Читать книгу Дух воина - Юрий Юрьев - Страница 6

Прошло пять дней с того момента, как Заречный поднялся на ноги со своей лежанки. За эти дни, ежедневно занимаясь заготовкой дров для Велимудра, он значительно окреп. Его тело, регулярно находящееся на солнышке, приобрело красивый, равномерный загар, а волосы и до этого не слишком тёмные посветлели ещё больше. Исхудавшее после голодного сна лицо с ввалившимися щеками посвежело, округлилось и тоже потемнело от загара. Многодневная щетина превратилась в небольшую бородку, а ясные глаза светились живыми огоньками. На шестой день, проснувшись, как обычно, с восходом солнца, Иван, прежде чем приступить к зарядке, которую он в своей прошлой жизни последний раз делал ещё в годы службы в армии, но возобновил два дня назад, решил сделать пробежку к озеру. Лекарь не стал возражать, но поинтересовался, запомнил ли тот дорогу.

– Короткую запомнил, – улыбнулся Заречный.

– Ну тогда пробегись, разомни ноги, да токмо долго не задерживайся.

– Да я только искупнусь и обратно.

Он вышел за ворота и лёгкой трусцой побежал по второй, такой же малозаметной тропинке, по которой они с Велимудром возвращались с озера домой. Бежать было приятно. Лёгкие наполнялись живительными флюидами соснового леса, а достаточно окрепшие ноги, да при пониженной силе притяжения, легко воспринимали эту небольшую нагрузку. Немалую роль в его нынешнем самочувствии играли, как он предполагал, и целебные зелья, которыми его поил старик. Теперь, когда его ум прояснился и стал не менее внимательным и сосредоточенным, чем в годы его военной службы, Заречный подмечал всякие тонкости и мелочи, которые при его первом походе к озеру оставались за пределами его сознания. Легко ступая по мягкой хвойной подстилке, он почти не нарушал природную, вечно сумрачную тишину леса, наполненную лишь пением птиц и далёким шелестом верхушек исполинских деревьев, не пугал появляющихся на его пути всевозможных мелких и крупных зверюшек, не тревожил сидящих на ветвях разнообразных птиц. Цепкий взгляд разведчика улавливал малейшее движение как на земле, так и среди густой растительности. Вот за кустом притаился заяц, и лишь движение одного его уха выдало местоположение зверька, а вот кусок сухой ветки, лежащей в траве, при его приближении вдруг превратился в змею и бесшумно юркнул за ближайший камень.

Так, наслаждаясь жизнью и здоровьем, он добежал до озера, на ходу сбросил рубашку, затем, остановившись, стащил шаровары (свою одежду из будущего он не одевал, а по-прежнему носил вещи хозяина дома) и, разогнавшись, нырнул в воду. Учитывая прошлый опыт, Иван не стал заплывать далеко, а проплыв под водой несколько метров, вынырнул и сразу же подплыл к берегу. Окунувшись в студёной водице ещё пару раз, он вышел на берег. Водные процедуры были окончены, и теперь он с наслаждением подставил солнышку совсем белую, в отличие от торса, нижнюю часть тела. У него мелькала мысль спросить у хозяина разрешения сделать из шаровар шорты, обрезав у них калоши, но потом засомневался, не будет ли такой вид слишком вызывающим в данную эпоху, да и портить чужую, добротную одежду тоже не хотелось. Пока тело высыхало и принимало солнечные ванны, взгляд Заречного невольно обратился в сторону, где виднелось поселение местных жителей. «Интересно было бы там побывать, познакомиться с людьми, посмотреть их быт, – подумал он, всматриваясь вдаль, – книги книгами, а увидеть вживую то, о чём пишут и сравнить с реальностью, это совсем другое дело, тем более старик постоянно упрекает в том, что кто-то из каких-то корыстных побуждений нам нашу историю подменил».

Переведя взгляд с посёлка в сторону леса, Заречный увидел, как на небольшом валуне грелась на солнышке серая ящерка, замерев, словно неживая. Но её блаженство вскоре прервал едва различимый треск сухой ветки, донёсшийся из леса, и она вмиг исчезла где-то между камней. Всё это Иван наблюдал с неподдельным интересом, так как за последние пару дней он с немалым удивлением обнаружил, что его зрение намного улучшилось по сравнению с тем, каким оно было до попадания в прошлое. Но всё же больше всего он был поражён даже не этим, а тем, что вчера утром, после завтрака, как обычно, полоща рот водой, его язык нащупал появившиеся на месте отсутствующих новые зубы. Сказав об этом лекарю, он однако ничуть того не удивил.

– Ты думаешь, почему у вас там зубы, когда выпадут, во второй раз более не растут? – спросил Велимудр, и сам же ответил. – Да потому, что ваши тела с детства отравляются всякой гадостью, которая летает в воздухе, находится в пище, а главное, сидит в вашей голове в виде ядовитых мыслей. Вот организму-то и некогда выращивать новые зубы, так как всю жизнь приходится бороться с этими ядами. Здесь на природе да на здоровом питании ему не с чем бороться, вот он и занялся построением новых клеток. И это касается не токмо зубов, но и всех твоих органов. Они с радостью избавляются от всего больного да слабого и замещают крепким да здоровым.

Заречного в этом объяснении больше всего поразило знание старика о клетках, которые, если ему не изменяла память, только в семнадцатом веке были открыты каким-то англичанином при помощи микроскопа. Судя по тому, что сейчас были, как называют современные историки, времена монголо-татарского ига, то до изобретения микроскопа ещё предстояло прожить около четырёх веков. Откуда же в этом затерянном таёжном уголке, в котором не то что микроскопа, но и обычной лупы ни у кого не было, могли быть такие знания, оставалось для бывшего разведчика загадкой. Меж тем горячее солнышко и тёплый летний ветерок высушили его тело. Иван, перед тем как одеться, ещё раз взглянул на далёкое поселение и лишь только подумал о населяющих его людях, как в его памяти вдруг всплыл образ Анастасии. Перед ним вновь возникли живые, светлые, искрящиеся любопытством и лукавством глаза, а также блестящая на солнышке тугая, рыжая коса. Нельзя сказать, что внучка Велимудра была красавицей, но она подкупала своей природной естественностью и природной женственностью, лишённой всевозможных ухищрений его времени, таких как макияж и различные аксессуары для одежды, придуманные для привлечения взглядов особей противоположного пола. Задумавшись на мгновенье, Иван вдруг ощутил движение ниже пояса. В течение последних лет он уж и позабыл про свои первичные половые признаки. У него давно не возникало никакого плотского желания, кроме как поесть, и он давно позабыл, когда имел какие-нибудь отношения с женщинами, разве что с Марией Адольфовной, да и то в виде дружеских бесед. Заречный опустил голову и увидел, как неумолимо растёт и набухает его плоть. Его лицо вдруг, словно у подростка, залилось краской, и он, бегло оглядевшись по сторонам, словно подозревая, что за ним может кто-то следить, одел шаровары и рубашку.

– Ну вы, блин, даёте, товарищ капитан! – улыбнувшись, произнёс он фразу из запомнившегося ему фильма.

Иван бросил ещё один взгляд на далёкое поселение и, развернувшись в сторону леса, таким же лёгким бегом потрусил назад к «заимке».

Вернувшись домой, он под одобрительное рычание охранника сделал интенсивную разминку и, ополоснувшись из бочки приятной, прохладной водой, вошёл в дом. На столе его уже ждал незамысловатый завтрак – маленькая миска гречневой каши да полчашки сметаны. Изготовленная из домашнего молока сметана была такой густой, что оставленная в ней ложка не падала, и такой жирной, что магазинная по сравнению с ней казалась не жирнее воды из-под крана. Возле двух чашек лежало по куску чёрного хлеба, аромат которого чувствовался уже с самого порога. Аппетит в здоровом организме разыгрался не на шутку, и Иван, пододвинув свою табуретку, присел за стол. Еды было, по его прошлым меркам, совсем немного, к чему он уже привык, но зато она была весьма калорийная, и к тому же Велимудр научил его есть медленно. В своей прошлой жизни, а именно так он теперь делил прожитые годы: на прошлую жизнь, до попадания в этот мир, и новую, нынешнюю, ему никогда не удавалось посидеть за столом и насладиться вкусом приготовленной пищи. В детстве, скрепя сердце, всегда торопился съесть ненавистную манную кашу, чтобы побыстрее пойти гулять, а в армии были уже другие законы – не успел быстро поесть, остался голодным.

Теперь старик заставлял его каждую порцию пережёвывать по шестьдесят четыре раза. Почему именно столько, Иван не знал, а наставник не стал объяснять, вот только пока он делал именно столько жевательных движений, пища не только становилась редкой, как вода, но и во рту её становилось значительно меньше. Как пояснил Велимудр, если человек долго жуёт, пища, обработанная элементами слюны, частично успевает усвоиться через слюнные железы. Но самое главное было то, что теперь ему не только хватало весьма маленькой порции, но даже иногда ещё и оставалось, так как насыщение приходило гораздо раньше.

Мужчины молча принялись за еду. Не разговаривать во время приёма пищи, это тоже было одним из законов и условий здравого питания, которые поставил перед Заречным его лекарь и наставник. Но сегодня ученик всё же не выдержал и, проглотив очередную порцию тщательно разжёванной гречневой каши, сдобренной ароматным сливочным маслом, всё же нарушил запрет и спросил:

– Велимудр, я вот не пойму, почему ты столько возишься со мной? Какой тебе от этого толк, какая выгода?

Старик ответил не сразу. Он тоже тщательно пережевал одну ложку каши, затем ещё одну и только потом, строго взглянув на Ивана, всё же ответил вопросом на вопрос:

– А сам-то как думаешь?

– Так вот я и не могу ничего придумать. Ты уж позволь, но я буду с тобой откровенным. Иногда мне кажется, что это моё попадание сюда ты устроил специально, и если бы не то, что предшествовало всему этому, я имею ввиду этих малолетних недоумков, то это была бы моя основная версия. Но для чего, я всё равно, хоть убей, никак не могу взять в толк.

Старик, вновь было принявшийся за еду, оторвался от своего занятия и посмотрел на Ивана таким невинным и непорочным ангельским взглядом, что тот немного сконфузился, и ему даже стало неловко перед лекарем за свою основную версию. Однако и что-то незаметное, явно противоречащее созданному Велимудром образу, на мгновение промелькнуло в этом взгляде, вот только произошло это так быстро, что сидящий напротив собеседник, несмотря на опыт разведчика, ничего не успел заметить.

* * *

Над Нижнереченском сгустились сумерки, и на небосводе появилась полная Луна. Она бросала свой бледный, холодный взгляд на землю, отчего все тени, отбрасываемые домами и деревьями, казались таинственными и таящими какую-то неведомую угрозу. Возле разверзшейся чёрной пасти дверного проёма в подъезд старого аварийного дома, жителей которого давно расселили по новым квартирам, стояли трое подростков лет пятнадцати. Лица двоих время от времени освещались огоньками от сигарет, третий, который был шире всех в плечах и выше других на полголовы, только что выбросил свой окурок в разбитое окно первого этажа.

– Стрёмный какой-то этот старик, – сказал он, сплёвывая себе под ноги. – Гвоздь, может ну его, этого бомжа, деньги-то уплочены, на кой нам нужен этот геморрой.

– Ты, на, прямо Пушкин, стихами, на, разговариваешь: на кой – геморрой, – ухмыльнулся самый щуплый из всех троих, который, несмотря на свою невзрачную внешность, был предводителем этой троицы. – Тебе чего, на, жалко этого бомжа стало? Я бы их всех, на, давно бы расстрелял, на. От их только вида блевать хочется, на, и это если ещё не принюхиваться. Слушай, Толстый, а может ты просто забздел, на?

Гвоздь скривился в презрительной усмешке.

– Ничего я не забздел. – возмутился здоровяк. – А вдруг он не пьяный будет, я слышал, что он в Афгане служил.

– Ну и чё, что служил? Ты чё, думаешь, там все такие крутые служили?

– Ну, я не знаю.

– Не, пацаны, – вмешался в разговор третий, – дед сказал, что он точно пьяный будет. Он каждый день пьяный сюда ночевать приходит. Я тоже его трезвым редко когда видел.

– О, слышал, чё Кот говорит! – поддержал товарища Гвоздь, – так что не бзди, на, развлечёмся чуток, может тогда дед ещё когда какую-нибудь работёнку подкинет да бабок подбросит.

– Слушай Гвоздь, – обратился к вожаку подросток по кличке Кот, – а на кой этому деду вся эта бадяга нужна? Нахрена ему нужно, чтобы мы этого бомжа побуцкали да в яму сбросили? Он чего зуб на него имеет?

– Да какая разница, на. Тебе бабки дали? Дали, а там уже не наше дело зачем да почему, на. Там пусть сами разбираются.

– А если он в ментовку на нас заложит? – с сомнением в голосе произнёс Толстый.

– Кто? Этот бомж, на, – рассмеялся Гвоздь и, сплюнув себе под ноги, мастерски забросил докуренную сигарету на второй этаж дома.

Окурок, щелчком запущенный в полёт, во мраке, ещё больше сгустившемся из-за зашедшей за дом луны, словно маленький фейерверк рассыпая искры, скрылся в чёрном оконном проёме.

– Тихо, на, – прошептал вожак, резко прекратив смеяться, – кажется, идёт!

Вдали действительно послышались неуверенные шаги изрядно выпившего человека. Подростки прижались к стене дома, а когда шатающийся силуэт мужчины почти поравнялся с ними, Гвоздь шагнул ему навстречу.

– Дядя, – вызывающе произнёс он, – закурить не найдётся?

– Не, ребята, я не курю, – заплетающимся языком произнёс пьяный мужик, обдав стоявшего напротив подростка густым запахом перегара.

– А зря, – оскалился хищной усмешкой Гвоздь и, что есть силы, ударил мужчину в солнечное сплетение.

Тот, видимо, не ожидал такого подвоха, поэтому был не готов к удару. У него перехватило дыхание и от боли согнуло вперёд.

– Мочите его, – скомандовал Гвоздь, – и Толстый с подскока первым заехал в так удачно подставленное под его ногу лицо.

Дальше уже не было ничего интересного. Подростки пинали ногами упавшее на землю тело куда попало, не разбираясь в темноте, куда именно они бьют.

– Хорош, на, – наконец, скомандовал предводитель и напоследок ещё раз смачно пнул жертву в живот. – А то ещё убьёте, на.

– Слышь, Гвоздь, а он, кажется, и вправду не дышит, – испуганно произнёс Толстый, наклоняясь над неподвижно лежащим телом.

– Да и хрен с ним. Тащите его к яме.

Толстый и Кот схватили мужчину за руки и поволокли к предварительно открытому канализационному люку. Там им пришлось немного повозиться, пока обмякшее от побоев тело не полетело вниз.

– Всё, на, сваливаем, – подал очередную команду Гвоздь, и все трое метнулись вдоль стены заброшенного дома подальше от этого места.

Добежав до освещённой фонарями улицы, подростки остановились и немного отдышавшись, уже обычным шагом направились в сторону ночного торгового павильона.

– А, как я его уложил! – похвастался Толстый, когда волнение немного спало.

– Ну, ты ж у нас герой, на, – похлопал товарища по плечу Гвоздь, – отчего только в начале мандражировал?

– Так я это, я же не знал, как оно будет.

– Не знал, – передразнил его вожак, – ладно, на, все молодцы! Сейчас пивасика возьмём и отметим наше удачное дело.

Троица подошла к павильончику, площадка возле которого была ярко освещена лампочкой дневного света. Гвоздь постучал в окошко и, оглянувшись на своих товарищей, улыбнулся. Те тоже заулыбались, предвкушая приятное продолжение вечера, а точнее даже ночи. Окошко распахнулось, и в нём показалось заспанное, круглое лицо продавщицы Глафиры.

– Тёть Глаш, – обратился к ней Гвоздь, – нам, пожалуйста, три литрухи пива и три баночки энергетика, ну и три пачки Мальборо.

Он протянул продавщице несколько купюр и вновь, улыбаясь, посмотрел на топтавшихся рядом подельников, однако вместо заказанного алкоголя он услышал:

– Гена, ты что, меня совсем за дуру держишь, или ты думаешь, что я слепая?

Улыбка мигом слетела с лица подростка, и он непонимающе уставился на продавщицу.

– Чего глаза свои бесстыжие на меня вылупил? – всё больше распалялась торговка. – Что ты мне бумажки вместо денег суёшь?

Женщина швырнула купюры обратно, и теперь Гвоздь тоже увидел, что это были вовсе не деньги, а куски какой-то грубо порванной газеты.

– Дед, сука, – прошипел он, поднимая с земли и всё ещё в растерянности рассматривая бумажные клочки. – Обманул, на!

Лица товарищей тоже враз погрустнели, и они, словно чувствуя на себе вину за этот обман, исподлобья поглядывали на своего предводителя. Тот ещё немного постоял, словно о чём-то размышляя, а потом швырнул обрывки газет на дорогу и, резко развернувшись, зашагал прочь.

– А ну не мусори мне здесь! – послышался строгий окрик из окошка.

– Да пошла ты, – буркнул под нос Гвоздь.

Внутри его всё кипело от злости и обиды: за халявно сделанную работу, за обман и за так глупо провалившиеся надежды на приятный вечер.

– Я же говорил, что дед какой-то стрёмный, – начал было говорить Толстый, но тут же осёкся, скорее почувствовав, чем увидев, в темноте злобный взгляд своего предводителя.

А в это время невысокого роста тёмная, коренастая фигура, проследив за всем, что произошло с подростками, бесшумно вернулась к открытому канализационному люку и, спустившись на несколько ступеней вниз, бесшумно закрыла за собой массивную металлическую крышку.

* * *

– Ну какая мне может быть от тебя выгода? – немного помолчав, словно что-то вспоминая, ответил Велимудр. – Побывал я у вас, посмотрел на то, как вы там живёте, и уразумел: сколько же в вашем мире кривды, выдаваемой за истину, сколько невежества и глупости. Знаешь, мне тогда даже страшно стало. «Куда же этот мир катится, что с ним будет через несколько десятков лет? – подумал я. – А ведь есть люди, которые могли бы сделать этот мир лучше, да токмо опустили их на самое, что ни на есть, дно». Вот как я тогда подумал. Ну а коли ты ко мне случайно попал, то раз уж такое случилось, то и решил помочь тебе вернуться к нормальной жизни. Может быть ты краем уха слыхал о том, что грядёт великий переход от эпохи Лисы в эпоху Волка? Не за горами уж Утро Сварога, и такие люди, как ты, понадобятся для созидания новой жизни, люди справедливые и готовые пожертвовать собой ради этой самой справедливости. В тебе, Ваня, живёт дух воина, это я учуял сразу, токмо тебя узрел.

– Да что я смогу, – горько усмехнулся Заречный, – кто послушает какого-то бездомного бомжа, будь у него хоть семь пядей во лбу.

– Ты прав, бомжа никто слушать не будет, токмо тебе надобно стать нормальным человеком, подучиться маленько, чтобы не по книжкам глаголить, а истину, идущую из души, изрекать. Тогда народ-то к тебе и потянется, тогда и прислушиваться начнут, так как сердце-то, Ваня, не обманешь, люди сердцами почуют, когда им правду, а не кривду глаголят.

– Легко сказать, стать нормальным, да только как это сделать?

Иван отодвинул миску с недоеденной кашей и сметаной запивать не стал. Есть перехотелось. Старик разбередил его душевную рану, и аппетит пропал.

– Ну, коли ты поел уже то, для начала, расскажи, как ты к такой жизни-то пришёл? – сказал Велимудр, также отодвинув свою миску.

– Да чего там рассказывать… так получилось. Можно сказать, стечение неблагоприятных обстоятельств.

Заречный задумался, собираясь с мыслями. Раньше он гнал такие размышления подальше, чтобы они не тревожили его сердце, а теперь нужно было всё вспомнить и рассказать старику. «Хотя может оно так и лучше будет, может тогда на душе полегче станет», – подумал он.

– Собственно, как я уже сказал, рассказывать-то и нечего. После школы пошёл в Минское суворовское училище, затем в Киевское высшее общевойсковое, на факультет разведки. Перед Афганом служил командиром разведвзвода. Родители умерли: отец – ещё когда я учился в суворовском, а мать тремя годами позже. После них остался домик в Нижнереченске, да только мне с жильём не повезло. Когда уже лежал в госпитале, в одно из празднований Нового года какие-то отморозки запускали фейерверки, вот один и попал прямиком в окно пустующего дома. Разбил стёкла, загорелась мебель… Отморозки испугались и убежали, а соседи заметили и вызвали пожарную, когда уже всё полыхало внутри. Пока пожарные приехали, тушить уже было нечего. Так что, когда меня комиссовали, вернулся я домой, а дома-то и нет.

Заречный вновь замолчал. Он с тоской перевёл взгляд на окно, которое, вместо привычных ему стёкол, было затянуто чем-то похожим на слюду, и тяжело вздохнул.

– А дальше пошло-поехало… На работу без прописки не устроишься, спасибо знакомый, тоже бывший Афганец, помог устроиться на частную автостоянку. Ну а живу…, сам видел где.

– Эко как тебя судьбинушка покрутила, – посочувствовал Велимудр, – ну да ничего, нонче, как я и сказал, у тебя новая жизнь начнётся. Когда домой вернёшься, купишь себе и дом и одёжу получше прежней.

– Это за какие, интересно, шиши? – скептически улыбнулся Иван.

– А вот, держи-ка.

Старик высыпал на стол горсть, неизвестно откуда взявшихся в его руке, маленьких, матового цвета, полупрозрачных камешков.

– Ничего себе! – чуть не присвистнул Заречный, но вовремя сдержался. – Это откуда ж у тебя алмазы, да ещё один к одному?

– Как думаешь, – старик не стал отвечать на заданный вопрос, – эти вещицы помогут тебе чуток наладить жизнь?

Иван, словно хрупкую вещицу, взял двумя пальцами один камешек, покрутил его перед глазами и аккуратно, будто опасаясь, что он разобьётся, положил на место.

– Помочь-то, помогут, – подтвердил он, всё ещё глядя на сокровища, – только на какое-то время…

– Дак я тебе и даю это на мелкие расходы, – улыбнулся старик своей замысловатой улыбкой, – а для серьёзного обустройства-то и камешек должен быть посерьёзнее.

Велимудр вновь, словно фокусник, разжал бывший только что пустым кулак, и на его ладони засверкал идеальными гранями настоящий бриллиант размером с большую фасолину. Камень, переливаясь на свету всеми цветами радуги, будто магнит, притягивал взгляд, не давая оторваться. Иван смотрел, как заворожённый. Он впервые в жизни видел настоящий бриллиант такой величины, но вдруг, словно сбросив с себя гипнотическое оцепенение, бывший разведчик перевёл взгляд на хозяина дома и сказал:

– Извини, Велимудр, но такого подарка я принять не могу. Это же каких деньжищ всё стоит?!

– Бери, Ваня, бери, – мягко, по-отечески, произнёс старик, – у меня таких ещё много.

– Много?! Ну ты даёшь! Так ты, выходит, богаче любого миллионера?! Чего ж ты живёшь тогда в такой лачуге где-то на отшибе? Да за такие деньги дворец можно отгрохать.

– Ну и скажи мне на милость, зачем мне дворец? Чего я в этом дворце делать-то буду? Хан наш Хубилай, тот да, тот во дворце живёт, да токмо ему по чину положено, а мне в моём домишке гораздо уютнее, да и сподручнее. С моими занятиями лишний чужой глаз не нужен.

– Хан живёт во дворце? – вновь удивился Заречный, услышав то, что вновь противоречило его знаниям, – а в учебниках написано, что монголы в юртах жили.

– Ох уж, эти ваши учебники… – вздохнул лекарь, – чего только там не понаписано. Твержу тебе, твержу.., нету здесь никаких монголов, есть моголы, и юрт здесь в помине не было. Ты сам рассуди, коль хан в юрте бы жил, так и остальной народ тем паче бы жил в юртах. Токмо ты же своими глазами видел поселение за озером, там чего, юрты стоят? А мы с тобой нонче тако же в юрте сидим али в доме каменном?

Заречный смутился, его бывшая картина мира, с которой он прожил столько лет, продолжала размываться, словно акварель под дождём.

– Но что я буду делать с этими камешками? – вернул он разговор в прежнее русло.

– Знамо дело, что продашь. На вырученные за маленькие камешки деньги купишь себе еду и одёжу нормальную, за большой – купишь себе жильё. А там, глядишь, и дело какое для души сыщется.

– Лучше бы не камешками, а сразу деньгами, – буркнул под нос Заречный, а громче сказал, – ну и кому я их продам? Ты что же думаешь, у нас на каждом углу скупка алмазов стоит? Да и незаконно это.

– Видел я, как эти ваши законы соблюдаются, – ухмыльнулся Велимудр, – и поговорку вашу слышал: «Закон, как дышло, куда повернул туда и вышло». Так что ты парень смышлёный, придумаешь чего-нибудь. Ну а насчёт денег, Ваня, я тебе говорил, что есть у меня и бумажные местные и золотые чеканные монеты, да токмо через переход они не пройдут с тобой. А вот камешки – другое дело. Это природный материал, через любой переход свободно с ними пройти можно. Так что бери и не привередничай. Почитай, что это мой гостинец тебе. Как у вас говорят, чтобы раскрутиться.

– Я уж и не знаю как тебя благодарить, – смущённо пробормотал Иван, теперь взяв в руки бриллиант и рассматривая его вблизи. – Это же действительно целое состояние.

– Лучшей твоей благодарностью, Ваня, будут твои добрые дела, которые ты во благо своего народа и всей Земли-Матушки творить будешь, – улыбнулся старик и вдруг, став серьёзным, прикрикнул, – ну-ка, хорош рассиживаться, работа стоит!

Заречный сгрёб со стола камешки в кулак и, вскочив со своего места, весело, по-военному, ответил:

– Есть не рассиживаться, а идти работать.

Он отнёс подарок в свою комнату, спрятал их под валиком, служившим подушкой, и, не задерживаясь, направился к дубовой колоде, в которой торчал уже хорошо ему знакомый колун.