Читать книгу Убийство по-соседски - Зимфира Алексеевна Павлова - Страница 4

Дом номер двадцать один по улице Пионерской был дом как дом. Типичная пятиэтажка. И улица Пионерская была как улица, типичная улица, которых в России – ну очень много.

И город был – городишка не большой. Городишка так себе.

Первый подъезд дома №21 по улице Пионерской был – угадали? Точно. Подъезд как подъезд.

А поскольку так, то и люди в этом подъезде жили – люди как люди, не лучше и не хуже других. Правда, если брать каждого по отдельности, то все и каждый был по своему единственный и неповторимый, хотя и похожий какими-то чертами ещё на кого-нибудь.

«Бабье лето» радовало последним мягким ласковым теплом, и сидящие на скамеечке возле второго подъезда бабушки подставляли солнцу лица со жмурящимися глазами. Впрочем, замечать кто и когда и куда прошел мимо них, или вошел и вышел из подъезда, солнышко им помешать не могло. Нашим бабушкам ничто не могло помешать видеть такие вещи. Зинаида Алексеевна Ромашкина, убедившись в том, что любимый зять Вася Котик пребывает в целости и сохранности и полицией не задержан, подошла к своему подъезду.

– Здравствуйте девочки, кого не видела – пропела мадам Ромашкина, подсаживаясь на край скамеечки к потеснившимся бабушкам.

– Зятя моего свидетелем в полицию вызвали, а какой он свидетель? Бестолковщина! Лучше бы Вас, девочки, как следует расспросили, вот был бы толк.

– Зиношка, да нас уже рашшпрашивали, а как ше!

Баба Маша забыла вставную челюсть, а возвращаться не хотелось. Приходилось «шипеть».

– Мы ше вчера тоше здесь шидели и ведь никого поштороннего не видели. Тьфу ты Нина, рашкаши ты шеловеку все, что вчера-то было, а то я без шелюсти выгляшу плохо.

Бабушка Нина, хотя и с челюстью красотой тоже как то не блистала, но свято верила, что она красотка. Седые волосы красила в ядовито-оранжевый цвет и блузки себе покупала яркие. Хоть и на рынке, хоть и дешевые, но обязательно яркие и «фасонистые».

Ну вот и молодец – считали многие. А ведь и правда – молодец!

Бабушка Нина, вся в нервах, сказала:

– Зиночка, ведь согласись, страшно подумать, никто посторонний из нашего подъезда не выходил и в подъезд не входил. Егор живет на пятом этаже, оба окна и из кухни, и из комнаты выходят сюда, во двор. Мы тут сидели, и утром он при нас побежал в магазин и вернулся с бутылкой.

Улыбался, веселый, поздоровался, как всегда здоровался. Молодец. (У бабушек, еще со времен их деревенского детства, критерием хорошего человека служило то, что он всегда здоровается). Шел один. А часа через полтора подъезжает полицейская машина – и в наш подъезд заходит полиция. Мы тут у них конечно спрашиваем:

– В чем дело? Вы к кому?

А они говорят:

– Егор Русаков у Вас повесился?

– Батюшки! Да как же так?! Он же был веселый, шел с бутылкой. Чего бы ему вешаться то? Он конечно с морей, с заработков приехал нервный. Да ведь уже две недели, как от туда вернулся, деньги недавно получил, еще не пропил, не успел бы, только начал. И с чего ему, молодому, вешаться? Когда, мать его царство ей небесное, померла два года назад, он конечно пить начал больше, но ведь пьют мужики, заразы, многие, чуть не каждый день квасил. И жены их с ними же многие пьют. В нашем вон подъезде 15 квартир и добрая половина жильцов – пьют. Да и в любом доме то же самое, если не хуже. Пьют, жизни нормальной не видят. А уже если и бабы пьют, те похлеще мужиков алкоголички. Кто бы придумал лекарство от пьянства – тому Нобелевскую премию. И золотой памятник во весь рост. У нас в подъезде только на втором этаже никто не пьет. А так на других этажах пьющие жильцы хоть в одной квартире, но есть. Пьют, за квартиру не платят годами. Я на еде копейки экономлю, на одну пенсию живу, а за квартиру плачу. У меня долгов нет. На всем экономлю. На старости лет жмешся во всем, и перед смертью не поживешь, как хочется. За границей пенсионеры путешествуют, а у нас государство отдает нашу нефть бессовестным делягам, эти хапуги нефтью торгуют и за наш счет у них миллиарды копятся, а мы нищие. Нищие! Специально нас так морят, чтобы поскорее сдохли, чтобы пенсию платить не кому было.

– Да Ниношка – прошамкала баба Маша.

– Правительство этими хапугами и поставлено, оно у них как марионетки, которыми легко манипулируют и управляют сверху за ниточки. Да што уш там, от нас то, што зависит? Зря только шипим, шебе же давление нагоняем. Ты лучше про вчерашнее Зине рашшкаши, она то ш нами не шидела, нишего не видела.

– Я то много чего видела, девочки – сказала гордо мадам Ромашкина, – но с начала вы мне расскажите.

– Да мы уже все рассказали, твоя очередь! – затараторила бабушка Нина. – Рассказывай быстрее, а то мне к парикмахеру надо. Записалась на 5 часов. Видишь, корни седые отрасли, торчат из под рыжих волос, уже ходить стыдно. А на рынке в киоске краска эта закончилась, которой я сама крашусь. Рассказывай Зиночка!.

– Да, девочки, рассказываю. Такого стаха натерпелась! – Мадам прижала кулаки к объемному бюсту и закачала головой. – Я спать теперь боюсь без света, а в подъезд ночью не выйду ни за что, лампочки горят всего на двух этажах, на третьем и четвертом. А у нас на первом – хоть вкручивай, хоть нет, все равно выкрутят. Заходишь – темно, как в могиле. О господи! А было со мной вчера вот что. Начну с утра.

Утром дочь моя зятя проводила на работу, внучка проводила в школу, и занялась готовить обед. У нее у самой был отгул. А я решила постирать. Мой зятюшка подарил мне автоматическую стиральную машину, сама стирает, полощет и выжимает – счастье.

– Зина, про свою машинку расскажешь потом – сказала бабушка Нина.

– Да, да, девочки. Так вот. Вы сами знаете, что я дружила с матерью Егора, покойничка, и ей царство небесное. Ой, хорошо, что она раньше него померла, не дай бог детей своих пережить. Пусть живут долго и счастливо дети наши. А про стрирку я сказала не просто так и не от старческого слабоумия, – сверкнул глазами Зинаида Алексеевна, – а потому, что в память Егоровой матери я о нем маленько иногда забочусь, вернее заботилась. Вот я и решила заодно постирать на машинке постельное белье Егору. Так – то он был чистоплотный, но с этой пьянкой стал опускаться. Пойду, думаю, возьму бельишко и заодно пожурю. Потопала на пятый этаж. Подхожу к двери, стучу, звонок то перегорел, не работает. Дверь толкнула – а она открылась. Не заперто было. Я захожу… Он висит в петле. Девочки, девочки! О-ёёёё-ёй!

– Не плачь, милая, не плачь! – Сама захлюпала носом баба Нина.

– Как страшно, как страшно! Девочки! Язык вывален, а ноги до пола чуть-чуть не достают. Лицо синее, отекшее, не двигается. Я закричала на весь дом, завопила, в подъезд выскочила, сама спотыкаюсь. Я была с телефоном, позвонила в полицию и в скорую помощь. А жутко, а страшно! Полиция мигом приехала, видать машина где-то рядом была. Потом ещё одна машина полицейская приехала со специалистами. А «скорая помощь» приперлась через полчаса. Я сказала полицейским, что вызвала «скорую». Но они ответили, что чего не надо – того уж не надо, поздно. Меня попросили быть понятой при осмотре места происшествия. Им потом влетело, вроде как я свидетель и меня понятой брать было нельзя. А я от куда знала?! В общем один из них стал писать протокол, другой ему диктовал, все тщательно осматривал. А у меня в голове каша, я не верю, хоть убей, что Егор мог так поступить. Он был веселый, хоть и с пьянки веселился. Деньги за рейс получил. Я уверена, что-то не так. И на лбу у него шишка, как от удара и тут я вспомнила! У меня ведь племянник заканчивает институт. Юридический. Он проходил практику в следственном комитете, и он рассказывал, что старый следователь, у кого он практику проходил, был очень добросовестный и скрупулезный, старой закалки. Он требовал от криминалистов, чтобы те брали смывы с рук у повешенных покойников. А все дело в том, что бывали случаи, когда на руках повешенных не было микрочастиц веревки, на которой они висели. Сечете, девочки?

И как же так можно повеситься не беря в руки веревку, на которой висишь? И я категорически потребовала взять смывы с рук Егора. Немедленно. Полиции это не понравилось. Но! Я на своем настоять умею, Вы меня знаете.

Бабки слушали раскрыв рты, глаза молодо блестели. Мадам Ромашкина купалась в эмоциях, в своих и эмоциях соседок. Смотрели они, на нее, и уважительно, и восхищенно, и завистливо и никакой, как обычно, критики.

– Лапушка, Зиношка и што, што? – Затрясла головой баба Маша.

– А вот что! Я когда ходила за зятем в милицию, в девятнадцатом кабинете, следователь говорил с экспертом по телефону.

Мадам Ромашкина замолчала и вроде как даже задумалась. Потом пристально и с подозрением поглядела на каждую из бабушек и с ужасом, давясь словами заявила, – Нет у него на руках следов веревки. Нет! Егора повесили. И узел на веревке – какой-то бабский, вот что я услышала.

Все молчали.

Выпучив глаза, возмущенно заговорила бабушка Нина, – Ты, голубушка, кого подозреваешь?

– Господи, Ниночка, ну не Вас же! Вы в это время на лавочке вместе здесь сидели.

– А если бы не сидели, то с ним, с пьяным и дите бы справилось, и женщина любая, в том числе и вы, голубушки.

– Мы его любили, нам его жалко – сказала Бабушка Нина.

– А вывод-то все-таки один. Кто-то из находящихся в нашем подъезде его убил, и точка. А поскольку никто посторонний не входил и не выходил – это кто-то из живущих здесь. И будем вычислять. Каждого.

Внезапно налетел порыв сырого студеного ветра, заставив бабушек съежиться от холода. Или от страха?