Читать книгу Тайна - Зухра Сидикова - Страница 6

Вот и еще один рабочий день подошел к концу. День, наполненный суетой и беспокойством. Ехать домой не хотелось. Не хотелось ехать в любимый ресторан, не хотелось ужинать. Не хотелось думать. Посидеть бы где-нибудь среди незнакомых людей, пропустить пару рюмок. Ни о чем не говорить, ничего не обсуждать, не решать никаких проблем. Напряженные мышцы, напряженные мысли… и усталость, усталость… Максим медленно катил по вечернему городу. Зажигающиеся фонари. Бесконечные витрины. Прохожие – друг на друга похожие. Хорошо бы зайти в этот бар со светящейся вывеской, знакомых здесь быть не должно, забиться куда-нибудь в уголок с сигаретой и рюмкой коньяка. Полумрак, сигаретный дым, скрывающий лица, приветливый бармен. Столик у самого окна. То, что нужно… Хорошо сидеть вот так одному, подтягивать коньяк и смотреть через стекло на посторонних тебе людей, зная, что им на тебя наплевать, так же, впрочем, как и тебе на них.

Что-то в его жизни не так, что-то не то происходит. Все нормально на первый взгляд – работа, дом, жена, коллеги. Но чего-то главного нет в этой жизни, чего-то важного, настоящего. Работа? Да, у него хорошая работа – престижная, с деньгами и связями. Но на кой черт все это нужно, если уже не справедливость защищаешь, а так, того, кто больше заплатит? И нельзя уже по-другому, нельзя… Привычка к хорошей жизни, к обеспеченной жизни, привычка красиво жить, вкусно есть и сладко пить. И по-другому нельзя, нельзя хотеть быть лучше, справедливее, выше всей этой суеты, нельзя – засмеют коллеги, да и жена не поймет, не оценит, ведь надо соответствовать высоким стандартам, быть, так сказать, на уровне. Да, эта не посмотрит влюбленными глазами, не скажет: какой ты пушистый и милый, лишь высокомерным взглядом смерит, начнет говорить о недопустимой слабости, о непрофессионализме. Она и в постели не женщина, а юрист, за оскорбление действием может привлечь к ответственности. Ха-ха! Так, стоп, я уже сам с собой разговариваю, на сегодня коньяка хватит, нужно держать себя в руках и… на ногах. Так, медленно встаем и двигаемся к выходу. Ничего, на воздухе все придет в норму. Давно не пил, потерял форму… Что с нами делает спиртное, уже говорю стихами… Потерял форму, но приду в норму… Ой, девушка, извините, пожалуйста, я нечаянно вас толкнул. Нет, нет, спасибо за внимание, то есть спасибо за приглашение, но я уже ухожу, а вас как зовут, не Лера, нет? Жаль, это одна красивая девушка, да, очень красивая и очень милая. До свидания, очень жаль, но мне пора… Так медленно двигаемся к выходу, осторожно, осторожно… Слушай, приятель, ты мне на ногу наступил! Очень больно… А ты как думал. О-о, да это ты, Коля, друг, как ты здесь оказался?! Какими судьбами? Нет, друг, нет, я совсем не пьян. Просто устал, Коля, просто очень устал… Пойдем, выпьем, я угощаю! Бросил? Ну, это правильно. Тогда давай я тебя отвезу, я на машине. Пойдем, друг.

Что-то плохо мне, Коля, очень плохо…

* * *

– Макс, Макс! – кто-то тряс его за плечо, отчего голова болталась в разные стороны, и от этого еще сильней болела. Максим с трудом разлепил веки, но тут же зажмурился от бившего в глаза солнечного света. В ушах стоял шум, сквозь который настойчиво пробивался голос Николая.

– Макс, вставай, я тебя уже полчаса бужу. Потом будешь ругаться, что поздно поднял. Уже десятый час.

– Черт, – простонал Максим, – что ж ты меня раньше не разбудил? Я на работу опоздал.

– Ну вот, что я говорил, – засмеялся Николай, он гремел на кухне посудой, наверное, готовил завтрак, – ничего, один раз можно опоздать, ты ведь начальник, в крайнем случае, влепишь себе строгий выговор с занесением в личное дело.

– Я своих подчиненных за опоздания увольняю, – Максиму, наконец, удалось подняться, ноги были ватными, – придется выгнать себя с позором!

Он медленно побрел в сторону ванной, держась за стенку.

– Вот, вот, – поддержал Николай, – судя по тому, какой ты был вчера, хороший отдых тебе не помешает. Послушай, Макс, я впервые видел тебя в таком состоянии. Хорошо, что я вчера зашел в это кафе, долг отдавал бармену. У тебя что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось, – Максим наконец добрел до ванной, – просто выпил вчера пару рюмок на голодный желудок, вот и разнесло! – он усмехнулся. – Сам не знаю, как можно было так опьянеть от двух рюмок конька (рюмок впрочем, было далеко не две), даже не помню, как я к тебе попал.

– Ничего, – Николай подошел к Максиму, похлопал его по плечу и помог справиться с дверью, которая никак не хотела открываться, – сейчас умоешься холодной водичкой, попьем чайку, и сразу все вспомнишь.

Через пятнадцать минут они сидели в крохотной кухне и пили горячий душистый чай, над которым, Николай долго колдовал, насыпая в старый щербатый чайник разных трав из жестяных цветастых баночек.

– Пей, пей, – добродушно, словно гостеприимная старушка, приговаривал он, подливая Максиму чай, – эти травы большой целебной силы!

Чай действительно оказался очень вкусным и ароматным. Максим почувствовал себя гораздо лучше, понемногу вспоминался прошлый вечер. Вчера Коля загрузил его пьяного в такси и привез домой. И это было удивительно. Обычно все происходило наоборот: Макс подбирал Николая где-нибудь вдрызг пьяным и отвозил домой. А теперь… А этот чай, эти разноцветные баночки с сушенными цветочками!

– Послушай, Коля, я к тебе давно не заезжал, – словно, извиняясь, начал он, – все некогда, работа, сам понимаешь. И ты сам куда-то пропал, не заходил, не звонил, – он вопросительно взглянул на Николая, но тот молчал, опустив голову и разглядывая синие горошины на новенькой клеенке, покрывающей стол.

– Знаешь, вот смотрю, и не пойму, в чем дело, не узнаю тебя, ты какой-то другой стал – трезвый, веселый. Да и здесь все здорово изменилось, – Максим обвел взглядом чистую кухоньку, – раньше все бутылками было заставлено, а теперь – красота!

Николай просиял, теперь, наверное, от удовольствия, радуясь тому, что Максим заметил, как преобразилась квартира.

– Ты, может быть, женился? А, Коля? Выкладывай начистоту! Ведь и не пьешь больше, правда?

Максим при всем своем кажущемся равнодушии к людям, был привязан к этому опустившемуся и сильно пьющему человеку, жалел его и искренне радовался тому, что тот изменился к лучшему, хотя и не верил в это до конца.

Когда-то в юности они считались большими друзьями, вместе были в той экспедиции в Сибири, но потом их пути разошлись: Макс пошел в гору, а Николай… Изменения, которые застал Градов, в самом деле, были заметными: некогда заваленная хламом, грязная, обшарпанная, вечно набитая каким-то пьяным сбродом и потасканными вопящими девицами, квартирка чудесным образом преобразилась. Потолок побелен, вымыты окна, новые занавески и новое покрывало на диване, на подоконнике цветы в ярких пластмассовых горшочках.

– У тебя женщина появилась? Признавайся!

Николай смущенно засмеялся:

– Да, нет, что ты! Какая женщина? Кому я нужен такой?

– Ты сам порядок такой навел?

– Да, сам прибрался, сделал небольшой ремонт, прикупил кое-что. Работаю я теперь. Знакомый один устроил меня в школу. Труд преподаю мальчишкам, табуретки учу их мастерить, – Николай улыбнулся. – Ничего, мне работа нравится. Люблю ребятишек – они честные, с ними обо всем поговорить можно. И меня уважают. Я держусь сейчас, не пью, не хочу их подводить.

– Это очень хорошо, Коля, очень хорошо, что ты понял.

– Да, понял. Надоело жить скотом, понимаешь? Ведь до чего уже дошло – очнешься от пьянки этой бесконечной, посмотришь вокруг, и не помнишь, что это за сброд с тобой? Все от меня отвернулись, одна пьянь осталась рядом… – Коля помолчал, задумавшись. – Вот, только ты, друг, не бросил меня. Ты и Полина. Если бы не вы, не знаю, что было бы со мной? Полинка, горемычная душа, говорит: я – одна, и ты, Коля, – один. Приходит иногда, поговорит со мной. Но никогда не ругает. Говорит: зачем, Коля, я тебя учить буду? Я сама, говорит, пропащая, саму спасать надо. Только не знаю, о чем она? – Коля вздохнул. – Жаль ее, а чем помочь, не знаю…

– Она когда-нибудь обо мне говорит? – спросил Максим.

– Говорит иногда… видишь, говорит, он – уважаемый человек, на виду всегда, в газетах, по телевизору, но не стесняется с тобой общаться. Не боится, говорит, испачкаться. Но я не люблю, когда она так говорит, – виновато улыбается Коля. – Мне кажется, это она из обиды. А тебе я очень, очень благодарен, Макс. Ведь все на мне твое. Одежда, обувь. Деньгами всегда помогаешь… Сколько уговаривал ты меня, сколько по кабакам подбирал, нянчился со мной, а все впустую, скотом я был, образ человеческий потерял, – глаза его наполнились слезами.

– Что ты, Коля, мы ведь с тобой друзья. Должны помогать друг другу. Когда-нибудь и ты мне поможешь.

Максим вдруг увидел фотографию, висевшую над столом. Старое фото, пожелтевшее от времени, с загнутыми уголками… Николай вставил его в рамочку, повесил на стену. Радостное солнечное молодое лето, то далекое сибирское лето. Они втроем, стоят, обнявшись, белозубые улыбки на загоревших лицах. Макс и Николай в смешных пилотках, сделанных из газеты, Нина в светлом платье, длинная коса перекинута через плечо. Молодые, счастливые.

– Макс, я все сделаю, все, что смогу. Я у тебя в огромном долгу. Все отвернулись от меня…. Один ты…

Николай говорил сбивчиво, но Макс понимал, что друг впервые за все это черное для него время пытается выговориться, объяснить, что у него на душе.

– Сон я видел, понимаешь. Страшный сон. Будто хоронят меня заживо. Земля сыплется на меня. Рот мне забивает. Земля – черная сырая… иглы сосновые искололи все лицо… И этот запах прелых листьев, как наяву… Помнишь – как тогда в тайге?

Максим встал, отвернулся к окну. Спина его казалась каменной.

– Прости, Макс, я знаю, ты не любишь об этом говорить. Запрещаешь. Я и сам боюсь вспоминать. Но вспоминаю, потому и пил. Старался забыть. Не получалось, не получалось… – Николай обхватил голову руками. – Этот сон мне все открыл. Нину я увидел.

Как ни тяжело было Максиму слушать, он не мог остановить Николая, так горячо и взволновано тот говорил.

– Я увидел Нину. Красивую… Живую… Не такую, как я представлял себе тысячу раз, когда думал о том, что с ней случилось… – Коля заплакал. – Она была такая красивая… Пришла ко мне, улыбается и говорит так ласково: «Коля, Коленька, любимый, что ж ты делаешь с собой? Остановись, ради меня остановись, живи хорошо. Не пей. Найди женщину, детишки у вас будут. Ты жить, говорит, должен, жить за двоих, за себя и за меня…» И тут перестала земля сыпаться на меня, и солнце я увидел, и небо. А она взглянула на меня в последний раз, улыбнулась и ушла.

– Проснулся я, – продолжал Николай, голос его звучал глухо и тоскливо, – и будто пелена с моих глаз спала, подумал: что же это я делаю с собой? Не простила бы меня Нина, не простила… Никому я об этом сне не рассказывал, не мог… Вот только тебе, потому что вместе мы были тогда, и потому, что знаю: ты тоже переживаешь. Володька и Виктор Борисыч, те, небось, забыли на следующий же день, а ты, я знаю, не забыл и мучаешься, как и я, хоть и вида не показываешь.

– Все, Коля, успокойся, – Максим не мог больше слушать, – не вспоминай. Вот возьми денег, возьми, пригодятся. Пойду я, Коля, пора мне. Рад был тебя повидать. Смотри, держись, не пей. Если что нужно будет, заходи, звони.

– Подожди, Макс, расстроил я тебя зря. Вижу, у тебя случилось что-то. Может, помощь моя нужна, ты только скажи, – Николай привстал.

– Нет, – Макс похлопал друга по плечу, – все в порядке, Коля, все в порядке…

Он чувствовал, что задыхается. Ему немедленно нужно было на воздух… Немедленно… То, что случилось с ними тогда в тайге не должно было снова повлиять на его жизнь и не должно было перечеркнуть ее, как в тот черный страшный день.

* * *

Слова Николая разбередили старую рану. Макс не хотел ничего вспоминать, не хотел думать о том, о чем запрещал себе думать все эти годы. Но воспоминания, тщательно заглушаемые много лет, теперь одно за другим возникли из небытия, в которое он отправил их когда-то, решив, что если не сделает этого, то сойдет с ума, не сможет жить дальше. И так же, как и много лет назад, его вдруг потянуло к той, что однажды уже смогла удержать его на краю, смогла утешить и успокоить, к той, что дала ему надежду, заставила поверить в будущее. Он был несправедлив к ней, предал ее, и это еще одно горькое, нестерпимо болезненное воспоминание.

Он опять гнал машину, забыв об осторожности. Ему хотелось одного – поговорить с ней, поговорить… Объяснить… Попросить прощения…

Он долго звонил в дверь. Она долго не открывала. Наконец он услышал за дверью шаркающие шаги.

– Кто там? – хриплый усталый голос.

– Открой, Полина, это я.

Щелкнул замок. Застиранный халат, бледное лицо, круги под глазами.

– Извини, что так долго не открывала, встала с трудом. Проходи, пожалуйста.

– Я тебя потревожил…

– Да нет, что ты. Рада, что ты заглянул. Беда вот только, угостить тебя нечем. В холодильнике хоть шаром покати…

Она устало опустилась в кресло.

Максим оглядел комнату, во время своего первого визита он не обратил на это внимания, его занимала лишь собственная проблема, сейчас его удивила и обескуражила бросающаяся в глаза бедность, и какая-то неженская неуютность Полинкиного жилища. Старая потертая мебель, окно зашторено, в комнате темно, несмотря на ясный день за окном. И тут он нашел объяснение всему этому – на прикроватной тумбочке выстроилась целая батарея пузырьков с лекарствами. Он вспомнил, что несколько раз от старых приятелей слышал: Полинка часто болеет.

– Ты больна, Полина?

– Да, есть немного. Но это так – пустяки. Пройдет через пару дней, – она закашлялась, прижала к губам платок, – нужно просто отлежаться.

Он взглянул на Полину. Какая она худая, бледная. Прежде прекрасные волосы теперь некрасиво, как-то по старушечьи пострижены, поредели, потеряли блеск. В прошлый раз она выглядела лучше. Что с ней? Чем она больна? Ее болезнь, наверное, последствие того отравления. Он виноват перед ней. Очень виноват. Но разве сейчас можно что-нибудь изменить? Не благоразумней ли просто уйти, ограничившись и оградившись парой вежливых фраз и парой крупных банкнот? К чему эта унижающая ее и его жалость?

Теперь желание поговорить с Полиной казалось ему глупым. Нет, нельзя подаваться, нельзя казаться слабым и жалким. Слабых и беспомощных судьба бьет в первую очередь. Он ничем не может помочь Полине. Денег он, конечно, ей даст, но не более. Она должна понимать, что между ними ничего нет и быть не может. Если он из чувства вины начнет проявлять излишнюю внимательность и заботу, она может неправильно понять, это может внушить ей необоснованную надежду. Пусть все остается, как прежде.

– Полина, давай я схожу в магазин, куплю продуктов. Тебе нужно хорошо питаться. Не обижайся, но ты неважно выглядишь.

– Да, есть немного, – она смущенно улыбнулась. – Но тебе не стоит беспокоиться, я попрошу соседку вечером, она сходит, здесь недалеко магазин, в нашем же доме на первом этаже.

– Тем более, зачем кого-то просить, если я уже здесь? Я быстро – одна нога здесь, другая там.

Максим пошел к двери. Сейчас он купит продукты, положит в этот же пакет деньги и уйдет с чувством выполненного долга. Конечно, Полинку жаль, но, в конце концов, каждый сам выбирает себе дорогу, она свой выбор сделала сама, и он за это не в ответе. Нельзя проявлять слабость, – твердил он себе, – нельзя быть застигнутым врасплох. Зачем он приехал, что за проклятая сентиментальность? Что происходит с ним в последнее время?

– Подожди, Макс! – окликнула его Полина, когда он уже взялся за ручку двери, – я давно хотела сказать тебе… это очень важно… я должна сказать… – он обернулся, и, наверное, по выражению его лица она что-то поняла, потому что замолчала, словно задумалась, потемнела лицом, а потом сказала тихо, отчетливо проговаривая слова:

– Возьми, пожалуйста, деньги, не нужно покупать на свои, я хорошо зарабатываю, у меня есть деньги…

Ох, уж эта Полинкина независимость. Это в ней неистребимо. Она и в юности была такой же – никогда не позволяла за себя платить. Ему показалось, что в ее голосе прозвучала обида, он замешкался у порога, но желание уйти, уйти немедленно, пересилило жалость.

Он спустился в магазин, купил продуктов, вернулся в ее квартиру. Говорить с ней как ни в чем не бывало не смог. С кем-нибудь другим смог бы, приходилось, и не раз, профессиональная деятельность обязывала. Но с ней не получалось. Это была Полина. Ни с кем у него не было такой близости, как с ней когда-то. Смотреть ей в глаза и притворяться? Нет, это выше его сил.

Он сослался на важные дела. Пообещал позвонить. Она лишь слабо улыбнулась, попросила не беспокоиться, проводила до двери.

Он наклонился, поцеловал ее в щеку – пока!

Вышел из подъезда, медленно пошел к машине. Почувствовав взгляд, резко обернулся и взглянул на Полинкино окно. И увидел ее лицо – напряженное, бледное, тут же скрывшееся за опустившейся шторой.

* * *

Дом был большой, с огромными окнами, уютный, прекрасно обставленный. И место хорошее – недалеко от города, и все-таки вдали от его шума и суеты, рядом – река, вокруг – молодая березовая рощица, и все, что нужно для комфортной жизни – свежий воздух, тишина, хорошие дороги. Макс сам разрабатывал проект этого дома, следил за строительством, сам выбирал мебель, ковры. Это было важно для него.

Здесь все было так, как он хотел.

Здесь царил покой.

Макс не терпел присутствия посторонних людей в доме, не терпел, если кто-то нарушал порядок, установленный в нем. В доме редко бывали гости. И даже домработница приходила строго в его отсутствие.

Он вошел, окинул взглядом просторный холл, прислушался к тишине, и на мгновенье ему вдруг захотелось, чтобы все здесь было по-другому: чтобы запылали, потрескивая, дрова в камине, чтобы зазвучали вокруг звонкие детские голоса, загремела весело посуда, возвещая о скором ужине, чтобы взглянули ласково добрые любящие глаза…

Он улыбнулся этому приступу нахлынувшей сентиментальности, подумал, что, по-видимому, действительно назрела необходимость в серьезном отдыхе, от которого он отказывался много лет и, не торопясь, поднялся по лестнице, ему хотелось посмотреть – приехала ли Светлана. Она тоже любила этот дом, говорила, что если бы не институт, поселилась бы здесь навсегда.

Она сидела в своем кабинете, работала над какой-то статьей. Она иногда писала в журналы, проводила, как говорила сама, юридический ликбез. Не спросила, почему он не ночевал дома. От предложения поужинать вместе вежливо отказалась. Поешь сам, милый, все на кухне. Извини очень много работы. И закрой, пожалуйста, дверь за собой, мне нужна тишина, статья очень срочная, завтра сдавать, извини. И забери, пожалуйста, кота. Пришлось везти его с собой, соседи жалуются, что он кричит из-за двери как полоумный, и теперь он страшно мешает работать.

Максим постоял перед закрытой дверью. Выдворенный вместе с хозяином Василий потерся о его ноги, помурлыкал. Макс не взял его на руки как обычно. Легонько оттолкнул ногой. Кот обиженно мяукнул, и, подняв хвост, неторопливо ушел.

Максим спустился вниз, сел в машину, громко со злостью хлопнул дверцей, и на большой скорости, чуть не сбив фонарный столб, стоящий у ворот, умчался по дороге, ведущей в город.

В доме стояла тишина, и поэтому от рева сорвавшейся с места машины женщина, сидящая за письменным столом, вздрогнула. Несколько секунд она прислушивалась, затем быстро встала и, подойдя к окну, взглядом проводила удаляющуюся машину. Потом отошла от окна, вынула из дамской сумочки, лежавшей на столе, сотовый телефон, набрала номер, отрывисто проговорила несколько слов, и быстро спустилась по лестнице в холл. Здесь, вытянув из старинного с виньетками шифоньера, стоящего в углу, длинный темный плащ, она оделась, спрятала под поднятым воротником развившиеся волосы, и, осторожно притворив дверь, вышла из дома.

Она села в машину, которая стояла тут же под окнами. Оглядев пустынную дорогу, медленно двинулась вдоль нее в направлении, противоположном тому, в котором несколько минут назад уехал мужчина. Но затем вдруг резко развернулась, заскрипев тормозами, и все прибавляя и прибавляя скорость, помчалась по шелестящему под колесами, мокрому от недавнего дождя шоссе, где-то в конце которого, в бесконечном потоке машин, въезжал в город, мерцающий вечерними огнями, серебристый красавец-форд.