дошел до леса. Лес шумел, раскланиваясь в любезном приглашении. Несмотря на ранний час, он был наполнен необыкновенными звуками, а запахи, витавшие всюду, казались чарующими, новыми и зовущими.

Холодный ветер, путаясь в длинных и таких уродливых, без листвы ветвях, трещал от негодования, и потом свистел и качал деревья, заставляя поскрипывать могучие шершавые стволы, поражавшие воображение потрясающим величием. Стволы как живые колонны, тянулись все выше и выше, и наконец достигали такой несокрушимой мощи, что царапали острыми макушками угрюмое серое небо, опустившееся этим утром низко-низко и почти слившись с нагим лесом.

Под лапами похрустывала листва, а там где сошел иней, листва шуршала, источая букет сладковатых запахов, не совсем приятных, но, бесспорно, интересных, ранее неизведанных. Многие кочки пахли весьма недурно, чем-то съестным, и пару раз Кот начинал их подкапывать, обходя с разных сторон и принюхиваясь. Чем тут может пахнуть, одна несъедобная листва, промерзшая трава и земля. А ведь пахнет же. Вкусно пахнет. Значит, надо раскапывать дальше, не останавливаться.

Вот и лапы уже перепачканы, и кочка раскопана, и струя хорошего запаха сильнее бьет в нос, а съестного не видно. Повинуясь инстинкту, Кот продолжал копать, появилась первая ямка, затем вторая, запах вскружил голову – пахло мышью. Невероятно, меньше всего он ожидал почуять в лесу запах грызуна: по наивности Кот полагал, те живут исключительно на дачах и в больших городах. Но нет, пахнет же сейчас здесь мышью. Определенно мышью!

Кот работал лапами все быстрее и быстрее, чувствовал, цель близка, надо поднапрячься – и удастся позавтракать шустрым зверьком.

Заостренная морда маленькой мыши показалась из разрытой норы в момент наивысшего кошачьего азарта. Вот она – лови! Мышь выскочила из норы, добежала до пня, хотела юркнуть в кучу листьев и даже зрительно наметила траекторию побега, но сегодня был не её день. Кот оказался проворнее. А мышь была очень даже вкусной, вкуснее дачной, что не могло не придать бодрости духа.

Можно сказать, Коту повезло, он наткнулся на неглубокую защитную мышиную нору, в которой отдыхала молодая неопытная мышь. В большинстве случаев такие норы не имеют кладовых камер и у них есть всего одно входное отверстие. В защитных норах мыши отдыхают, прячутся от хищных птиц, но в случае с лестными животными, кто не прочь полакомиться грызунами, защитные норы, увы, малоэффективны. Их удается ловко разрыть сильными лапами, и участь добычи предрешена. Другое дело – сложные норы, там и отнорков несколько, и глубже они намного, и надежней. Но не об этом сейчас речь, позавтракал Кот мышью – и хорошо.

Побродив какое-то время вблизи разрытой норы (а вдруг снова повезет?), разворошив для порядка лапой листья у трухлявого пня и сжевав невкусную вялую травинку, Кот рысцой побежал вглубь леса, ощутив призыв, беззвучно влекущий куда-то.

Не побоялся, не счел для себя опасной прогулку между высокими стонущими исполинами, с уродливыми переплетающимися друг с другом ветвями, потерявшими свою привлекательность после обильного листопада. И пусть скрипят стволы с отмершей отваливающейся корой, пусть повизгивает ветер, и кто-то незримый поблизости издает рокочущие звуки, а вдалеке слышен стук, беспокойный и резкий.

И птицы кричат совсем не по-городскому, ведь это лесные птицы, и сорока надрывается «Чакр-чакр!», а ей вторит осторожный глухарь, «Тэкэ-тэке!», устроившись на нижней ветке молодого дуба. И завывает самец серой неясыти, его длинное глуховатое «Ууу-х, ууу-х!» слышно за несколько километров. А фоном этой лесной переклички служит многократное заунылое «Ку-ку, ку-ку!».

Лес живет насыщенной жизнью, и Кот идет по лесу и уже не свернет с пути. Позади остались горечь и страх, ему необходимо убежать подальше от места, где судьба столкнула его с обезьяной Чолей (хорошим, добрым другом), а потом бесцеремонно разрушила не только эту дружбу, но и шаткий мирок счастья, созданный для себя Котом в доме Шварцев.

Лес встретил его по-особому, очаровал, заставив проникнуться соблазнительным духом гостеприимства, этим и подкупил, усыпив кошачью бдительность.

К середине дня на пути все чаще стали появляться преграды: на холодной земле, устланной мокрой преющей хвоей и плесневелыми листьями, лежали выкорчеванные с корнем деревья. Израненные, покрытые густым серым лишайником и мхом стволы с поломанными ветками и торчащими в разные стороны сучьями, казались Коту живыми существами.

Вот они, изуродованные колючие великаны, лежат неподвижно, затаившись до поры до времени, и тихо дышат. Делают вдох, тяжелый, по-стариковски боязливый, и потрескивают от тихого вдоха тонкие веточки, а потом следует мощный выход, и ветки начинают трепыхаться сильнее, бьются, словно в агонии. Это ветер заставляет «дышать» мертвые деревья.

Он проносится над лесом, будоража каждую травинку, не оставаясь равнодушным ни к живым, ни к мертвым. Ветер в лесу чувствует себя властелином, здесь все в его власти, и он шныряет туда-сюда, вороша палую листву, качая ветки, заставляя подчиняться своей силе даже неприступные на вид высокие живые пики. Торжествующий ветер врывается из ниоткуда, вдыхает в лес жизнь, и поднимается высоко в небо, и кружит там, набираясь опыта, на раскинувшихся воздушных просторах. Затем стрелой падает вниз. И снова будоражит лес, и снова смешивает его многочисленные запахи, и пронзает насквозь лесное кладбище – бурелом – заставляя мертвые полусгнившие стволы, ставшие отличным местом зимовки жукам и личинкам, дышать тяжело и по-стариковски боязливо.

Запрыгнув на мшистый пень Кот подозрительно принюхался. Пахнет плесенью – неудивительно, но, что интересно, слабо ощущается и другой, уже съестной запах. Не иначе совсем недавно по пню пробегала мышь? А что толку гадать, сытнее от этого не станет. Но из бурелома надо выбираться.

Пришлось проявить смекалку: там подлезть, тут перепрыгнуть, перешагнуть, перелезть, а бурелом не кончается. Лес шумит, и теперь шум воспринимается насмешкой, исчезло первоначальное гостеприимство, а может, его и не было совсем, а тот порыв, вселяющий надежду, оказался обыкновенным самообманом. Лес превратился в ловушку. Вот это да! Даже в городе, в суматошном, сумасшедшем и страшном городе, где все непонятно и идет бесконечная борьба за выживание, Кот ощущал себя намного спокойней.

Бурелом остался позади, когда лес накрыли сумерки. Именно тогда Коту удалось поймать раненую овсянку. Он заприметил её на опушке: неестественно растопырив крылья, птаха отчаянно пыталась взлететь на ветку. Каждый раз, оторвавшись от земли и быстро-быстро взмахивая одним крылом (второе почти не двигалось), овсянка взлетала метра на полтора, совершала в полете нелепый кульбит, камнем падая вниз.

Поймать несчастную овсянку труда не составило, сломанное крыло обрекало птицу на верную гибель. Овсянка и не сопротивлялась, чирикнула что-то перед самым концом и затихла. Кот съел её целиком, оставив на жухлой траве кучку перьев. Вроде вкусная овсянка, до конца он так и не понял. Мала оказалась птичка, на один зубок, что называется, не распробовал. Но идти после трапезы стало легче, веселее, правда, когда стемнело окончательно, пришлось замедлить шаг, ища место для безопасного ночлега.

Неглубокий овражек, засыпанный листвой и сухими ветками, показался Коту наиболее подходящим местом если не для сна, то хотя бы для ночного бдения.

Ночной лес – предательство дня, заманившего Кота в эти дебри, подарившего надежду (точнее, не посмевшего её отнять), а под конец бросившего на произвол судьбы. И нет здесь пощады.

Ночью в лесу преобладает только один запах – запах безысходности. Он напорист и убедителен. Он кристально чист и прозрачен, но все-таки это безысходность, и чем глубже и настойчивей её вдыхаешь, тем сильнее она начинает ломать тебя изнутри.

Ночной лес – купол черного цирка. Здесь есть хозяева, есть гости, они же зрители, и для них (все самое лучшее зрителю) с наступлением темноты начинают давать представление.

Внимание! Парад-алле!

Лес загудел, властный ветер жаждет аплодисментов, оттого и неистовствует. И мало ему скрипа и треска, мало мечущихся в беспорядке звуков, мало напора и безудержного порыва, ветер неукротим, он требует атмосферы всеобщего хаоса.

Парад-алле продолжается!

Ветер набирает обороты, ночные птицы, те, что во мраке начинают активную жизнь и участвуют в представлении, подают голоса – заунывные, неспокойные голоса ночного леса.

Отовсюду слышен шепот, словно восхищенные началом представление зрители, находясь в предвкушении, обмениваются друг с другом первыми впечатлениями, и лес продолжает рукоплескать, а ветру этого мало, он недоволен аплодисментами, они слишком слабые. Нужна бурная овация. Облетев лес, ветер приносит новые звуки, звуки ночной природы, искаженные недовольным эхом, явственные, непривычные, рождающие ложную тревогу.

Взъерошенный Кот лежал на влажной листве, вздрагивал от шума, принюхивался к ночи, пронзая её светящимся взглядом испуганного животного. Ночь его враг! Здесь и сейчас она ему не помощник, и лес – ах, какой он искусный обманщик – вызывает отторжение, он неприятен Коту до спазмов в горле. И страх мелкими колкими шажочками бегает по спине и настойчиво гладит Кота против шерсти.

И вдруг над самой головой слышится шуршащий звук, недобро сверкнули два огромных глаза, в нос ударила струя запаха – древесной смолы и свежей крови – вслед за этим раздался гнусавый крик, заставивший Кота отпружинить от нагретого местечка к истрескавшемуся корявому стволу старого дерева. А крик не смолкает, и опять над самой головой зловеще и незнакомо зашелестели чьи-то огромные крылья, умело наводя смуту в сознании.

Треснула ветка, птица, что напугала Кота, сложила крылья, начав беспокойно раскачиваться. Щелкает клювом, как заведенная, надрывается «Иг-угууу, иг-угууу». Тоже участвует в представлении ночного цирка, играет свою роль. И надо сказать, играет мастерки. Вон как Кота всполошила! Нагнала страху и никак не успокоится, не может из роли выйти – «Иг-угууу, да иг-угууу».

С ней лучше не связываться, ночной лес её стихия, она хозяйка, а Кот – незваный гость, будет лучше, если он сгинет в темноте, попытается найти новое временное пристанище. До утра бы отсидеться, это главное.

Под гнусавое «Иг-угууу» он посеменил вдоль оврага, пригнув голову и поджав хвост, немного жалкий, немного потерянный, уставший.

А ночь и лес были заодно. Будоража, подстегивая друг друга, они продолжали свое представление…