Читать книгу Апокалипсис Welcome - Zотов - Страница 4

По идее, если человек сначала умер, а потом воскрес – лишь от осознания одного этого факта у него обязана лопнуть голова. Я могу похвастаться своей выдержкой. После воскрешения не чувствую ничего. Ни удивления, ни шока, ни боли. Наверное, все перекрыла обида на судьбу. Умереть на своей же собственной свадьбе – верх глупости. По улицам сейчас шляется полным-полно живых трупов… но кому из бывших мертвецов такое расскажи, поднимут на смех: ситуация в стиле черной комедии. Подумать только, погибла по пути из ЗАГСа, когда ехала праздновать свое замужество в ресторан! Я уже не хочу ничего вспоминать, но события жестко прессуют мозг, проносясь через голову с бездушным стальным грохотом, как вереница поездов в метро. Ослепляющая блеском узкая полоска стекла: осколок зеркальца торчит из м о е г о глаза. Лицо Олега, забрызганное м о е й кровью. Ужасный мрак, черной волной захлестнувший кабину. Слушайте, а когда меня похоронили? Вроде положено на третий день. Чертовски жаль, что я не увидела свои собственные похороны! С подросткового возраста об этом мечтала, и на тебе. Лет пятнадцать назад, во время самой жестокой депрессии (мальчик на дискотеке не пригласил), я обливалась горькими слезами, представляя, как наглотаюсь таблеток и буду лежать в гробу – мертвая и прекрасная. Все вокруг обрыдаются, заламывая руки, сожалея о том, что они наделали, и в первую очередь тот свинский мальчик. Я же воспарю вверх, в качестве невидимого, бледного ангела с прозрачными крыльями, безмолвно наслаждаясь всеобщей печалью и горестью. Обломилась мечта, получается. Самолюбие тешит, что денег на мои похороны явно не пожалели. Это заметно по макияжу, одежде и прическе – экипировали так, что хоть сейчас езжай обратно в ЗАГС. Меня сильно напрягает провал в памяти: я не помню н и ч е г о из событий, происходивших со мной после смерти. И ведь не я одна такая – аналогичная проблема волнует и других воскресших мертвецов. Некая сильно болтливая, но добрая старушка на кладбище – в шиньоне и старомодной кофте, из дореволюционных дворян, выдвинула версию: при Апокалипсисе у мертвых обнуляется потусторонняя память – из головы стираются Рай, Ад и Чистилище. Обидно, если так. Вот и гадай теперь: ела ли я райские яблочки, сидя под деревом в прозрачной рубашонке, или вертелась на скороводе, шипя, как венская колбаса? Ничего, на Страшном Суде все расскажут. Он должен начаться в воскресенье. Уже через три дня.

Говорят, там покажут человеку ВСЕ его грехи. Секс в подъезде с Олегом, получается, тоже увидят? Кошмар… да я второй раз умру – со стыда.

Проведя на кладбище сутки, я уж было решила, что не доберусь оттуда домой. На улицах – полный хаос. Мертвые и живые Москвы смешались, как винегрет. Зато обстановка намного спокойнее. Первые минуты, когда треснул асфальт, разверзлись парки, отхлынула речная вода и отовсюду начали подниматься бывшие трупы, – разразилась небывалая паника. Люди бежали толпами – кто куда, не разбирая дороги: рыдали женщины, кричали дети, лаяли собаки. Не хватало только рева динозавров с мамонтами, но они почему-то не воскресли, по совсем непонятной причине ожили только мертвые лошади – вместе с наполеоновской кавалерией и буденовцами. Но не прошло и часа, как крики и визг разбавил звон разбитых стекол. Часть граждан с природной коммерческой жилкой, не испугавшись шествия живых трупов, решила грамотно воспользоваться концом света. Первым делом «под раздачу» попали универсальные магазины, оставшиеся без продавцов. Довольный народ выбегал из супермаркетов, затаренный нарезками семги, пивом, чипсами, – запомнилась очумевшая от счастья пожилая женщина, прижимающая к объемистой груди коробку с халявными прокладками.

Похоже, никто не верит, что конец света – это реальность. Я тоже.

Апокалипсис кажется неестественной и забавной вещью – мультяшным, волокнистым видением, туманящим разум после косячка с крепкой травой. Не верится, что нарядные люди на бульварах – ожившие мертвецы: ведь хоронят всегда в самом лучшем, даже старушки откладывают праздничную одежку «на похороны». Впрочем, есть исключения – по бульварам шагают, завернувшись в обгоревшие лохмотья, мастеровые из братских могил времен эпидемии, случившейся в конце XVIII века… проходили в школе про «чумной бунт»? Купцы и интеллигенция, расстрелянные чекистами на Лубянке, восстали в одном исподнем, жертвы немецких бомбардировок 41-го – и вовсе без него. Эйфория безнаказанного грабежа объединила и живых, и мертвых. Больше всех радуются революционные матросы с красными бантами, кричащие: «Отнять и поделить!» Отнимают и делят. Пустые медиамаркеты усыпаны осколками разбитых витрин – прохожие сноровисто выгрузили оттуда ЖК-телевизоры. Те, кому не хватило, в бессильной ярости поджигают разграбленные магазины – над Москвой ленивым зевом встает багровое зарево пожарищ. Город скалится остовами обугленных зданий, как Сталинград, оконные провалы давятся языками пламени, большая часть офисов и торговых центров сгорела дотла. С неба сыплются жирные хлопья серого пепла: на измазанных лицах людей, обнявших краденые ТВ, бешеным оскалом застыла радость. Ветер крутит по асфальту голубенькие полтинники из раскуроченных на куски банкоматов, более крупные купюры давно уже расхватали. Разграбили даже Центробанк на Октябрьской, охрана помочь не смогла – какой смысл стрелять в грабителей, если они не умирают?

Я с обреченностью стряхиваю с волос пепел и плетусь по горячему, оплавленному асфальту босиком – кремовые туфли остались на кладбище. Останавливается водитель, управляющий настолько убитым «жигуленком», что кажется – тачка воскресла из мертвых вместе с хозяином. Радушно предлагает подвезти. Я автоматически отвечаю ему – денег нет. Водила смеется во весь голос: а кому теперь нужны деньги? Он ошибается. Уже на следующий день, когда прошел первый шок, уцелевшие магазины заработали в полном объеме. Механически, как привыкли делать годами, многие хозяева даже цены повысили, вот прикол-то! Рассчитывают на наплыв клиентов из мертвецов – продают то, что удалось сберечь на складах. Непонятно, зачем. Потребность в еде у людей есть, но с голоду умереть уже нельзя. Вкуса пищи совсем не чувствуешь – только тлен, паутина, затхлость. Однако расчет оправдался – в покупателях недостатка нет. Наши люди так приучены. Война, экономический кризис, стихийное бедствие, Апокалипсис – надо бежать и запасаться мылом, спичками, солью. Логика убойная – если с неба на днях спустится Христос, значит, это признак: из продажи скоро пропадет соль.

Сбежавшие гаишники втихую вернулись на посты, пытаясь регулировать хаотичное уличное движение при погасших светофорах. Бедняги просто не знают, чем себя занять. Они-то уж точно не попадут в царство небесное – хоть весь лоб разбей в молитвах. Я вижу их лица через мутное стекло «жигуленка». Растерянные, злые, стоят, трясут жезлами, а остановить машину боятся – не говоря уж о том, чтобы денег попросить. Опытный водитель ехал дворами: от Химок до Тушина Москва встала в жесточайших пробках. Автомобильное движение отныне – фикция: большинство мертвецов в глаза не видели машин и не знают, что по шоссе нельзя ходить. Автокатастроф больше никто не боится. Подумаешь, в тебя врежутся: умереть-то все равно нельзя. Троллейбусы и автобусы брошены поперек трассы, напоминая музейные скелеты диковинных зверей: пустые, мертвые, без единого пассажира. Около метро «Отрадное» группа укуренных в хлам панков, обступив парочку бородатых витязей времен Долгорукого, с конским ржаньем предлагает бухнуть. Витязи не отказываются… они же русские.

Машина тормозит у моего подъезда. Я благодарю водителя – по дороге, как водится, разговорились – он не мертвец, как я, а из ж и в ы х. Узнав, что я мертвая, смотрит с опаской: кто знает, чего ожидать от зомби? Очень расстроен, говорит, не знает, как ему существовать дальше. Сказать слово «жить» уже боится. Это верно. Трудно обрисовать событие как вполне жизненное, если только что ты, из доброты душевной, подвез на своем автомобиле труп. Я рассыпаюсь в благодарностях и хлопаю дверцей машины, водитель хмуро трогается с места. У подъезда едва ли не драка: спорят монгольский воин, тряся лисьими хвостами на грязной шапке, и молоденький польский гусар. Я внезапно ловлю себя на мысли, что понимаю их разговор… и останавливаюсь в ужасе от догадки. Вот это да. Получается, проклятия Вавилонской башни[5] больше нет – и мертвые, и живые представители человечества отныне говорят на одном языке, совсем как в библейские времена.

Апокалипсис только начался, но уже полностью уничтожил профессию переводчиков. Тыкая невпопад, набираю цифры на кодовом замке. Монгол угрюмо замолкает. Поляк галантно снимает стальной шлем и кланяется. Джентльмен, блин. А то я не знаю, кто Москву сжег.

На этаже меня ждет неприятный сюрприз. Я звоню в дверь, вдавливая палец в кнопку звонка, но в квартире – ни души. На всякий случай обшариваю платье – естественно, нет и намека на наличие ключей. Я все же чокнутая. Так и представляю себе придурка: целует покойницу и кладет ей в гроб ключи – не забывай меня, родимая, загляни ночью попить чайку с вареньицем. Впадаю в отчаяние и начинаю стучать в дверь: да чего там стучать, открыто ломиться. Сначала одним, потом сразу обоими кулаками молочу изо всех сил, с отчаянием упершись в обшивку двери лбом. Кожа покрывается испариной. «Мертвые не потеют» подмечено в одном фильме. Сразу видно – это сказал живой мудак, не видевший воскресших мертвецов.

– Олег! Открой, это я, Света! – ору я, как сумасшедшая, на весь подъезд.

Ни единого звука в ответ – только тишина: мертвая, как и я сама. Сажусь на холодные ступеньки, утирая слезы с перепачканного пеплом лица, соображаю – что делать дальше. Вот дура-то дохлая! Не догадалась – надо было стрельнуть у водителя мобильник и позвонить Олегу. Ясно одно – дома его нет. Будет ли – неизвестно. Может, он уже вообще тут не живет. Ехать к маме в Питер? А на чем? Сюда-то еле добралась: неизвестно, ходит в ту сторону какой-либо транспорт или нет. Реву и параллельно удивляюсь – конец света изначально представлялся мне несколько другим. Я думала, это масштабный кризис наподобие ядерной войны, когда вся Земля превращается в выжженную пустыню. Но паника улеглась быстро – открыты магазины (их немного, но все-таки), работают рестораны. Даже на щитах кинотеатра «Байконур», кажется, мигала реклама новой комедии: на «фильму» валом валят казаки, нукеры Бату-хана и пьяные гимназистки, убитые шальными пулями в семнадцатом году. Думается, если бы я не умерла, то и сама бы вышла на работу: устраивать никому не нужные презентации и проводить брифинги. По идее, Апокалипсис должен отменить бабло. Но ничего подобного – магазины торгуют: рубли, правда, не берут, только доллары и евро… их что, принимают к оплате на Страшном Суде?

Ладно, какое мне до них дело? У меня свои проблемы. Посижу на лестнице пару часов – подожду Олега. Если не появится – неподалеку живет моя школьная подруга. Учитывая вариант, что и она может исчезнуть в уличном хаосе, прикорну на лавочке у подъезда. Или поеду на какой-нибудь вокзал.

Хоть я и труп, но надо же мне где-то спать.