Читать книгу Тиргартен - Zотов - Страница 7

Человек вошёл в дом очень осторожно. Он передвигался едва ли не на цыпочках – ступая мягко, словно кошка. Задерживаясь за каждым углом, хозяин выставлял вперёд фонарик, нащупывал дорогу. Свет был притушенный, слабый – пришелец опасался, что его передвижение заметят через окна с улицы. Постоянно оглядываясь, он пробрался на кухню и там включил фонарь поярче. Наклонился, внимательно осмотрел лежащий на полу женский труп. Тело окровавлено, повреждено, на обеих лодыжках следы зубов: видимо, в окно запрыгнула бродячая собака – стёкол в рамах давно нет, вышибло взрывной волной. Сбросил с плеч армейский ранец, вытащил пожарный топор. Примерился. Взял тело за ногу, подтащил к себе, замахнулся.

Треск костей. Блеск лезвия. Новый удар.

Управляясь с «разделкой», он не забывал поглядывать на дверной проём, нервно щурясь. Ночь не замолкала ни на секунду. Доносился дробный стук пулемётов, стрекотали, как кузнечики, автоматы ППШ и шмайссеры, ухали, словно филины, старые винтовки, грохотали гаубицы, слышались хлопки фаустпатронов. Земля упруго дрожала от гула бомбардировщиков, шедших на низкой высоте. Человек спешил. Он понимал, что игра зашла слишком далеко и отказаться от неё нельзя. Дом у Тельтов-канала находится не в слишком глубоком тылу русских, но в любой момент сюда могут ворваться немцы: не только улицы, но и квартиры в зданиях переходят из рук в руки. Остатки вермахта, СС и фольксштурма, хотя и отступают, изо всех сил стараются контратаковать, в отчаянии лезут на русские «дегтярёвы» с криками «Хайль!». Асфальт сменил цвет на багрово-красный, в загустевшей крови вязнут подошвы. До линии фронта полтора километра… всё может измениться в секунду. Но он предусмотрителен. Во избежание сложностей, прихватил с собой сразу два разных комплекта формы.

«Разделка» закончилась быстро – гость не был новичком в своём деле.

Положа руку на сердце, мог бы вообще этим не заниматься. В грохоте орудий, в алчной пасти войны, поглотившей Берлин, на чьих мостовых лежат десятки тысяч мертвецов (и лягут во много раз больше), можно бросить не одно – двадцать неопознанных тел. Но тут есть два принципа. Первый – он хороший мальчик. Да-да. Его в детстве мамочка учила убирать за собой игрушки и фантики от конфет, если забывал – строго наказывала. Тот оставшийся от деда солдатский ремень со свинцовой пряжкой и заключение на ночь в тёмном чулане он запомнил на всю жизнь, даже сейчас просыпается с криком. Это просто въелось в кровь, лечение не поможет. Он нервничает целый день: нужно вернуться и УБРАТЬСЯ, УБРАТЬСЯ, УБРАТЬСЯ. Нельзя оставлять бардак. Мамы больше нет, но мама такого бы не одобрила. Накажет. А он её слушается. Второй принцип тоже довольно-таки весом: ему необходимы три экземпляра коллекции. Самые лучшие. А потом пора перебираться в новое убежище у центра. По крайней мере, там без особых проблем легко прожить дней пять.

Он по-хозяйски замотал части тела в непромокаемый холщовый мешок.

Сдавил потайной рычаг на стене. Спустился по лестнице. Нащупал плоскую кнопку. Всё открывается. Чудесно. Человек вошёл в маленькую комнату, и… в лицо ему ударил ослепляющий свет другого фонаря. Одновременно послышался щелчок затвора.

– Ни хера не понимаю, – растерянно произнесли по-русски. – Наша форма?!

– Да. Конечно. Вчера этот район в ходе боёв перешёл к советской власти, – ему пришлось переодеться в гимнастёрку старшины РККА, даже медаль из комплекта нацепил, дескать, заслуженный фронтовик, не убогая тыловая крыса. Пятно света заставляло морщиться, луч плясал от ног до головы – смотрящий на него словно не мог поверить тому, что он видит. Так, пистолет в кармане, не за поясом. Выдернуть не успеет. Стало страшно. В мешке-то… если заглянет… да собственно, и тут, в подвале…

– Пошевелишься – убью, – спокойно пообещал незнакомец. – Кто ты такой? Дивизия «Бранденбург»? Власовец? «Хиви»?[17] Будешь молчать – прострелю ногу, разговоришься.

Он закашлялся, пытаясь выиграть время. Гость терпеливо ждал.

– В шкафу три женские головы в банках со спиртом. – Яркость фонаря резала глаза, хозяин щурился и кривил лицо, но опасался прикрыть веки ладонью, это могло быть истолковано, как начало атаки… Голос по ту сторону луча света звучал глухо, безжизненно. – И ещё два разделанных трупа в доме. Думал, не найду твоё хранилище? Да брось. Рычаг же на видном месте. Я в милиции работал, мы тайничков в бывших купеческих особняках навидались, чтобы золото спрятать или любовницу втайне от жены ночью вывести. Одну жертву я узнал – это Настя, медсестра из нашей части. Не будь её, не остался бы тебя ждать. Собираешь коллекцию, верно? А коллекционеры никогда не бросают экспонаты, они за ними возвращаются. Кто две другие женщины? У той, что на кухне, в кармане аусвайс «остарбайтерин»[18] – Алёна Склярченко, из Винницы. Перед тем, как умрёшь, я хочу узнать: зачем ты их убил? Для чего отрезаешь головы? Не стану обманывать – всё равно застрелю, ты плену не подлежишь. Зато умрёшь быстро и без мучений. В противном случае с живого кожу сдеру: мне «языков» приходилось допрашивать. Нож достать, или добром скажешь?

По спине против воли побежали мурашки. Святые ангелы, этот ублюдок не шутит. Коснулся рта. Сделал круг рукой. Помотал головой, скрестил перед губами обе ладони.

– Глухонемой? – догадался незнакомец. – Надо же. Но русский ты понимаешь, верно?

Он кивнул. Да. Русский – довольно неплохо. Ещё чуть – французский. Боже, что же делать?!

Незнакомец подошёл к нему – в одной руке он держал фонарь, в другой автомат ППШ. Здоровый, рослый. С таким ему без оружия не справиться. Да и с оружием сложновато. Правда, он знает один хороший приём. Соберись, тряпка. Есть надежда на эффект неожиданности – от слабака, ничтожного запуганного существа не ждут внезапной прыти.

– Где у тебя лежат документы, сволочь?

Человек скосил глаза на верхний карман.

– Осторожно достань, без резких движений. Я нервный и в плохом настроении.

Он клял себя последними словами. Ведь чувствовал, как есть чувствовал – что-то не в порядке. Зачем вернулся? Легко бы переждал дня три-четыре, район останется глубоко в тылу, а этот больной утомится сидеть в засаде. Язык он разбирает, можно выдать себя за контуженого. Но нет – захотелось срочно забрать трофеи, подержать в руках… Допрыгался. Глупо. Неужели прямо сейчас разом всё и закончится?

Взялся за карман. Плавно вытянул книжку красноармейца. Раскрыл.

– Панюшкин Николай Сергеевич, – прочитал незнакомец. – Гвардии старшина, одиннадцатый противотанковый батальон… А ксива-то у тебя фальшивая, невооружённым глазом видать. Второпях делали. Давай заканчивать этот спектакль. Du verstehst alles, richtig?[19] С какой целью заброшен в наш тыл? В чём состоит твоё задание?

– Ich werde alles erzahlen…[20] – ответил человек очень тихим, печальным голосом.

Комаровский ещё не успел удивиться чуду, что немой вдруг заговорил, как обмякший пришелец отклонился и ударил его головой в лицо. Дёрнувшись, Сергей выронил фонарь – противник с неожиданной силой схватился обеими руками за ствол автомата, выкручивая его в сторону. Старший лейтенант нажал на спусковой крючок, ППШ коротко, дважды вспыхнул огнём – нападающего отшвырнуло… Свалившись на пол, он ударился лицом о ступеньку и затих. Даже во тьме кромешной было ясно – обе пули попали в область сердца. Запах пороха смешался с «ароматами» спирта, затхлости и особенно тошнотворным – гниющего мяса. Части тел парень стаскивал сюда, в потайной подвал. Настеньку, видимо, не успел – ограничился головой. Жалко, Курочкин не увидит, как рассчитались за него и Настю. Правда, неясно, кто этот хмырь с советскими документами, знающий русский язык, но говорящий по-немецки? Старлей пошарил по полу, отыскал фонарь (стекло треснуло), включил – свет выхватил из темноты мясистое лицо. Залысины по бокам лба, волосы каштановые, нос картошкой, крупные веснушки: да, легко за русского сойдёт. На полу блеснуло – струилась кровь, натекла небольшая лужица. Армейский ранец валялся рядом. Комаровский поднял его, заглянул внутрь. На ощупь – материя. Свёрнутый немецкий мундир – в чёрных петлицах на сером фоне блеснули молнии. СС. Розовая окантовка погона, четырёхконечная звезда – шарфюрер. Младший фельдфебель, если перевести на язык вермахта. Что ж, хорошая форма, без дырок от пуль и крови, всегда на вес золота в разведке, подойдёт. Комаровский закинул ранец за спину, слегка повозившись, застегнул ремни. Отлично. Теперь можно возвращаться.

Мертвец сел на полу – резко, как ванька-встанька.

Комаровский попятился. Что-то задел локтем – на пол упала и со звоном разбилась банка. Наружу выкатилась голова с белыми, слипшимися волосами, на старлея уставились невидящие зрачки. Человек в простреленной гимнастёрке не выглядел мёртвым – он смотрел вполне осмысленно, только из разбитого о ступеньку носа текла кровь. Сергей почувствовал странный холод в ногах. «Старшина» сунул руку в карман, и Комаровский, руководствуясь скорее фронтовым инстинктом самосохранения, чем осмысленной реакцией, вскинул ППШ. Три выстрела разорвали полутьму подвала – один из автомата, и два из пистолета ТТ. Пуля попала в фонарик, брызнули осколки стекла. Старшего лейтенанта спасла случайность: в момент выстрела он поскользнулся на разлитом спирте и рухнул – головой в лицо мёртвой женщины. Послышались грохот и стук сапог – «мертвец» бросился вверх по лестнице из подвала. Комаровскому хватило нескольких секунд вскочить на ноги и последовать за ним: ППШ, в чьём диске теперь не было ни единого патрона, остался рядом с мёртвой головой. Когда старлей оказался снаружи, «старшина» уже изрядно оторвался от него: он бежал изо всех сил, пружинисто, тренированно – неожиданно для человека его телосложения. Дома по обе стороны улицы горели, в небо поднимались клубы дыма и языки пламени. Остановившись, беглец снова выстрелил: пуля свистнула в метре от Комаровского, и это вселило оптимизм – ему противостоял неважный стрелок, способный попасть только с близкого расстояния. Зажав в потной ладони финку, старший лейтенант понёсся за убийцей вскачь, сокращая расстояние большими прыжками. В ушах стучала кровь, и он пытался понять одно: как этому выблядку удалось выжить?

Сергей стрелял в упор. Он видел, куда попали пули.

Но немец поднимался – и бежал. Комаровскому приходилось наблюдать такое: однажды ефрейтор его роты, с восемью ранениями (полоснули очередью) сумел голыми руками сломать шею немецкому патрульному. Состояние шока и злость иногда поддерживают жизнь в смертельно раненом человеке на одну или даже две-три минуты. Однако с ранением в сердце никто не выживает. А этот удирает, словно заяц. Комаровский всё видит своими глазами, хотя… Он не спал сутки. Может, показалось? Может, он уже сходит с ума? Блядь, зачем он миндальничал с этой тварью? Следовало прикончить скота, едва тот вошёл в подвал. Без разговоров. Воткнуть финку в шею и смотреть, как тот подыхает. За время войны старший лейтенант получил множество доказательств: как правило, люди с перерезанным до позвонков горлом впоследствии не воскресают. Впрочем, думать некогда. Расстояние понемногу сокращается. К тому же «старшина» внезапно замедлил бег. Остановился. Опустившись на карачки, убийца сдвинул что-то на мостовой рядом с объятым огнём зданием и… исчез.

Достигнув пылающей церкви, Комаровский понял, в чём дело.

Канализация. Он оттуда и пришёл. Может, прямо там и переодевался перед тем, как зайти в дом. Разведка докладывала – зловонные туннели под Берлином очень разветвлены, настоящие катакомбы XIX века, неподготовленный человек заблудится. Сапёры РККА где-то смогли заминировать ходы в коммуникациях, но не везде – боевые группы эсэсовцев вылезали из люков и наносили удары в тылу. «Подземка», как и берлинское метро (хотя оно уже прекратило работу), – тёмный лес: придётся действовать наугад. Комаровский спрыгнул в люк, приземлился мягко, ничего не ушиб. Неподалёку слышался топот. В нос ударил запах застарелых нечистот – канализация не функционировала ещё с февраля, следствие американских авиаударов: никаких потоков и даже луж. На стене – надпись с потёками краски: «Берлин останется немецким!»

«Хуй вам», – мысленно пообещал Комаровский.

Он ринулся за убийцей – и с первых же шагов понял, что проиграет. Тот знал лабиринт «на пять», умел в нём лавировать – Сергей же оказался в незнакомом месте. Случись пришельцу быть опытным фронтовиком, он подкараулил бы старшего лейтенанта в туннеле… Но эсэсовец, скорее всего, «паркетный», с такими они сталкивались на Зееловских высотах – когда тысячи офицеров СС, гестапо, СД и СА, никогда не видевших фронта, перебросили на передовую, как пушечное мясо: чтобы хоть на пару дней задержать наступление РККА. Щёлкнул выстрел, и Комаровский поспешил на звук – под ногами чавкала вонючая чёрная грязь. Завернув за угол, Сергей увидел скорчившегося у осклизлой стены мальчишку лет шестнадцати, в потёртой курточке и армейских брюках не по размеру, с повязкой фольксштурма на рукаве. Из пулевого отверстия во лбу струилась кровь. «Застрелил своего… блядь, я ничего не понимаю». Старлей быстро обыскал карманы убитого. Оружия нет. Либо паренёк прятался здесь от обстрела, либо «старшина» подобрал его винтовку. Сергей сунулся в соседний «переулок» и через двадцать минут обнаружил – путь ведёт в тупик. Старлей проплутал по туннелям ещё час, пока не заблудился окончательно. «Ушёл, сволочь. Ушёл всё-таки». Комаровский добрался до ближайшего люка и осторожно, приподняв железную крышку, выглянул наружу. Краем уха уловил немецкую речь. Сергей аккуратно спустился. Постоял, прислонившись к стене. Подумал. Внезапно в глазах потемнело. Он глотал воздух, но дышать какое-то время не мог. Голову стиснула боль. Закашлялся. Слишком долго не лечился, целый день, начинается приступ. Выхода нет. Нужно лекарство, и срочно. Вытащив из ранца светло-серую форму, Сергей, закусив губу, начал переодеваться…

Бездна № 2

ДЖАЗ ДРОВОСЕКА

(Нью-Орлеан, штат Луизиана, США, 1920 год)

– Проходите, пожалуйста, сэр.

– Благодарю вас. Я не слишком рано? Предпочитаю приезжать на интервью заблаговременно, профессиональная привычка. Где можно повесить пальто?

– Прямо вот здесь.

– Спасибо.

– Что будете пить?

– Бурбон, если не возражаете.

– Сразу видно опытного журналиста. Располагайтесь. Блокнот при вас?

– Конечно.

– Вот ваш виски. Я пью безо льда, он только портит вкус.

– (Торопливо.) О, безусловно, сэр. Я тоже.

– (Присаживаясь напротив, взяв стакан.) Итак, что вы хотите знать?

– Капитан Дюбуа, месяц назад вы без каких-либо объяснений покинули департамент полиции Нью-Орлеана. Общеизвестно: именно вы занимались розысками по делу Дровосека, совершившего с мая восемнадцатого до октября девятнадцатого года семь убийств в нашем городе. Маньяк не пойман. Сэр, связана ли ваша отставка с провалом следствия? Ведь оно так и не вычислило убийцу.

(Короткая пауза.)

– Я покривил бы душой, мистер Фрейзер, начни я возражать. Да, мне пришлось покинуть свой пост, наверное, через месяц поеду на ранчо, займусь разведением скота: продолжу бизнес, который когда-то кормил моих отца и деда. Мне отравляет жизнь тот факт, что Дровосек до сих пор наслаждается свободой. Мы привлекли лучшие умы города, перебрали сотню версий и в итоге расписались в своём полном бессилии.

– Действительно ли Дровосек копировал своим поведением Джека-потрошителя?

– По сути, да. Та же система. Серия отвратительных убийств, каковая внезапно прекращается – так же резко, как и началась. Но есть и отличие – в безжалостности и хладнокровии. Он нападал на всех подряд. Вам известно – в числе жертв топора Дровосека есть беременная женщина и двухлетняя девочка. А ведь потрошитель не убивал детей. Конечно, наш убийца знал о Джеке, этим и обусловлены письма в газеты. Ваше издание их получало?

– Да. Он писал о себе: «Я демон, явившийся из глубин ада за вашими душами. Вы ничего не сможете сделать. Подчиняйтесь мне – и тогда останетесь в живых».

– (С лёгкой брезгливостью.) А вы-то и рады это публиковать.

– Простите, капитан. В бумажном деле главное – побыстрее продать тираж, иначе мы пойдём по миру… Ведь газета, как бабочка, живёт всего один день. Кстати! Верна ли наша версия, что Дровосек на самом деле убивает давно, с двенадцатого года?

(Внушительный глоток виски.)

– Такое мнение не лишено оснований. По крайней мере, несколько убийств мужчин и женщин в Нью-Орлеане были совершены при помощи топора, и характер ран заставляет говорить, что… они похожи, словно это делал один и тот же преступник. Однако прямых подтверждений мы всё же не отыскали.

– Стало быть, имена первых жертв Дровосека официально не изменились?

– Да, бакалейщик-итальянец Джозеф Маджо и его супруга Катрин. Они спали, когда поздней ночью двадцать второго мая тысяча девятьсот восемнадцатого года убийца проник в их дом и нанёс мужчине четыре удара топором по голове. Катрин получила три удара лезвием, для верности Дровосек перерезал ей горло… Бедняжка истекла кровью и скончалась на месте, а её супруг умер позже, на руках у своих братьев. Следующей погибла Харриет Лоу, возлюбленная владельца другого магазина – Луи Безумера: её аналогично зарубили в постели. Миссис Шнайдер, на восьмом месяце беременности, подверглась нападению в собственном особняке. Дровосек виртуозно проник в помещение – мы не нашли каких-либо следов взлома.

– Правда ли, что миссис Шнайдер могла видеть лицо убийцы?

– Да. Но, к сожалению, она хоть и выжила после покушения, абсолютно ничего не помнит. По нашим предположениям, её ударили сзади по голове настольной лампой, женщина лишилась сознания и не чувствовала, как тело кромсают лезвием. И если ранее мы рассматривали вариант неудачного ограбления или даже мести кредитора из итальянской мафии (не секрет, что мистер Маджо задолжал всем вокруг, включая дворника на своей улице), то здесь из дома ничего не взяли. Подумать только, убийца не заглянул в бумажник жертвы, а ведь внутри лежали семь полновесных долларов! Десятого августа был зарублен Джозеф Романо, при этом Дровосек не тронул двух его племянниц, а лишь молча постоял у их постели с топором. Страшнейшая из расправ Дровосека – резня в семье Чарльза и Рози Кортимилья. Убийца обухом проломил супругам черепа и умертвил их двухлетнюю дочь Мэри. Я опустошён. Почему Господь допускает такое? Самое чудовищное – Дровосек убил невинное дитя, пока оно спало на руках у своей матери, воткнул ей лезвие в шейку сбоку… К счастью, девочка ничего не успела почувствовать.

– (С содроганием.) Какой же кошмар. На всё Божья воля, сэр.

– Безумно жаль, что и на подобные вещи в том числе. Бедного ребёнка не удалось спасти, а муж и жена выжили, но горе так подкосило их, что они впоследствии развелись. Девятнадцатилетняя Сара Ломэнн, следующий объект атаки Дровосека, находилась дома одна. Он снова проник в жилище без препятствий, открыв окно. Сара спала в кровати, маньяк нанёс ей удары по черепу, лишил бедняжку четырёх зубов – окровавленный топор констебль потом обнаружил на газоне. Невероятно, но и она не видела лица нападающего… В этом вообще загвоздка. Семь человек погибли, семеро выжили… И НИКТО не рассказал о Дровосеке. Он словно привидение, понимаете? Появляется, убивает и снова уходит в ночь. Существо без лица. Мы не имеем описания, не знаем внешности, даже цвета волос.

– (Допивая виски.) Моя жена и сейчас молится, ложась спать. Нет, это не стандартная молитва – если я умру во сне, пусть Господь возьмёт мою душу, – а о спасении от Дровосека. Как вы полагаете, мистер капитан, он ещё вернётся?

– Последнее убийство совершено двадцать седьмого октября тысяча девятьсот девятнадцатого года. Маньяк зарубил Майка Пепитоуна, но не тронул жену покойного, хотя спокойно вышел из спальни прямо перед ней, в крови с ног до головы. Расправлялся парень с Пепитоуном основательно – все стены и даже потолок оказались в красных потёках. И, чёрт возьми, снова – жена Майка, мать шестерых детей, не дала нам информации о лице Дровосека. Честное слово, в самом-то деле подумаешь: он настоящий демон, пришедший к нам из преисподней. Его видели с полдюжины людей, но все они не способны дать описание внешности этого ублюдка. Да, я думаю, он ещё вернётся. Но не знаю, когда именно.

– Как следователь, что вы можете рассказать о характере Дровосека?

– Он просто любит убивать и откровенно наслаждается вниманием прессы. Может, парень вообще затеял всё ради статей в газетах. Я знаю из прошлого опыта – серийные убийцы тщеславны. Они не пропустят ни одной публикации, им интересны рассуждения, мнения и даже оскорбления в их адрес. У меня в голове давно сложился образ Дровосека. Возможно, он профессиональный взломщик или бывший полицейский, поскольку без проблем проникает в запертые здания – ранее работал с замками и в курсе, как правильно их вскрывать. Внешность Дровосека настолько типична, что вы встретите за день сотню подобных людей и не обратите на них внимания, – ведь имей он на физиономии шрам или другую отличительную особенность, она бы врезалась в память. Такие люди комфортно чувствуют себя в тени. Им приятно видеть своё имя в газетах, однако они не обладают лицом дамского любимчика. Редко случается, чтобы серийный убийца был смазливым красавцем. Кстати, вам принести ещё виски? Сложно беседовать без выпивки.

– (В смущении.) Мне стыдно попросить, я всего лишь гость.

– Мистер Фрейзер, не надо скромничать. (Звук льющейся жидкости.) Пожалуйста.

– Спасибо. Так вот, и в нашем, и в другом издании было напечатано более сотни версий, кем на самом деле является Дровосек, свои мнения высказывали психологи, специалисты по криминалу и, прошу прощения, отставные полицейские вроде вас. Некоторые даже пытались набросать карандашом портрет убийцы, но шли на поводу клише, рисуя здоровенного двухметрового громилу с бородой и огромными бицепсами… Таким, вероятно, и должен выглядеть дровосек в лесах на границе с Канадой. Каким представляете маньяка лично вы, сэр?

– (Глоток.) Хм. Вопрос не из простых. Наверное, имей я перед глазами точное описание, Дровосек уже сидел бы за решёткой или дымился на электрическом стуле. Я не зря упомянул о копировании преступлений Джека-потрошителя. Этот знаменитый серийный убийца явно получил высшее образование – скорее всего, медицинское, о чём свидетельствует техничная разделка тел уличных проституток в Лондоне. Тем не менее он старался запутать полицию, посылая в Скотланд-Ярд письма с грубыми грамматическими ошибками, написанные очень красивым, изящным почерком аристократа. Тут то же самое. Дровосек – образованный человек, с хорошим вкусом, знающий толк в хорошей музыке. Он не будет слушать простое бренчанье на гитаре или дурной саксофон.

– Вы намекаете на тот самый «джазовый вечер», сэр?

– Именно, мистер Фрейзер. Тринадцатого марта девятнадцатого года Дровосек разослал одно и то же письмо во все газеты Нью-Орлеана, обещая, что следующую жертву он убьёт девятнадцатого числа, через четверть часа после полуночи. «Я тот, кого новоорлеанцы и ваша глупая полиция называют Дровосеком. Я не человек, а дух из самых горячих глубин преисподней. Пусть они никогда не узнают, кто я такой, иначе лучше бы им не родиться на свет ввиду гнева Дровосека. Несомненно, новоорлеанцы считают меня ужасным убийцей, им я и являюсь, однако могу быть и куда хуже, если захочу. Я буду приходить к вам каждую ночь и унесу с собой жизни тысяч ваших лучших граждан, благо я в близких отношениях с Ангелом Смерти. Я обожаю джаз, и клянусь всеми дьяволами: тот из вас, кто будет слушать дома или в баре эту музыку, останется в живых, а те, кто не захочет: к ним я точно явлюсь с топором. Я худшее, что может представить ваша фантазия»[21]. Помните это?

– (Содрогнувшись.) Ещё бы. В ту проклятую ночь я заплатил взятку в десять долларов, чтобы попасть в скромный бар, где средних способностей музыканты дрожащими руками играли джаз. Помещения были набиты битком, люди сидели прямо на полу. Каждое убогое кафе с тремя столиками трещало от наплыва посетителей, из каждого угла звучал джаз. Многие, кому не хватило места, играли музыку на улице, на тротуарах, – и профессионалы, и любители. Весь Нью-Орлеан был насыщен джазом, его звуки витали в воздухе. Я заливал страх бурбоном и трясся: боже, боже мой, что же будет. Это был вечер по-настоящему убийственного джаза, хотя Дровосек так и не вышел на охоту.

– Цинично, мистер Фрейзер, однако я тоже ценитель джаза. И если бы не кровавые убийства, тот вечер был бы лучшим в моей жизни. Звуки музыки неслись отовсюду.

– (Прикрывая мечтательно глаза.) О-о-о…

– Пожалуй, ещё порция виски не повредит. Вы как?

– С удовольствием, сэр.

– Достану ещё бутылочку, спрятана на нижней полке шкафа – супруга бдит, знаете ли. (Кроткая усмешка.) Но я ещё старого поколения, мой завтрак начинался с глотка бурбона.

– Искренне благодарю. Вам помочь?

– Нет, спасибо, я справлюсь сам.

(Через пару секунд слышится сильный удар. Падение тела. Хряск, бульканье. Подушки дивана сминаются под тяжестью человека, присевшего с полным стаканом виски в руке – отметить грамотно завершённое дело.)

– Капитан Дюбуа, спасибо вам за компанию, интересную беседу и угощение. Виски прекрасен – не зря доносились слухи, будто вы большой знаток и ценитель бурбона. Я знаю, сейчас вы не можете мне ответить. Да и позже вряд ли удастся. У вас даже рта нет – перестарался с ударом, от лица, в сущности, ничего не осталось. Сэр, вы совершенно правы. Я и в самом деле обожаю джаз – когда слышу чарующие звуки саксофона, таю, как масло на горячем пироге. Извините, не смог не заглянуть к вам для заключительного аккорда. Ваше тело, как и труп журналиста Фрейзера, чьё удостоверение я временно позаимствовал, завтра наверняка найдут. Полицейские всё же до изумления глупы – вы мельком взглянули на фото пресс-аккредитации, а я совершенно не похож на Фрейзера. Ничуть не удивлён, что вы меня не поймали.

(Подходит к старому поцарапанному граммофону, ставит пластинку и долго наслаждается джазом, положив окровавленный топор, разминая пальцы в такт… Глаза прикрыты, губы что-то шепчут… Костюм и ботинки в крови… Это продолжается минут двадцать, после чего убийца останавливает запись.)

– Ухожу. Поспите в обществе моего топора, господин полицейский. Выглядите вы неважно, но ничего – похоронят в закрытом гробу. И возможно, даже под джаз.

(Слышны размеренные шаги, затем – звук захлопнувшейся двери.)