Читать книгу Дом последнего дня - Заза Двалишвили - Страница 2

Моя деревня расположена на склоне огромной горы, внизу от долины и всего внешнего мира ее отсекает железнодорожное полотно, по ту сторону которого течет тихо журчащая, сонная река. Ночами при лунном свете гладь ее переливается серебристыми волнами, а под утро населяющие ее берега лягушки заводят такую оперу, что никакой Ла Скале не приснится. Услышав их кваканье, вероятно, сам великий Карузо побледнел бы от зависти, и притом, этими концертами можно наслаждаться ежедневно и совершенно бесплатно, вот только рано надо встать и спуститься к реке. С запада деревня обрывается глубоким полутемным ущельем, по дну которого бежит отнюдь не сонная, а, наоборот, шумная и веселая речка, стекающая вниз небольшими водопадами. К северу, поднимаясь в гору по извилистой, похожей на змейку, тропинке, ты упрешься прямо в кладбище. Оттуда, сверху, мир потусторонний смотрит на наш мир, словно взрослый на ребенка. За кладбищем начинается темный густой лес, про который существует столько преданий и примет, что одному туда и заходить страшно. С востока село наше упирается в огромную черную скалу, называемую еще скалой Амирани. Амирани – это древний герой местного фольклора, грузинский вариант Прометея. По преданию, именно на этой скале разгневанный бог приковал взбунтовавшегося героя, следы от чего заметны и по сей день. Судя по ним, торс и плечи у Прометея-Амирани, действительно, были могучие и мускулистые. Предание об Амирани я слышал с самого рождения и считал, что он – один из жителей нашего села, только живший давным-давно. Каково же было мое удивление, когда уже школьником из учебников истории я узнал, что Прометей – это герой-титан из древнегреческих мифов. И это не единичный случай в таком роде. Порой предания и реальность самым странным образом пересекаются друг с другом. Еще мой дед в детстве не раз видел, как местные крестьяне добывали золото в горных реках с помощью овечьей шкуры. Овчину, желательно с густой шерстью, просто стелили в реку поперек водного потока, заранее закрепляя ее веревками, чтобы не унесло течением. Спустя сутки ее вынимали из воды, и вся шкура светилась золотом. Вот вам и миф о «золотом руне». Оставалось лишь высушить овчину и стряхнуть с нее драгоценную пыль.

Когда ты родился и вырос в таком краю, то как-то по-иному воспринимаешь мир. Я, например, запросто могу представить себе, какими могли быть герои Гомера, доживи они до наших дней, да и представлять их не надо: достаточно приехать в наше село – и вот они, перед вами. Каким-то чудом высокие кавказские горы, оградив от внешнего мира, донесли до наших дней часть того волшебного мира, где человек и природа, небо и земля были единым целым, где человек был больше, чем человек. Мир сказок и мир реальности объединены здесь самым причудливым образом. Миф и сказка похожи здесь на реальную жизнь, а реальная жизнь – на сказку; и порой не отличить, где сказка, а где – явь. Поэтому пусть не удивляется читатель всему тому, о чем будет рассказано ниже. Я буду повествовать на языке того мира, в котором родился и вырос.

…

– Свобода – это одиночество, уйдешь от одиночества – и ты уже не свободен, – сказал как-то наш Гоги, когда спросили его насчет женитьбы, а потом добавил, – Говорю я вам: все беды идут от женщин.

– Но ты же не можешь всю жизнь оставаться один. Мужчина должен жениться, завести семью, – возразили соседи.

– Зачем?

– Как это зачем, ведь тошно станет жить одному.

– Или вдруг влюбишься в кого-то, что тогда будешь делать?

Гоги, нахмурив брови, как мальчик, стоящий перед трудной задачей, некоторое время обдумывал ответ, а потом, стукнув кулаком о стол, выпалил:

– Убью! Точно убью!

– Кого?

– Либо ее, либо себя, а может, обоих вместе!

Такой ответ весьма развеселил соседей, они похлопали парня по плечу и смеясь, разошлись по домам. Что взять с сумасшедшего, ведь Гоги был деревенским дурачком.

В Грузии каждая деревня имеет своего сумасшедшего, без этого никак нельзя; и если даже все жители села – люди с нормальной психикой, они все равно найдут среди себя кого-нибудь для этой роли. Лишь бы был тот хоть немного странным и чудаковатым, или, на худой конец, чем-то отличался от остальных, и этого будет достаточно. Гоги буйным не был и камней в людей не кидал, жил он один в дедовском доме, битком набитом книгами. Злые языки утверждали, что на почве этих книг у него и поехала крыша. К этому добавилась и учеба в художественной академии, где проучившись два семестра, он неожиданно все бросил и вернулся в родную деревню. Односельчанам все это действительно казалось весьма странным. Не было у Гоги ни коровы, ни овец, ни своего хозяйства, даже не понятно было, на что жил и чем питался. Рассуждал он вполне здраво, иногда даже высказывал умные мысли, видно, сказывалось влияние дедовской библиотеки; но порой наступало у него умопомрачение, и тогда сразу становилось ясным, что с головой у парня не все в порядке. Несмотря на спокойное выражение лица, со взлохмоченными волосами, одетый в протертую до дыр овечью шкуру, смотрелся он весьма странно и чем-то походил на снежного человека, каким его обычно изображают на страницах различных журналов. Эта овечья шкура и была его верхней одеждой круглый год, и в жару, и в холод.

Кто бы мог тогда предвидеть, что высказывания этого чудака насчет женщин и женитьбы сбудутся столь роковым образом, однако все случилось именно так, особенно насчет того, что все беды идут от женщин: прямо как в воду глядел.

А произошло вот что. Той осенью в деревне справляли свадьбу: семнадцатилетняя кареглазая красавица Эльза выходила замуж за местного парня. Звали его Левани, и он, только что отслужив в армии положенный срок, вернулся домой. Все шло хорошо, пока среди шумного застолья вдруг не обнаружилось, что невеста куда-то пропала. Сначала искали во дворе, потом в соседних домах (может, уставшая от шумихи девочка где-нибудь легла отдохнуть). После всерьез обеспокоенный народ обыскал все село, но напрасно: невеста как в воду канула. Свадьба сорвалась, и пьяный народ теперь возмущенно шумел.

– Если не любила, кто ж ее насиловал, зачем дело было до свадьбы доводить и с бедным парнем так поступить?

– Будто не знаешь ее отца? Нодари упрям как осел, привык, чтоб все по его было, небось, дочку насильно замуж выдавал, а она против его воли и пикнуть не смела.

– И что теперь, теперь-то что, позор ведь какой на все село наше!

– Что ж теперь будет, ой, что будет! – голосили деревенские бабы.

– Мераби из верхнего села, помнится, ухлестывал за нашей невестой, только отец Эльзы и на оружейный выстрел этого разбойника к себе не подпускал.

– А что, – живо отозвался Нодари, – не для того я растил дочь, чтобы она своему мужу-рецидивисту всю жизнь в тюрьму передачи носила. Точно, это его рук дело!

– Чего здесь зря языками чесать, пошли всем миром, заступимся за правое дело! Похитить невесту из-под венца – да такого в наших краях отродясь не бывало!

– Ну чего…, пошли уж…, – обратился Нодари к жениху, все это время молча стоявшему с налитыми кровью глазами, готовому от стыда провалиться сквозь землю. Словно очнувшись от слов будущего свекра, разгоняя хмель, тот тряхнул головой:

– Подождите меня, ружье возьму с собой.

– Верно говорит, надо вооружиться, не с голыми же руками идти. Мераби – человек лихой, да и соседи его не ангелы, девушку так просто не отдадут.

Вскоре вооруженные охотничьими двустволками, крестьяне двинулись на верхнее село. И произошло то, что должно было произойти. Минув половину пути, толпа наткнулась на засаду, и в воздухе послышались короткие автоматные очереди, сразу отрезвившие пьяные головы.

Спустя час все село вновь собралось вокруг уже опустевших свадебных столов, и люди уже на трезвую голову обсуждали происходящее.

– Этого нужно было ожидать, их там шесть дворов, и все они родственники. Конечно, своего родича будут защищать.

– Да откуда же у них автоматы взялись?

– А ведь с охотничьей двустволкой против калашникова не попрешь!

– Люди, опомнитесь, какие двустволки и автоматы, – увещевал своих соседей Гоги, – мы что же теперь, из-за одной бабы троянскую войну затеем?!

– Видно, ты в своем городе совсем переродился, – огрызнулся Нодари, – лучше заткнись и не зли меня.

– У нас со свадьбы невесту увели, да после такого позора кто захочет с нами дело иметь, кто в нашу сторону посмотрит?!

– А если посмотрят, то разве чтоб плюнуть, – поддержал Нодари соседей.

– Надо кого-то послать на переговоры, пускай вернут девушку. А если упираться станут, всем миром двинемся, правда, у них автоматы, но нас-то больше.

– Ой, что будет…, что-то случится…, – голосили бабы. Тучи над селом, действительно, сгущались, и неизвестно было, чем это все могло закончиться, если бы вдруг посреди спорящих крестьян не появился Гела, старший брат Мераби, в сопровождении еще одного своего родственника. Увидев представителей из «вражеского стана», все замолчали и приготовились выслушать послов.

– Мы все из одного села, соседи как-никак, и негоже нам друг на друга войной идти, – начал свою речь Гела.

– Вы первые стрелять начали, – выпалил Нодари, – а теперь агнцами прикидываетесь, да? Люди ведь могли погибнуть!

– Стреляли мы поверх голов, только бы охладить ваш пыл. Вижу, что раненых среди вас нет. Одним словом, девушка останется у нас, а станете упираться – люди погибнут, кому это надо?

– Так и знай, я твоего брата на части разорву, – Левани уже терял контроль над собой, – куда он от меня денется, из-под земли достану!

– Лучше побереги собственную голову, она у тебя одна, – огрызнулся Гела. – Я пришел к вам не для того, чтобы угрозы выслушивать, а с предложением: пусть Котэ Кощей нас рассудит. Он в нашем селе самый старший. Если скажет, что надо вернуть девушку, мы вернем, ведь ее и пальцем никто не тронул, клянусь. Мой брат и Эльза любят друг друга, и невеста сама сбежала со свадьбы, никто ее силой не похищал. Условимся обе стороны, что примем решение старика, что скажете?

Предложение казалось справедливым, и потому все притихли. Котэ Кощей был глубоким стариком, настолько глубоким, что даже самые старые жители села помнили его именно таким. Люди рождались и росли, старели и умирали, а он все жил, оставаясь тем же ветхим старцем. В селе относились к нему с опаской и настороженно как к чему-то необъяснимому и непонятному. Казалось, что он видел и знал что-то такое, что было неведомо всем остальным.

Котэ Кощей выслушал суть дела от обеих сторон и пожал плечами:

– Чего ж вы от меня хотите, как бы я не рассудил это дело, кто-то все равно останется недоволен и посчитает мое решение несправедливым.

– Тогда спросим девушку, – предложил Гела, – пускай сама выбирает, за кого ей замуж идти. По-моему, это справедливо.

– Может, так и поступим? – спросил Котэ отца невесты.

– Еще чего! – возмутился тот, – какой спрос с глупой девчонки, задурить ей голову – раз плюнуть. Я как отец не желаю видеть свою дочь в качестве жены рецидивиста.

– Мой брат не рецидивист. В тюрьме сидел, это правда, так ведь ошибся по молодости лет, с любым такое могло произойти; что же теперь, до конца жизни парня этим упрекать?

– Это не мое дело, со своим братом сам разбирайся, а мне дочку верните!

– Так ведь любят они друг друга, – взмолился Гела, – сорвать свадьбу – не у каждого на это хватило бы смелости. Неужели непонятно: только настоящая любовь могла заставить их пойти на столь отчаянный шаг.

– Если даже для родного отца любовь дочери не аргумент, то она и не может быть аргументом, – подытожил Котэ Кощей. Что ж, я принял решение. Не люди, а Всевышний рассудит, кто из вас прав и кому должна достаться невеста. Перед божьим судом никто не посчитает себя несправедливо обиженным. Мы устроим конное ристалище, по пять всадников с каждой стороны, чтобы исключить любую случайность. Объявляю великий поход. Во избежание кривотолков завтра же все село, слышите, все село рассредоточится вдоль дороги, чтобы ни один поворот, ни один метр не остался без бдительного ока. Ристалище проведем строго по обычаю. Сторона победителя получит невесту, а коня победителя принесем в жертву, как это завещано нашими предками. Да будет так.

– Да будет так, – отозвались все.

Обычай этот столь древний, что своими корнями, несомненно, берет свое начало от язычества. От обычных соревнований конное ристалище отличалось своим религиозным характером. Его устраивали всегда во избежание кровопролития, когда людской спор или конфликт заходили в тупик. Спорящие как бы отдавали себя в распоряжение божьего суда, и уже не людская воля, а Всевышний определял, кто первый, кто победитель или кто прав. После окончания состязания коня победителя убивали, и его отрезанную голову приносили в жертву божеству. Ритуал этот был священным, но у него имелось и простое объяснение: считалось, что первое место и слава победителя даром не даются, и за все это нужно заплатить. Так или иначе, а платить придется. Ведь бог, он не только справедлив, но еще и завистлив к людской славе (явные отголоски язычества), так пусть победитель откупится конской головой и оградит себя от зависти бога. Во время ристалища все жители деревни шли в великий поход (это так и называлось), и длинной цепью выстраивались по обеим сторонам дороги, как бы непосредственно проверяя, все ли правила соблюдены подобающим образом.

…

Десять всадников сорвались с места и пустили своих коней галопом. По обычаю надо было преодолеть десять кругов по широкой ухабистой дороге, поясом охватывающей гору. Зрители, почти все мужское население деревни (присутствие женщин не допускалось, считалось, что женщина может сглазить), расположились по склону горы вдоль всей дороги, и дымя папиросами, с нетерпением наблюдали за скачущими всадниками. С утра подошли жители даже из соседних сел, так что склоны горы были сплошь усеяны народом, даже иголке негде было упасть.

– Бред какой-то, у парня невесту похитили, а мы здесь конное ристалище устраиваем, – недовольно ворчал Коба. – Да за такие вещи в былые времена кровью расплачивались.

– Троянской войны не будет, тем более, что никто невесту не похищал, сама со свадьбы сбежала, – веско возразил Гоги.

– Чего, чего не будет? – переспросили крестьяне, услышав незнакомое слово.

– Кровопролития, говорю, не будет.

– А…, ну это да…

– Будет или нет – это мы еще посмотрим, – не унимался Коба.

– Тише ты, не мешай смотреть, – шикнули на ворчливого старика соседи.

Всадники мчались изо всех сил, не жалея ни себя, ни животных. Первый круг все прошли ноздря в ноздрю, на втором уже стали определяться лидеры: Мераби на своем вороном и еще один всадник с другой стороны. К ним почти впритык шел Левани на своем красно-коричневом жеребце, а дальше за ним, почти не отставая, неслись остальные.

– Давай гони, гони, – орал народ и ерзал на месте от нетерпения.

Всадники прошли еще три круга в том же порядке. С гор подуло свежей прохладой, и над ущельем поднялось солнце, своими лучами осветившее арену сражения. Сама природа, казалось, принимала участие в этой борьбе, и даже деревья на склонах горы шуршали листьями в ожидании чьей-то победы. А нервы людей вот-вот лопнут от нетерпения: когда же кончится этот спор, кто возьмет первенство, не вечно же им мчаться на равных? Всадники на взмыленных лошадях уже шли на последний круг. Левани стал догонять передних, он обошел второго всадника и почти поравнялся со своим соперником. Теперь до победы оставалось совсем немного, но кто, кто из них…? Почему стоящие вдоль дороги люди так орут, толкаются локтями, спорят, нервно затягиваются папиросами и вот-вот с кулаками кинутся друг на друга? Теперь в каждом зрителе проснулась и билась неуемная жажда победы, эта древняя и исконная первобытная страсть к первенству. До финиша оставалось несколько десятков метров, и все ущелье гудело как пчелиный рой.

Левани так и не удалось догнать своего соперника, хотя пенистая морда его коня дышала в шею вороного Мераби. Оба пришли к финишу почти одновременно, только один отстал от другого всего лишь на долю мгновения.

– Э-эх!. – вырвалось у народа. Теперь победитель был определен. Соревнование выиграл Мераби, за ним и оставалась похищенная невеста. Народ вставал со своих мест и направлялся вниз к деревне. Постепенно страсти стали утихать, и разгоряченные людские лица принимали свойственные им обыденные выражения.

Вперед вышел Котэ Кощей, поднял правую руку и призвал всех к тишине.

– Все видели, кто одержал победу?

– Угу…, – монотонным гулом отозвалось людское эхо.

– Что теперь ты скажешь, Нодари, за кого будешь выдавать дочку?

– Что ж, обычай есть обычай. Невеста пойдет за победителя, будем заново играть свадьбу. – Затем отец невесты обратился к Левани, который, понурившись, стоял рядом. – Не держи обиды на меня, это небеса так распорядились. Прими свою судьбу так же, как принимаю ее я.

Левани ничего не ответил, только закусив губу, молча отошел в сторону и скрылся в толпе.

Котэ Кощей достал из запазухи широкий нож с острым лезвием и протянул Мераби.

– Это дело откладывать не следует. Отведи коня к жертвенному камню и отрежь ему голову.

– Что ты, дед, не буду я этого делать. Зачем убивать бедное животное?

– Так заведено, сынок.

– Обычай не требует, чтобы я непременно зарезал коня, – упрямо возразил Мераби.

– Это верно, обычай не требует этого. Ты победитель, тебе и решать, как поступить, но так будет благоразумнее. Небеса завистливы к людской славе, поверь мне, за первенство всегда приходится платить. Не хочешь платить конем, заплати чем-то иным. Предки наши были не глупее тебя, когда ввели этот обычай.

– Что ж, выходит, я и заплачу, а своего коня убивать не стану, не живодер я. Конец двадцатого века уже, а мы все за языческие суеверия цепляемся.

– Тебе виднее. Ты победитель, и никто не имеет права встать между тобой и Всевышним, – с горечью вздохнул старик, – лично я уважаю твое благородство.

Свадьбу заново сыграли уже через несколько дней. Невеста вновь появилась в белом свадебном платье, только жених теперь был иной, но на свадебный праздник это никак не отражалось. Гости веселились и пили вино, молодежь танцевала, столы ломились от угощений, а кувшинам с вином не было числа. Пошли тосты длинные, разные, под конец помянули всех отсутствующих, почивших родителей и предков – это как полагается, кто-то в своем тосте помянул и мамелюка, и при упоминании этого имени веселье как рукой сняло, будто печаль свою невидимой печатью поставило на всех.

– Помянем, друзья, негоже нам его забывать, – произнес Котэ Кощей и перекрестился, и даже дети, резвящиеся у столов, приумолкли и, почувствовав нечто неладное, превратились в слух.

– Великий был воин, вон, сколько воды утекло, сколько поколений сменилось, даже его могильного камня сегодня не сыскать, но каждый из нас носит память о нем в своем сердце.

– А почему мы его помним, дедушка? – неожиданно спросил шестилетний мальчик, внук Кобы.

Котэ Кощей подхватил мальчика, усадил на колени и стал терпеливо объяснять:

– Случилось это очень давно, враг напал на нашу деревню, был он многочисленен и беспощаден. Наши мужчины полегли в неравной схватке, женщин и детей увели в плен, и вместе с ними – одного маленького мальчика, ему тогда было столько же лет, сколько и тебе. Продали его в Стамбуле на невольничьем рынке, так он и попал в школу мамелюков. Вырос наш мальчик знатным воином и прославился во многих сражениях. Вот Гоги в своих книгах вычитал, что он даже против Наполеона воевал, когда тот в Египет пожаловал. Был он правой рукой правителя, со временем сам мог занять его место, но неожиданно бросил все, отказался от власти, богатства и славы и отправился на поиски своей родины. К тому времени родной язык он уже позабыл, даже имени своего настоящего не помнил, и как его родина называлась – не знал, ведь увезли его маленьким и вырос он на чужбине.

– И что было дальше, дедушка?

Котэ Кощей грустно вздохнул и пожал плечами.

– Этого никто не знает, до нас дошло лишь предание о человеке, который хотел вернуться домой, и хочется верить в лучшее. Но, а остальное не для детских ушей. – Старик спустил ребенка с колен и продолжил свой рассказ. – Предание гласит, что был он мужчина видный, красивый, женщины от него без ума были, мужчины, соответственно, завидовали, ненавидели и боялись его.

– Такого молодца, наверное, и на собственную свадьбу опасно пригласить, еще невесту уведет, – заметил Коба и украдкой бросил кривой взгляд на сидящего невдалеке жениха.

– А я хотел бы на такого человека посмотреть, – мечтательно произнес Гоги.

– Я могу это устроить, – отозвался Мераби.

– Как это?

– Очень просто: приглашу его на мою свадьбу.

При этих словах все невольно примолкли и с удивлением посмотрели на Мераби.

– Ты пьян, мы все тоже пьяны, – ворчливым голосом пробормотал Коба, – вот и несешь всякую чушь. Ведешь себя так, будто сегодня весь мир принадлежит тебе, а завтра все равно умирать.

Мераби, действительно, был уже пьян, и осторожные слова соседа только подзадорили его воображение.

– Он на том свете, ты на этом; как же его пригласишь в гости, где встретитесь?

– На кладбище, где ж еще, только там и может состояться такая встреча. Люди, великий поход еще не кончился, айда все на кладбище, коня мне!

Сидящая за столами пьяная ватага живо отозвалась на этот призыв, все с шумом повскакивали с мест и дружно высыпали во двор. Каждому любопытно было поглазеть, во что может обернуться такая шутка. Вино ударило в голову не только Мераби, поэтому мало кто прислушался к увещеваниям стариков. Спустя полчаса вся толпа уже устроилась перед кладбищем, сели кто где мог.

– Мамелюк, я приглашаю тебя на свою свадьбу! Выходи, видишь, все село пришло за тобой! – выкрикнул Мераби и застыл в ожидании.

Была уже поздняя ночь, полная луна мрачно освещала торчащие из-под земли кресты, и лишь отдельные смешки и реплики из толпы нарушали эту тишину.

– Видишь, Мераби, пренебрегает он твоим гостеприимством.

– И знать тебя не хочет.

Мераби был пьян, и насмешливые замечания соседей только распалили его самолюбие. Верхом на коне он пробрался вперед и, набрав полную грудь воздуха, выкрикнул:

– Ежели ты пренебрегаешь моим гостеприимством и не хочешь со мною знаться, оскорбляя этим меня, то тогда лежи, где лежишь, там тебе самое место!

В тишине слышен был лишь шум горной реки, протекавшей по дну ущелья, да холодный ветер дул со стороны гор, плавно покачивая тонкими ветвями деревьев.

Гела подошел к брату и, погладив гриву коня, обратился к нему:

– Ладно, герой, видишь, никого нету. Хватит дурачиться, поздно уже.

– Пожалуй, ты прав, видно, я дурака свалял, – парень понемногу пришел в себя, и ему теперь было даже неловко за свою выходку. Назад все возвращались молча.

– Ну и глупость мы сморозили вчера ночью, – вспоминали соседи на следующий день и с укоризной поглядывали друг на друга. – Беспокоить покойника – нехорошо это.

– Странный вчера я видел сон, – неожиданно произнес Мераби. Обычно сны бывают неяркие и испаряются в первые же секунды после пробуждения, так что после и не вспомнишь, что к чему, а тут как наяву, видение яркое: лицо жесткое, борода с сединой и шрам на щеке от сабельного удара. Одним словом, это был он, мамелюк.

– И что он хотел?

– Сказал, что оскорблен моим издевательским приглашением и вызывает на поединок. Он будет ждать меня на кладбище каждую ночь до самого рассвета.

– Это уже белая горячка, – с укором произнес Гела, пить тебе надо меньше, брат.

– А что он еще говорил? – поинтересовался Гоги, явно заинтригованный услышанным.

– Еще добавил, что если я уклонюсь от поединка, то моя жена станет его женой. Странно, но выразился он именно так.

– И что ты намерен предпринять?

– Пойду и высплюсь хорошенько, а что мне еще делать? Голова трещит, будто вот-вот взорвется.

– Ну иди, отоспись, после такой свадебной ночи сон тебе только на пользу пойдет.

Когда Мераби нетвердой походкой удалился, соседи стали меж собой перешептываться.

– Ох, не стоило задевать покойника, мертвые – они злопамятные.

– Да ладно, у парня просто от выпитого вина воображение разыгралось, всякое бывает.

– А я слышал, что мамелюки были людьми жесткими и даже черствыми.

– Еще бы им не быть черствыми: люди без роду и племени, без родных и близких.

– Я думаю, если тот мамелюк был бы жив, он повел бы себя именно так, как описал Мераби.

– Ну и слава богу, что он умер, вероятно, лет двести назад.

– И то верно…

На третий день после свадьбы Эльзе стало плохо. Она мыла посуду, когда почувствовала себя дурно. Кровь хлынула изо рта, и тарелки с треском посыпались на пол. Молодая женщина, с трудом перехватив дыхание, села на кровать, и через мгновение сознание ее провалилось во тьму. Спустя два часа привезенный из районной больницы врач констатировал глубокую кому.

– Мы положим ее в больницу и подключим искусственное дыхание, остальное как бог даст: организм молодой, крепкий, будем надеяться на лучшее, нужные лекарства я выпишу.

– А когда она очнется? – с нетерпением переспросил Мераби.

– Трудно сказать, – врач поморщился и поправил очки, – через день, неделю, а может и… Вы должны быть готовы к любому исходу, к сожалению, все очень серьезно.

Эльзу отвезли в больницу на «скорой», Мераби вернулся назад под вечер. Некоторое время ходил молча мрачнее тучи, потом достал автомат и стал чистить.

– Зачем тебе оружие? – с беспокойством спросил брат.

– Гоги говорил, что мамелюки выше всего ставили воинскую честь. Я мужчина, и он мужчина, будем драться.

– Совсем спятил, отдай автомат.

– Ты что, не понимаешь, если я откажусь от поединка, он заберет Эльзу.

– Не приставай к нему, Гела, видишь, парень не в себе. Пусть сходит на кладбище, ну что там может произойти? Посидит один, успокоится, а завтра вернется домой, – Нодари взял родственника под руку и отвел в сторону.

– Не могу его одного оставить, ты же видишь, он не в себе.

– Тем более, не нужно его трогать, только спровоцируешь на какую-нибудь глупость.

Гела только кивнул и покорно вышел из комнаты.

…

– Совсем он рехнулся на почве своего видения, и близко к себе никого не подпускает, даже брата родного.

– Что же он надумал, идти с оружием на кладбище – это все равно, что вызывать смерть на поединок.

Эти пересуды соседей Мераби слышал краем уха, но теперь ему было все равно, что о нем подумают. В предстоящую ночь все и должно решиться: либо он спасет Эльзу, либо потеряет ее навсегда.

Была уже ночь, когда он подошел к кладбищу. Лунный свет тускло освещал темные силуэты могильных плит и криво торчащих крестов. Скрестив ноги, он сел возле чьей-то могилы, заряженный автомат положил рядом и весь застыл в ожидании. Прошел час, другой…, он все так же неподвижно сидел, а вокруг царила тишина. Скоро рассвет, поединок, если ему суждено состояться, откладывать было уже некуда, и в голову лезли тревожные мысли: «Он заберет Эльзу, и тогда мне не жить, но как сразиться с человеком, который умер двести лет назад? Как это должно произойти?»

Когда первые лучи солнца коснулись земли, он понял, что никто уже не прийдет, и если прийдется драться, то только с самим собой, и драться надо честно, без обмана. Мераби бросил взгляд на лежавший рядом автомат и вспомнил слова Котэ Кашея: «Идти на кладбище с оружием – все равно что вызывать смерть на поединок».

«Он не придет сюда, потому что мертв уже давно, а оттуда еще никто не возвращался, но если я не выйду на поединок, он заберет мою женщину, и я не смогу этому помешать», – промелькнула в голове тоскливая мысль. «Мертвые не могут вернуться в наш мир, это правда, но зато мы, живые, можем отправиться в мир мертвых. Это дорога в одну сторону, и в конце этого пути меня будет ждать он», – Мераби взял автомат, повернул дулом к себе, и в предрассветной тишине раздался одинокий выстрел.

Хоронили Мераби всей деревней, шедшие за гробом люди, с опаской оглядываясь вокруг, полушепотом судачили: «Зря он коня своего пожалел и не принес в жертву… Что с того, что Гела, узнав о смерти брата, тут же пристрелил ни в чем неповинное животное, уже поздно было что-то исправлять».

– Говорил же я, за первое место всегда приходится платить. Зачем молодежь нас, стариков, не слушает, – жаловался на похоронах Котэ Кощей.

На следующий день после смерти мужа Эльза неожиданно для всех вышла из комы и пошла на поправку. Она оставалась еще слаба, но борьба за жизнь была выиграна, и никто не мог сказать, чудо это было или совпадение. Только выйдя из больницы молодая женщина узнала, что стала вдовой, и теперь ее ждала долгая и тоскливая жизнь одинокой меченой вдовы. Ведь после такой истории ни один благоразумный молодой человек не польстился бы на ее красоту. Что бы там ни говорили, но жизнь женщины в наших краях не мед, и это поистине так.