Читать книгу Терапия оглашенных. Хроники молодого психолога - Зоя Ускова - Страница 4

Когда кто-то в доме обиделся, обычная бытовая тишина или звуки становятся напряженными, значительными. Шорох шагов кажется извиняющимся, звон вилки – раздраженным. А когда этот обиженный – ты, ты делаешь все с видом «да-да, я вышел из комнаты сходить в туалет, но это не значит, что я забыл…». Что выглядит глупо, а чувствуется – так вдвойне.

Хуже было то, что официально обижаться было не на что. Я ни поговорила с родителями, ни решила не говорить – если честно, я до сих пор не могла разобраться с собой: быть решительной в том, что у нас в семье проблема, или надеяться, что это что-то не то, что это один раз или что папа что-нибудь дезинфицировал, вот и все. Что за бред! Папа не просто пах – он выглядел, как выглядят пьяные, – нечего тут думать.

И каждый раз, когда я понимала, что нужно быть решительной, ко мне приходило искреннее малодушие, и весь разговор начинался сначала.

В таком гадком состоянии, едва попрощавшись с обеспокоенной мамой и откровенно унылым папой, я поехала на супервизию.

Нужный адрес был в самом центре Москвы, на Мясницкой, но дом умудрился затеряться во двориках так, что я чуть не опоздала, отыскивая. Тем более я из Подмосковья и отношусь к категории топографических кретинов, каждый раз краснея, когда меня спрашивают дорогу куда-либо. Двухэтажное здание, превращенное в крохотный офисный центр (от силы три компании), но окна все-таки многие деревянные, с подоконниками, на которых можно сидеть с ногами, сейчас уставленные горшками, и лестницы, на которых двое не разойдутся. Я бы не сразу узнала нужный мне вход, если бы у крыльца не стоял Клим.

– О, привет! – подошла я, стараясь замедлиться, но уже снимая шарф. Клим курил.

– Еще собираются, все в порядке, – говорит он и, разворачиваясь, нажимает домофон рукой с сигаретой. Как-то я не представляла, чтобы Клим курил. В домофоне играет трезвучие вниз пару-тройку раз, потом писк, и дверь отходит. Той же рукой с сигаретой Клим оттягивает за ручку, пропуская меня и смотря все время куда-то мимо. В этом есть какая-то дурная смесь джентльменства и снисходительности. А я, конечно, в ответ улыбаюсь и тороплюсь пройти, в чем смесь Акакия Акакиевича и кокетливой барышни, если вы представляете эту смесь.

После коридора я легко нахожу зал, в котором уже несколько человек разбросаны по периметру и занимаются кто чем. В центре – круг из стульев, и на одном из них девушка, очевидно, одна из ведущих. У нее рыжевато-русые крашеные волосы, открытый взгляд и ямочки, когда она улыбается. «Не такие уж и страшные эти незнакомые психологи», – думается, когда смотришь в эти ямочки. Держит она себя уверенно, с некоторым профессиональным любопытством, почти азартом. Одета она в ярко-зеленое с джинсами.

– Отец Сергий опаздывает, буквально пара минут, – говорит она. В психологии с опозданиями сложно, к ним относятся по принципу «Банан никогда не просто банан» и заготавливают опаздывающему Ядовитого Фрейда или – Фрейда в Тапочках. Это еще одна фигура речи, обозначающая ситуацию, когда психологическая интерпретация подается как добродушная шутка, мол, все мы не без греха. Фрейд в Тапочках – потому что придумалось это в ситуации шутки по поводу чьей-то оговорки, а в английском есть игра слов про оговорки и тапочки[1]. Да, в отличие от Ядовитого Фрейда, Фрейд в Тапочках может быть направлен на самого себя.

– Я могу здесь сесть? – я в ответ.

– Где вам удобно. Вы София, верно?

Кивнув, я начинаю занимать собой стул, а именно – складывать на него рюкзак и все верхние принадлежности от шапки до пуховика. Понемногу мое внимание привлекают другие участники. Справа женщина сидит в телефоне – женщина и женщина. Старше меня. Думаю, семейная. В углу у стола с перекусом двое участников явно не знакомы, но нашли общий язык – это читается в таком подыгрывающе-дружелюбном взгляде вкупе с неуверенностью поз и движений. Девушка моего возраста, одетая богато-церковно: в пышную юбку и шелковую блузку. Если бы Чуня что-нибудь понимала, она бы сказала, что вот с такими девушками у меня проблемы, а не с мужчинами. Мужчина высокий и какой-то жалкий, смеется, как будто покашливая. Улыбается все время, худой, из тех, которые с возрастом только худее, как будто высыхают, и он уже на средней стадии высушенности. Что-то они обсуждают явно про чай, который охотно пьют, когда нашли себе компанию, заедая самыми обычными печеньками. Пить чай одному в новом коллективе – то еще испытание для социальной конформности. Если, конечно, не принес его с собой в термо- или одноразовой кружке и не поставил под стул – тогда, наоборот, в таком чае (а чаще кофе) есть некоторое превосходство.

Есть у меня одна черта, попортившая крови мне и моим окружающим: в новой обстановке на меня нападают почти панические атаки. Мне света не хватает, воздуха не хватает, все кажутся грязными или мрачными, места мало или место неуютное… Я знала, что, возможно, опять с этим встречусь. И вот в коридоре послышались шаги и голоса, отец Сергий пришел вместе с докурившим Климом (или Клим специально ждал его и курил), отряхивая снег, извиняясь за опоздание, но не торопясь, спокойно. Наконец все расселись по местам – два стула остались свободными, – и я почувствовала, как на меня накатывает эта почти кафкианская неприязнь к происходящему, сопутствуемая плохим самочувствием. Ничего, нужно дышать.

– Спасибо, что все пришли вовремя, – сказала девушка, улыбнувшись отцу Сергию.

– Да-да, нормальное сопротивление, – улыбнулся в ответ отец Сергий и запустил тем самым первого Фрейда в Тапочках – автогол.

– Меня зовут Юлия, мой коллега…

– Отец Сергий, – кивнул он.

– …мы будем вашими ведущими в нашем… путешествии, – заключила Юлия.

– Не знаю, все ли хорошо понимают формат? Я думаю, следует еще раз пояснить.

Пока отец Сергий пояснял, я всматривалась в них обоих. Юлия была психологом-психологом – даже ее яркие цвета в одежде говорили: «Здесь и сейчас, детка». Отец Сергий был совсем другой. Он говорил простым языком и когда вставлял психологизмы (есть ли такой термин? если нет, его следовало бы изобрести), они звучали в его речи почти инородно, как если бы он старался использовать молодежный сленг. На вид ему было за сорок (а Юлии в районе тридцати), у него был тонкий священнический голос, как будто привыкший отвечать вполголоса на твою исповедь. По его внешности казалось, что у него должны были быть грузинские или греческие предки, хотя я прекрасно знаю, что и в русском фенотипе встречаются тяжелые носы и большие лбы, под которыми глубоко прячутся глаза. Волосы у него были убраны в хвостик, что снова становится модно среди священников, и борода длинная, что не так модно, но не густая. Что мне больше всего в нем понравилось: при всей внешности священника-священника он говорил так по-человечески, что гладенький образ разваливался, а это неимоверно классно.

Суть формата в том, что это была групповая супервизия с элементами интервизии. Это значит, что основными супервизорами все же остаются ведущие, но они подключают участников к анализу по желанию. Мой Word не знает слов «супервизия» и «интервизия». Старичок.

Другая особенность формата заключается в том, что Юлия специализируется на психодраме и предложила рассматривать иногда кейсы психодраматически. А-ах, так вот откуда вся эта яркость во внешности, и крупные сережки, и рыжие волосы! Психодраматисты постоянно одеваются немного как клоуны или как вышедшие из диснеевского мультика, и я уверена, что они не сочтут это за оскорбление. Здесь и сейчас, детка (это из гештальта, я знаю, но все же).

Но почему Клим говорит про экзистенциальное направление? Перепутал? Хочется прокомментировать, что нужно быть весьма недалеким психологом, чтобы перепутать экзистенциальную психотерапию и психодраму. А, нет. Юлия уточнила, что у нее два основных направления. Значит, просто про психодраму забыл сказать. Наверное, относится к ней свысока. К психодраме? К Юлии?

Наконец, последняя особенность – психологи собрались здесь либо приходские, либо позиционирующие себя как христианские психологи, либо интересующиеся христианской психологией.

– Я сразу хочу оговориться, – улыбается Юлия. – Все вопросы по христианской психологии – больше к отцу Сергию, это его прямая специальность. Затем мы здесь и вдвоем.

– А я, – подхватывает отец Сергий, – со своей стороны работаю в методе философского консультирования и потому в плане опыта думаю опираться на мою коллегу, Юлию.

О философском консультировании у меня представления смутные. Психодраму я видела один раз в институте (как вы помните, это была та самая психодрама, на которой Пси стала Чуней), и чувства у меня остались смешанные. Психодрама предполагает разыгрывание ситуаций по ролям, причем роль в психодраме – это отдельная, считай, философская категория, и я помню, как меня смутило, когда нам объясняли, что личность в психодраматическом мире – это набор ролей. Ни за что в это не поверю.

Пока отец Сергий и Юлия представлялись и отвечали на уточняющие вопросы, мои панические тучи сгущались и одновременно во мне рос напряженный энтузиазм. Мне нужно будет предоставить случай, но чей? Остановилась на Лизе, потому что, с одной стороны, она рождает ряд вопросов и, с другой, последняя консультация была отличная, а я все же, признаю, беспокоюсь о впечатлении, которое произведу.

Хотя все по кругу представились, я не успела запомнить, как кого зовут. Девушку, одетую по последней церковной моде, зовут Катя. Клим – понятно. С остальными придется вылавливать в разговоре. Женщина в телефоне оказалась действительно семейной и к тому же семейным психологом. Сухой мужчина закончил магистратуру Российского православного университета. Еще одна женщина опаздывала. Знаю, звучит похоже на задачку «Какому владельцу принадлежит какая машина», но, увы, так оно и запомнилось. Неожиданно Клим сказал о себе, что практикует больше трех лет и специализируется на экзистенциальном подходе. Я сказала о себе не то, что хотела, и не так, как хотела бы. Вышло, что я только начинаю и толком ничего не знаю. Класс.

– Спасибо всем за такой подробный рассказ, – подытожила Юлия. – Спасибо за вашу открытость и готовность говорить о себе. – Тут наступила многозначительная пауза. – Кто-нибудь готов представить свой кейс?

Тут я должна оговориться: психологи называют случаи из практики «кейсами», но я на это так же реагирую, как русские партизаны на французский говор дворян в войну 1812 года, поэтому я говорю «случай», и точка. Иногда в разговоре говорю «кейс», но чувствую себя при этом ренегатом.

– Я могу начать, если никому не… – сказала семейный психолог так, что фраза не подразумевала продолжения. Очевидно, никому было не, потому что все поскорее закивали.

– Отлично. Марина, если вам удобно, мы останемся сидеть в кругу, чтобы другие участники не были исключены из разговора. Вам так комфортно?

Марина! Я внутренне стала выстраивать таблицу данных. При этом очевидно, что Юлия вела процесс, а отец Сергий? Пока непонятно.

* * *

Марина начала рассказ.

– Мой кейс – семейный, как и большинство моих кейсов. Я вообще консультирую индивидуально, но это процентов пятнадцать всех клиентов. Итак, семья. В работе муж, жена и дочь-подросток. Есть еще взрослая дочь и бабушка, бабушка на данный момент лежачая, перелом шейки бедра. Живут в трехкомнатной квартире, бабушка лежит в зале. Старшая дочь замужем, живет в Германии. Семья интеллигентная, мама преподает в вузе. Муж сейчас не работает, потому что ухаживает за бабушкой, да, бабушка – его мачеха, что тоже важно. Отец умер, не помню как давно, но давно. С мачехой всю жизнь были отношения ближе, чем с отцом, поэтому сейчас она с ними. Так у нее есть своя квартира, но с переломом, понятно, одной жить…

Пришли со сложным подростковым периодом дочери. Сперва она предлагала переехать в бабушкину квартиру жить отдельно, потому что чувствует, что дома ей не хватает места. Родители против, разумеется, потому что не будут знать, чем она там занимается. В какой-то момент пришли к тому, что сама дочь не уверена, хочет ли переезжать, но так дает понять родителям, что ей не хватает их заботы. Да, дочке четырнадцать лет, но выглядит она, знаете, как часто сегодня бывает, на семнадцать-восемнадцать. Отчего родители еще больше за нее боятся. Родители всячески готовы заботиться, но они… не знаю, можно я так скажу? – зашиваются. У мамы открылась грыжа, она не может в одном положении дольше получаса находиться, а ей нужно проверять эти стопки – нет, сейчас уже не стопки, сейчас файлы, да? – в общем, курсовые, дипломы и все такое. У отца диабет, периодически он сам не может встать, а бабушка зовет каждые пять минут, потому что ей неудобно, ее надо перевернуть, она не помнит, когда она поела, пила ли она таблетки… А она такая, знаете, советская учительница, но с начинающимся Альцгеймером. Это я не шучу, это диагноз ее. В чем моя проблема? Вот они приходят и приходят говорить о дочке, и я начинаю иногда раздражаться, что как будто все проблемы в семье игнорируются, весь фокус внимания только на ней. Вот с этим раздражением я хотела бы поработать. Не знаю, достаточно ли информации?

Ведущие переглянулись.

– Интересно, что изначально запрос дочери на нехватку внимания… – начал отец Сергий. – И слышится, что она добирает это внимание на терапии, да?

– Да-да, так и есть.

– А работали ли вы над тем, как она принимает это внимание в терапии? Что она с ним делает, как она его использует?

– Мы обращали на это внимание. Но так я вопрос никогда не ставила. Наверное, она как будто напитывается им, но никак не может напитаться.

– Да, – отец Сергий поймал какую-то внутреннюю волну и плыл на ней, – слышится, что она знает про себя, что ей важно внимание, но не знает зачем. Как она сама раскрывается в этом внимании, обращенном к себе.

– Я бы сказала – качество внимания, – прибавила Юлия. У психологов есть такая особенность – сказать подлежащее и думать, что тема раскрыта, тогда как она только названа. – Знаете, как качество пищи. Можно закармливать ребенка конфетами, но от этого ему не станет лучше.

– Я вот тоже думала, – подхватила Марина, – но мне казалось, что родители действительно искренни в своей любви к ней. Я даже иногда поражаюсь, как они реагируют на нее, с каким принятием.

– Как ты видишь, задают ли они ей здоровые границы принятия? – продолжила Юлия. Ого! Оказывается, мы здесь на «ты». Я не заметила, чтобы это обозначили вначале. А может, они просто знакомы?

– Границы принятия… Ну, они ведут себя как обычные родители. Обычные хорошие родители, надо сказать. Они стараются, с одной стороны, уберечь ее в прохождении пубертата и, с другой, не давать бессмысленных ограничений.

Я начала несколько путаться, в каком направлении идет мысль. Кажется, Юлия говорила о контакте родителей с ребенком, а отец Сергий говорил о самой девушке как о самостоятельном человеке. Может, двое ведущих – не такая уж хорошая идея, потому что выходит лебедь, рак и щука? Марина, кажется, тоже начала терять нить.

– Может, у участников есть вопросы?

– Да, у меня есть.

Это сказала я – внезапно для самой себя.

– Мне сейчас слышится, что и в обсуждении у нас центр тяжести переходит на девушку, тогда как родители обсуждаются как некоторые объекты удовлетворения ее потребностей…

Юлия качнула головой, видимо, ей это выражение не понравилось.

– Я не то чтобы разбираюсь в системной семейной терапии, но я помню, читала у Варги, что нужно рассматривать семью как целостную систему – собственно, отсюда и название, да? Я хотела спросить: как это все выглядит как система?

– Спасибо, интересный вопрос. Конечно, мы это разбирали. Дело в том, что и раньше система была завернута на младшей. У них со старшей большая разница, и та выступала как такая вторая мама. То есть моя клиентка была дочкой всех. Теперь, с появлением бабушки, система нарушилась, потому что появилась другая точка, требующая родительского отношения, – потому что, по сути, за бабушкой сейчас нужно ухаживать, как за ребенком. И Ка… клиентка, скажем, Саша, оказалась лишним, по сути, дублирующим элементом, и вся система теперь не может перестроиться.

– Насколько это здорово – что с бабушкой нужно как с ребенком, как ты сказала? – спросил Клим.

– В данной ситуации это функционально. Бабушка объективно болеет.

– Я не очень разбираюсь в системном подходе, – отец Сергий говорил так, как будто он и не слезал со своей волны, – но и из того, что вы говорите сейчас, – ага, а он не на «ты», – слышится, что для этой девушки сейчас стоит задача узнавания себя в том, какая я без опоры в виде внимания. Как я сама по себе. Слышится, что то, что вы делаете, по сути, индивидуальная работа, в которой родители выступают как… простите за такое сравнение… балласт. Возможно, так как эта девушка еще не видит себя вне семейного контекста, она и на терапии не видит себя без них. Вы не рассматривали возможность индивидуальной работы с ней?

Марина задумалась.

– Нет. Это интересная мысль, что запрос, собственно, не на семейную работу. Но это меняет все.

– Да, возможно, но так, кажется, процесс проясняется. На самом деле вы уже работаете с ней, только пока сложно выделить ее из своей семьи. Возможно, как раз такой шаг мог бы стать очень терапевтичным.

Блин, мне нравится, как отец Сергий думает! Мне прямо нравится. Да и Марине, кажется, тоже понравилось.

– Как вы сейчас? – спросила Юлия Марину.

– Да, действительно, картина прояснилась. Я думаю, мне пока достаточно, потому что тут много чего нужно передумать. – Марина, до этого опустив голову куда-то вглубь тела, подняла ее и стала смотреть всем в глаза. – Спасибо всем.

– Здесь действительно, возможно, основной задачей было прояснить формат работы, – Юлия стала подытоживать. – А дальше, когда новый формат устаканится, могут возникать новые вопросы.

Многие снова начали понимающе кивать. Я бросила взгляд на часы. – Прошло пятьдесят минут встречи, значит, есть еще время для другого психолога. Ты пойдешь? Ты выступишь? – Не-е-е, я боюсь, я не готова. – Но смотри, как классно! Давай. Не зря же деньги платишь. – Послушать тоже бывает важно. – Избавь меня от этих клише. Давай, кролик, не трясись.

– У нас есть время для еще одного случая.

Воцарилась тишина. Почему воцарилась? Больше похоже было на то, что тишина сама порядком стыдилась себя в этот момент, ничего царского.

– Я думаю, я могла бы, – пропищала я. Все снова внутренне выдохнули.

– Здорово, София. Мы слушаем.

– В общем, случай такой. – Молодец, сказала «случай». – Клиентка, тридцать два года, отношений нет, работает певчей в нашем храме, а также репетитором музыкальной направленности. – Пока звучит гладко. – Основная моя проблема с ней… – слишком быстро перешла к проблеме, но поздно, – …заключается в том, что она… очень пассивно-агрессивная. Это воспитанная, умная девушка, которая постоянно жалуется на то, что ее все раздражает, и тебе не нужно делать много движений, чтобы раздражить ее тоже. Так вот. На самом деле наша работа двигается неплохо – мы занимаемся два месяца, да, – но у меня есть ощущение, что вместо того, чтобы говорить о ней, мы постоянно как будто подспудно перетягиваем какое-то одеяло… Вот про это ощущение, наверное, я и хотела бы поговорить.

Все смотрели на меня как будто недовольно.

– Какой у нее запрос? – спросил Клим.

– Как раз раздражение. Она хочет что-то делать с тем, что постоянно на всех злится.

– А как вы вообще с ней работаете? – добавила Марина.

– Обычная консультативная практика, – начала я оправдываться. – Говорим о чувствах, о детстве, об отношениях.

– Вы говорили о ваших отношениях? – продолжил Клим. Он пытается меня срезать, или я действительно дала недостаточно информации?

– Мы их поднимали… Я не могу сказать, что глубоко разбирали, потому что ей сложно говорить об отношениях… здесь и сейчас.

Тут многие закивали, как будто почувствовали запах психологической крови.

– А что вы чувствуете с ней? – вошла в разговор Юлия, и стоит признать, ее голос звучал на порядок мягче остальных.

– Я… страх. И вину.

– У меня вопрос, – вдруг включился сухой человек. У него тоже мягкий, юношеский голос, и когда он говорит, поднимает брови, как будто сам удивляется себя слушать, – к отцу Сергию, наверное. Мы вот вроде все знаем, что страх и вина – это плохо, да, – Юлия психологически поежилась от слова «плохо». – Но вот… трудно бывает себе объяснить, что не так со страхом и виной. В церковной жизни просто так складывается, что страх и вина – спутники смирения… Ну, «страх Божий», канон Андрея Критского.

– Да, в этом что-то есть, – поддакнула я, и +3 этому мужчине в моей внутренней табличке. Отец Сергий оглянулся на Юлию и хотел начать, но Юлия поняла его неверно и сама начала.

– Я слышу, что запрос Софии откликается. Как вы смотрите, если мы попробуем представить эти чувства психодраматически?

– Отлично.

Конечно, не совсем отлично, но лучше, чем строгие вопросы. Волнительно.

– Тогда я могу попросить тебя показать нам сцену из твоей работы с этой клиенткой? Где ты, где клиент?

Осмотревшись, я выбираю центр круга – первый образ при слове «сцена».

– Я вот здесь, – перехожу со стулом. – Клиентка… – вскакиваю за стулом, за которым приходится идти в самый угол к столам с чаем и неуклюже доставать его из стопки. Но я оживляюсь и двигаюсь скоро. – Этот стул даже похож на нее, у нее тоже широкие плечи.

– Выбери кого-нибудь на роль клиентки.

В дверь то ли стучат, то ли толкают, потому что она сразу же открывается, влетает девушка, занимающая сразу все внимание – и потому что ее ждали, и потому что пришла она громко и шумя пакетами, сумкой и одеждой, и потому что вообще она – тот еще персонаж.

– Дарья, добрый вечер! – встает отец Сергий, очевидно, она пришла от него. Все смешанно здороваются.

– Ох! Я знаю, что вы скажете про сопротивление, – машет она головой, разматывая шарф, – но, честно, банан, в общем, оказался вставшими железнодорожными путями, потому что, представьте себе, – ее совершенно не смущает, прервала она что-то или нет, – просто представьте – ночью – злоумышленники – как у Чехова прямо – срезали полтора километра кабеля! – Дарья начинает смеяться, и все неуверенно за ней.

– В общем, простите, простите, с меня шоколадка, – и она продолжает раскладывать пакеты, сумку, одежду, чтобы освободить себе стул.

– Дарья, сейчас мы в процессе работы, – мягче и мягче говорит Юлия, – но, София, если ты не против – Дарья, скажешь пару слов о себе?

– Я прихожанка отца Сергия, – начинает Дарья, усевшись, и трогает губы, возможно, беспокоясь за помаду, – точнее, бывшая, потому что вот, сейчас переехала в Подмосковье. В анамнезе я психодраматист, но кто из нас не подумывал сменить направление, да? – она игриво осматривает всех. – В общем, потихоньку начинаю заниматься христианской психологией, пока на волонтерстве, и признаюсь, что иногда ни черта не понимаю! Вот. Хочу пойти учиться в школу Василюка, если кто там был, буду рада совету, стоит ли того. Простите еще раз за опоздание. Если вы встретите идущего по Москве мужика с полутора километрами кабеля, передайте привет! Я все.

То ли +10, то ли -3 в моей таблице, не могу понять. Скорее +13.

– Итак, мы вернемся к случаю Софии. София, кто бы мог отыграть твоего клиента?

Точно не Дарья, если бы моя клиентка стала такой, ей не была бы нужна никакая терапия. Я указала на девушку, чье имя опять забыла, надеясь, что Юлия с этим поможет.

– Катя, садись на стул клиента.

Катя! Запомни уже хорошенько.

Когда человек садится/встает на место какого-либо персонажа, он «становится» им, то есть старается представить себя им или просто повторяет данные ему слова и действия. Поэтому в психодраме все постоянно меняются местами.

– Кого бы ты выбрала на роль себя?

Я выбрала Дарью.

– Я не очень понимаю, что сейчас будет происходить, – остановила Катя, оглядываясь то на Дарью, то на Юлию (двоих знающих психодраму).

– Я сейчас все объясню. Твоя задача – запоминать, что будет говорить София из роли клиентки, и затем повторять. Хорошо? София, расскажи, пожалуйста, что это за сцена? Начало консультации, конец?

– Это самое начало. Мы только сели.

– Тогда садитесь.

Мы с Катей встали, отошли, подошли и снова сели. Психодрама обычно начинается с того, что протагонист (в данном случае я) представляет сцену. Также я должна дать вымышленное имя клиенту (конфиденциальность).

– Клиентка – пусть будет Лия – говорит: «Здравствуйте».

Катя говорит: «Здравствуйте».

– И вот! Я уже чувствую.

– Что чувствуешь? – спрашивает Юлия.

– Страх и вину.

– Выбери кого-нибудь на роль страха и вины.

Конечно, Клим был страхом, а сухой мужчина – виной. Юлия попросила их подойти. Да, можно играть роли не только людей, а всего подряд, даже чувств, или частей тела, или времени суток – в общем, всего, на что у вас хватит воображения.

– Где они находятся?

– За спиной. Справа и слева. Страх справа, вина слева.

Они встали. Забавно, что Катя, Клим и мужчина выглядят вполне добродушно, совсем не как Лиза, страх и вина. Но когда они встают за моей спиной, у меня мурашки.

Юлия попросила меня сесть на место Лизы-Лии-Кати и обратилась к «ней»:

– Лия, вот твой психолог. У нее за спиной ты видишь страх и вину. Как тебе это?

Почему-то я начала отвечать сразу же, как будто находясь в трансе. Я сжала губы и напрягла скулы.

– Ну, если честно, я сама их спровоцировала. Но сейчас, когда я смотрю на них, мне… грустно. Я их постоянно вижу у людей за спиной. Хотелось бы хоть здесь увидеть другую картину. Да, мне грустно.

– И что бы ты хотела сказать своему психологу?

– М-м-м… Мне кажется, что я ни скажу, ей только будет страшнее.

– Хорошо. А что ты можешь сказать им?

Тут я приостановилась.

– А вот это интересно. Мне кажется, я как будто и пришла не к ней, а к ним. Что бы я им сказала… Страху – я давно уже тобой владею. Ты мной не владеешь. Вине – я тобой управляю, но ты мной владеешь.

– Хорошо. София, встань на место страха, пожалуйста.

Происходит перегруппировка, Катя садится на место клиентки, я встаю за спину Дарьи, которая все это время смотрела на меня-Лизу внимательно и одобряюще. Юлия просит Катю повторить то, что сказала «Лиза» страху. Катя немного напрягается и повторяет совершенно без выражения:

– На самом деле мне интересны вы, а не терапевт, – не совсем верно, как часто происходит в психодраме, но потом выравнивается, – страх, я тобой владею, ты мной не владеешь. – Она хочет продолжать, но Юлия ее останавливает и обращается ко мне:

– Как тебе?

На месте страха мне вдруг стало так комфортно и легко, что я аж разулыбалась.

– Ой, мне жалко эту маленькую девочку. Ну, что она играет тут в Терминатора. Я же знаю, что ничем она не владеет. Да это и не нужно! Вот что мне хочется сказать. Тебе не нужно мной владеть! Зачем тебе это? И мне не нужно тобой владеть. Я просто тут есть, и все. Такое я чувство, что поделать.

Юлия кивает мне, и я перехожу на место вины. Здесь у меня появляется чувство довольного сытого вампира.

– Здесь я понимаю, о чем она говорит, владеть – не владеть. Но она проигрывает, она слабо нами владеет. Страх вон просто она не может поймать и думает, что владеет. А я… я сильнее. Она слабее. Так что мне хочется сказать: хо-хо-хо, девочка! Давай поиграем, кто кого.

– Хорошо, – говорит Юлия. – София, теперь садись, пожалуйста, на свое место и следи за всем, что будет с тобой происходить. А вы, я попрошу, повторите все по очереди.

Я села на свое место, и удивительно! – хотя я нахожусь в самом центре всей сцены, чувствую себя здесь совершенно посторонним наблюдателем. И это приятное чувство.

– Я привыкла видеть за спиной у людей страх и вину. И мне грустно, потому что хоть здесь я надеялась на другую картину, – говорит Лиза-Лия с периодическими подсказками Юлии. – Страх, я тобой владею, ты мной не владеешь. Вина, я тобой управляю, но ты мной владеешь.

Страх говорит:

– Мне не нужно, чтобы я тобой владел. И тебе не нужно ничем владеть. Я просто здесь есть. Такое я чувство.

Вина говорит:

– А я действительно тобой владею. И мне смешно, что ты хочешь со мной состязаться. Ну, давай поиграем!

Я сижу, созерцаю и слушаю. Мне совсем не страшно. Юлия обращается ко мне:

– Как ты здесь?

Я начинаю медленно:

– Во-первых, мне здесь хорошо, гораздо легче. Меня удивило, насколько я не вовлечена в ситуацию – при том, что я в самом эпицентре! – Многие кивают. – Мне очень жаль Лиз… Лию. Мне хочется сказать ей: «Я вижу, что ты хочешь с ними говорить, о них говорить. Тебе необязательно делать вид, что ты хочешь говорить со мной. Мы можем поговорить о них».

Юлия снова попросила пересесть. Я снова стала Лизой. Дарья повторила слово в слово:

– Я вижу, что ты хочешь говорить о них, с ними. Тебе необязательно делать вид, что ты хочешь говорить со мной. Мы можем поговорить о них.

Мне захотелось плакать. Что я и сказала:

– Что это за чувство? Хочется плакать… И тут я вспомнила нашу последнюю встречу.

– Это благодарность.

– Ты благодарна Софии, – повторила Юлия. – Ты можешь сказать ей.

Я улыбнулась.

– София, в прошлый раз мы говорили про благодарность. Сейчас я поняла, что это. Я благодарна тебе. Да, я хочу поговорить о них.

Теперь воцарилась тишина. Было хорошо.

– София, можем ли мы здесь поставить точку?

– Да, отлично. Спасибо!

Все так или иначе улыбались. Отец Сергий – интересно улыбался, мужчина – умиленно (так и не узнала его имя!), многие – довольно. Меня попросили снять роли (буквально стряхнуть метафорическое что-то с плеч участников), и мы сели обратно в круг, убрав стулья из центра. Лишний стул Дарья поставила рядом с собой и тут же заполнила его вещами.

– Поделитесь, пожалуйста, как вы.

– Я хотел бы начать, – сказал отец Сергий, и все вспомнили вдруг о его присутствии. Я даже подумала: может, ему лучше быть участником? – Когда София поставила за плечами страх и вину, и я увидел все эти фигуры вместе, я вдруг вспомнил ту простую истину, что в терапии никогда не двое участников. Клиент всегда приносит своих внутренних… кого-либо. И эти две фигуры, эти каменные гиганты (+2!!), для меня, конечно, были родители.

Многие закивали, но видно было, что никому это не приходило до этого в голову. Блин, все-таки не зря он ведущий.

– И я бы, может, предложил Софии – на досуге – подумать, может ли в этом быть также некоторый материал для работы. А в целом это была очень неожиданная для меня работа, еще раз подтверждающая, что чувства терапевта никогда не просто чувства терапевта.

Пришла спокойная пауза.

– Я вот… – начал мужчина и поднял брови, – с трудом понимал, что происходит. То есть это было очень интересно, и то, что клиентка говорила, мне показалось, было очень убедительно… Мне интересно, Соня, вы повторяли то, что она говорила на сессиях?

Человек не в теме.

– Нет, конечно.

– А, да, – спохватился он, – то есть что она могла бы сказать, да? Я так понимаю, это нормально в психодраме – говорить то, чего человек не говорил, но что он мог бы сказать, да?

– Я еще раз извиняюсь, – доброжелательно подхватила Юлия, – перед теми, для кого этот формат совсем незнакомый. Мы работали сегодня с внутренним миром терапевта, в котором у клиента именно такой голос и именно эти фигуры-родители.

– А… можно спросить? – продолжил мужчина, стараясь быть и вежливым, и не ставящим ничто под вопрос, но только учащимся. Он был трогателен. – А что, если… если у клиентки совсем другие мысли? То есть я понимаю, мы работали с проблемой терапевта… Но… полезно ли это для клиента? Достраивать вот так за него?.. Я не знаю, может, это, наоборот, очень полезно.

– Давайте мы спросим у Софии в следующий раз, было ли это полезно для клиентки, – улыбнулась Юлия и этим элегантно закрыла вопрос.

– Я тоже никогда не участвовала в психодраме, – включилась Марина, – спасибо за этот опыт! Очень интересно. Надеюсь… мы помогли Софии.

– София, как ты? – передала мне Юлия.

– Я классно, – только и сказала довольно я. – Спасибо всем большое!

Вот видишь! А не хотела идти. – Знаю-знаю. Молодец, что пошла.

Катя и Дарья поделились тоже своими чувствами: Кате просто сложно было успевать думать (если это чувство), а Дарья переживала то же самодистанцирование, которое испытала и я, сев на ее место. Дарья сказала, что именно так она внутренне ощущает терапевтическую позицию – именно так, как была она в этой сцене. И как ей приятно было побыть в этом чувстве.

Мы уже попрощались, уже я оделась и была на улице, а мыслями все плавала среди вод, которые мы подняли. Все эти новые люди, отец Сергий, Юлия, та семья, бабушка со сломанной шейкой бедра, сестра за границей, мои клиенты, Лиза, Дарья, Клим, я… Сколько жизней, сколько жизней! Неужели все мы идем ко спасению? Папа… Мама… Всех бы нас в огромную групповую терапию!.. В институте нам рассказывали, что Морено (как раз основатель психодрамы) видел ее как способ излечить мир. Он говорил, что по-настоящему эффективна лишь социатрия – психотерапия всего мира. Все улыбаются этому, и я первая – и все же в таких встречах, где затрагиваются души знакомых знакомых знакомых, есть что-то от социатрии: ты вдруг слышишь, как заиграла в Австралии струна, которую ты тронул в Москве, на Мясницкой, и успокоилась бабочка, трепетавшая крыльями, и не случилось наводнения в Индонезии. Господи, будь с нами со всеми.