Читать книгу Случай невроза в форме одержимости дьяволом в XVII веке - Зигмунд Фрейд - Страница 5

Боюсь, скептики не согласятся с тем, что, сместив акценты в трактовке договора, мы раскрыли его истинный смысл. Они выдвинут два возражения. Во-первых, они скажут, что эту расписку не нужно расценивать как договор, в котором должны быть указаны обязанности двух сторон. Скорее в ней были закреплены лишь обязательства, которые взял на себя художник, а обязательства дьявола остались за рамками этого соглашения, так сказать, «sousentendue»19. Именно художник берет на себя два обязательства: во-первых, обязуется девять лет быть дьяволу сыном и, во-вторых, соглашается с тем, что после смерти будет всецело принадлежать ему. Таким образом, отметается один из наших доводов.

Во-вторых, они скажут, что не стоит так уж напирать на то, что в расписке говорится о готовности «быть дьяволу послушным сыном». Это обычная фигура речи, которую любой читатель может истолковать так же, как это сделали монахи. Они не стали переводить эту фразу дословно на латынь, а просто написали, что художник «mancipavit»20, то есть всецело предался дьяволу, обязался вести греховную жизнь, отречься от Бога и Святой Троицы. Так зачем же нам отклоняться от этой простой и очевидной трактовки21? Перед нами попросту отчаявшийся человек, измученный меланхолической депрессией, который продает свою душу дьяволу, уповая на его невероятные целительские способности. Не так уж важно, что в уныние он впал после смерти отца, – это могло бы произойти и по другой при чине. Это звучит убедительно и здраво. Психоаналитиков снова упрекнут в том, что они до предела усложняют простые вещи, ищут тайны и загадки там, где их нет, и находят их, выпячивая мелочи и околичности, которые можно обнаружить где угодно, а потом делают на их основе самые смелые и странные выводы. И бессмысленно доказывать оппонентам, что из-за их непримиримости распадается столько примечательных аналогий и рвется столько тонких взаимосвязей, которые можно выявить в этой истории. Оппоненты скажут, что таких аналогий и взаимосвязей нет и в помине, просто мы сами их выдумываем, изощряясь в проницательности.

В четвертый раз явился он мне в таком гнусном обличии, с толстым желтым кошелем, и показал мне большой дукат, посулив мне весь кошель, набитый дукатами, и вообще столько золотых монет, сколько моя душа пожелает: но я ничего у него не взял. Из дневника Кристофа Хайцманна. «Свидетельство о чуде в Мариацелле»

Что ж, я не стану предварять свои возражения призывами «будем честны» или «будем откровенны», поскольку таковым нужно быть всегда, без особых предуготовлений, а просто скажу: я прекрасно понимаю, что того, кто до сих пор не уверился в обоснованности психоаналитического подхода, не убедит в этом и анализ случая художника Кристофа Хайцманна, жившего в семнадцатом веке. К тому же, я и не собираюсь приводить этот случай в доказательство пригодности психоанализа; скорее напротив, я исхожу из того, что психоанализ является пригодным средством и использую его для того, чтобы разобраться в демонологическом неврозе этого художника. В пригодности психоанализа убеждают меня успешные исследования сущности неврозов в целом. Со всей скромностью можно заявить, что ныне даже самые неуступчивые наши современники и коллеги начинают понимать, что без психоанализа изучить неврозы невозможно.

«Пасть может Троя от его лишь стрел», – как признается Одиссей в «Филоктете» Софокла.

Коль скоро продажу души дьяволу правомерно рассматривать как невротическую фантазию, не нужно подбирать никакие другие доводы в оправдание того, что мы подходим к этой истории с психоаналитическими мерками. Когда речь идет об обстоятельствах, в которых развился невроз, важны даже нюансы. Разумеется, переоценить их так же легко, как и недооценить, и только от чувства меры зависит, какие выводы мы на их основе сделаем. А тот, кто не верит ни в психоанализ, ни в дьявола, пусть сам решает, как ему отнестись к случаю художника: опровергнуть ли нашу трактовку или признать, что этот случай не поддается объяснению.

В общем, вернемся к нашему первоначальному предположению о том, что дьявол, которому художник продал душу, должен был заменить ему отца. Нашему предположению соответствует и то, что впервые дьявол явился художнику в обличии добропорядочного горожанина в летах, с седой бородой, в красном плаще и черной шляпе, с тростью в правой руке и черной собакой (таким он изображен на первом рисунке)22. Со временем облик его становится все ужаснее, можно сказать, приобретает мифологические черты: у него появляются рога, орлиные когти и крылья как у летучей мыши. В конце концов, он является в часовне в обличии летающего дракона. Об одной детали его физического облика мы еще поговорим отдельно.

То обстоятельство, что в качестве замены любимому отцу был выбран дьявол, и впрямь, может показаться странным, но только в том случае, если слышишь об этом впервые, но мы знаем немало такого, что способно умерить наше удивление. Прежде всего, мы знаем, что бог заменяет отца или, точнее говоря, воспринимается как отец небесный, иными словами, как отражение образа отца, который складывается в детские годы у индивида, и образа прародителя первобытного племени, возникшего у людей в древности. С возрастом человек начинает иначе воспринимать отца и перестает его возвеличивать, но образ, возникший в детстве, сохраняется и, сливаясь воедино с унаследованным от предков воспоминанием о прародителе, переплавляется в индивидуальное представление о боге. Кроме того, изучая с помощью психоанализа сокровенную жизнь индивида, мы узнали, что отношение к этому отцу, возможно, изначально носит двойственный характер, во всяком случае приобретает такой характер в скором времени, то есть объединяет в себе два противоположных чувства: нежность и покорность дополняют неприязнь и неуступчивость. Такой же двойственностью проникнуто, по нашему мнению, и отношение людей к божеству. Как мы выяснили, важные особенности религии и основные тенденции ее развития обусловлены неисчерпанным конфликтом между тоской по отцу, с одной стороны, и страхом вкупе с сыновним бунтом, с другой стороны23