Читать книгу Счастье - Зульфю Ливанели - Страница 4

На расстоянии 1400 километров восточнее от Профессора и 100 километров от Мерьем, на военном посту, расположенном на заснеженной вершине в предгорьях Габара, сладко дрожа, проснулся Джемаль.

Снова во сне он увидел Чистую Невесту, рассказы о которой передаются из поколения в поколение среди молодых людей в его деревне. Глядя на запретное место Джемаля, Чистая Невеста спросила:

– Это что же, третий?

– Да, – ответил Джемаль и с огромным внутренним блаженством принялся ощупывать нежными прикосновениями самые укромные уголки ее тела под изумленным взглядом наивной девушки.

Молодежь в деревне не знала, кто такая Чистая Невеста, но, встретившись, они не могли не говорить о ней. Собравшись вместе, они с утра до вечера пересказывали истории о Чистой Невесте, пока не начинало саднить в горле.

До пятнадцати лет Чистая Невеста, словно драгоценный цветок, хранилась дома, оберегалась от всех бед внешнего мира, воспитывалась, ни о чем плохом не ведая. Мать с отцом не отпускали ее на улицу, не давали играть с другими детьми, не допускали таких бесстыдных вещей, как совместное пребывание девочек с мальчиками.

Когда Чистая Невеста достигла пятнадцати лет, святому человеку, пастуху Хасану, выпало счастье жениться на ней, и, осознавая ценность ее святого целомудрия, он хотел сохранить его.

В первую брачную ночь он сказал своей жене: «Я открою тебе один секрет, Чистая Невеста! Я не такой, как другие люди, которых ты видела». Чистая Невеста с тревогой посмотрела на своего мужа.

Хасан произнес: «У меня есть нечто большее, чем у других людей». И, открыв, показал. Невинная девушка, воскликнула: «Ах! Что это такое?!»

Хасан сказал: «Я покажу тебе, на что это годится», и провел всю ночь до утра, доказывая, что только он один из всех людей обладает таким удивительным даром. На наивном ранее лице Чистой Невесты с этого дня поселилась лукавая улыбка. Тайной, которую открыл ей муж, она не поделилась ни с кем, но стала смотреть на всех иронично, словно знала что-то, чего не знали другие.

Так пролетели два года, и настала пора Хасану идти в армию. Прежде чем уйти, он обнял жену, с которой разлучался на два года, и сказал: «Все это время будь умницей, послушно жди меня».

После того, как Хасан вернулся из армии, лицо Чистой Невесты было неулыбчивым, а в глазах поселилась странная печаль.

– Что с тобой случилось?

– Ничего, – ответила она. – Соскучилась по своему Хасану.

А оказалось вот что. В один из дней, когда она пребывала в рассеянной задумчивости, к ней зашел друг Хасана Мехмет.

– Чистая Невеста, – сказал он, – ты же не первая женщина, муж которой ушел в армию. Почему ты так изводишь себя?

Чистая Невеста ответила Мехмету:

– Но он ни на кого не похож!

Мехмет спросил, чем же он отличается от других. И Чистая Невеста, поскольку была наивна и целомудренна, ответила:

– У него впереди есть что-то, чего нет у других людей.

Мехмет понял хитрость Хасана и засмеялся:

– Чистая Невеста, у меня тоже есть то, о чем он говорил.

Чистая Невеста не поверила, подумала, что Мехмет обманывает ее, и Мехмет, чтобы доказать, что говорит правду, быстро вытащил свой аргумент на свет божий. Начиная с этого дня все ночи напролет Мехмет, тайком встречаясь с Чистой Невестой, усердно доказывал, что он не хуже Хасана.

Но, как уже было сказано, военная служба закончилась, и однажды Хасан воротился домой. И вдруг увидел, что Чистая Невеста изменилась и на него совсем не смотрит.

– Что с тобою случилось, Чистая Невеста? – спросил он ее.

– Ты – обманщик, – ответила ему Чистая Невеста. – Вот скажи, только у тебя спереди есть нечто удивительное?

Хасан воскликнул про себя:

«О боже! Упустил я свою Чистую Невесту!»

А вслух спросил, у кого же еще может быть это «нечто удивительное». И Чистая Невеста рассказала ему про Мехмета.

Хасан думал-думал: что же делать в этой безвыходной ситуации, как бы выкрутиться, и нашелся:

– А у меня два таких было. Я ему один дал.

От его слов Чистая Невеста заплакала навзрыд, начала причитать и голосить.

– Что случилось, – спросил Хасан. – Почему ты плачешь?

Чистая Невеста стукнула его кулаком по руке и сама не своя воскликнула:

– Почему ты свою такую хорошую вещь отдал ему, о мой Хасан?!

Подобно другим парням деревни, Джемаль так и не смог узнать, что же ответил Хасан Чистой Невесте и что он сделал, потому что, когда рассказ доходил до этого места, никто из ребят не мог удержаться от хохота. И каждый день, как только история доходила до этого места, тут же и обрывалась. Однако по ночам, оставшись наедине, Джемаль продолжал думать о Чистой Невесте и сам для себя сочинял продолжение этой истории. Он никогда не представлял себе лица Чистой Невесты, а видел в своих мечтах только ее белоснежное тело, и очень часто становился добычей искушающего его беса…

Джемаль с трудом вырвался из мягкого горячего сна о Чистой Невесте. Говорят же, что своими соблазнами шайтан загоняет человека в неловкое положение… Чувствуя внизу живота липкую влажность, Джемаль еще лежал некоторое время без движения, открыв глаза.

Холм освещала только одна лампа, зажженная в казарме, спящие солдаты храпели, в такт им трещал непрерывно горящий в печи уголь. Дежурный, стараясь никого не разбудить, открыв металлическую дверцу печи, подбрасывал внутрь низкосортные, слипшиеся куски угля. Джемаль почувствовал внутри неприятное ощущение. Ему было отрадно часто видеть в своих снах нежное тело Чистой Невесты, и, просыпаясь, он продолжал чувствовать трепетное наслаждение, однако у этих снов имелся и обременительный финал: встав, необходимо было совершить очистительное омовение. После погружения во грех вода должна была коснуться каждой точки – все тело, от волос до пяток, необходимо было омыть.

Он посмотрел на пластиковые часы Casio, время приближалось к двум. К трем надо было заступать в караул, значит, после омовения не останется уже времени поспать до предрассветного намаза. Если даже прикорнет – после пятнадцатиминутного сна просыпаться гораздо труднее. Короткое мгновение он думал о том, что вот бы не вылезать из теплой постели, не выходить в леденящий мороз, а остаться, свернувшись, под хорошо нагретым одеялом, и снова, мечтая о медовом теле Чистой Невесты, погрузиться в сон. Так или иначе, пришедший для смены трехчасового караула сержант так тряханет его за плечо, словно собирается сломать руку. Может, потом, после караула, он найдет возможность совершить омовение…

Джемаль совсем было свыкся с этой успокоительной мыслью, но вдруг перед его глазами появился отец. Чернобородый, он гневно покачивал в руках четки, его глаза пронзительно резали сына…

С детства внутри Джемаля поселился трепетный ужас перед отцом. И снова он поддался соблазнам шайтана, снова впал в грехи! Он мечтал о Чистой Невесте, продолжал спать, не совершив очистительного омовения, – самая малость осталась ему от грехопадения до открытых дверей ада. Хорошо, что и будучи далеко, отец предупреждает его. «После соблазна проклятого дьявола раб божий должен немедленно пройти через очистительное омовение и двумя дополнительными молитвами-ракаатами во время намаза вымаливать отпущение грехов. А не то, не дай Бог!..» По сути, он все начинал с этих слов: «Не дай Бог!», а затем из-под благословенных усов и бороды из сурового рта отца следовали описания предстоящих мучений и пыток. Человек может и не подвергаться этим наказаниям, надо только слушаться и понять, что женщины – обманщицы, разрушительницы, источник всех бед, которых шайтан использует на земле в качестве средства воздействия на такое слабое создание, как мужчина.

Несмотря на призрак отца, Джемаль не вставал с жаркой постели, внутренний голос нашептывал ему: а может быть, оставить все до утра, не выходить на улицу в лютую стужу и не мучиться, обливаясь ледяной водой, на этой далекой заставе, посреди застывших от ночной стужи заснеженных гор… Но с другой стороны, как можно знать наверняка, что случится на следующий день?

Нападут ли этой ночью на заставу? Подвергнется ли она новой атаке?

Сколько товарищей лишились жизни в этих налетах! Несущим службу на снежном склоне с большой долей вероятности могли снести голову очередью, выпущенной из автомата Калашникова. Разве не так случилось всего неделю назад с Салихом? А если уцелеешь ночью, то днем, во время операции, вполне можно стать шахидом, наступив на мину. Короче говоря, возможностей умереть здесь гораздо больше, чем возможностей выжить. И как бы ни хотелось еще понежиться в теплой постели, все же религиозные убеждения Джемаля победили: самым большим из всех страхов в этом мире оказалась ритуальная нечистота.

Он приподнялся. Его место на верхнем ярусе позволяло ему рассмотреть в свете лампы, горящей до утра, товарищей, недвижимо спящих: кто-то повернулся на бок, кто-то лежал лицом вниз, а кто-то на спине, у кого-то был открыт рот, кто-то погрузился в глубокий сон, а кто-то бормотал в полудреме о том, что произошло днем. Кто-то скрипел зубами так, что казалось – вот-вот сломает их; и храп разносился на всю округу.

Военная одежда-хаки из грубой ткани, которую они таскали дни напролет, по ночам сушилась у печи, в которой бушевал сильный огонь, и, когда пот испарялся, казарму наполнял спертый прелый запах. Выстиранное постельное белье тоже висело здесь. Возможности сушить белье на морозе не было. Оно мгновенно отвердевало, топорщась странным белым парусом на этой затерянной под снегом в Джабаре горной вершине. Поэтому мокрое белье растягивали поверху, под потолком казармы. А вот способ сушки носков был совсем другим. Когда побуревшие носки вытаскивали наружу из мокрых берцев, их можно было хоть в угол ставить. Постирав, солдаты прятали их под тельник и сушили прямо на груди теплом своего тела. Утром носки вынимали сухими-пресухими.

Джемаль выпрямился, спрыгнул вниз с верхнего яруса и голыми ногами нащупал привычную твердость берцев. Чтобы найти эти куски выделанной кожи, не было необходимости заглядывать под кровать. Ноги сами нащупывали их. Постоянно впитывая влагу и высыхая, снова впитывая и высыхая, кожа задубевала и становилась похожей на кору дерева. Берцы были неотъемлемой частью их жизни. Особенно ночью в карауле, под снегом, когда мороз заползает сначала под одежду, а потом сантиметр за сантиметром спускается все ниже по ногам и, наконец, добирается до ступней. Через какое-то время человек перестает ощущать свои ноги, но не настолько, чтобы они онемели полностью и потеряли чувствительность…

Вернувшись в казарму, можно вытянуть ноги у печки и ощутить, как они постепенно отогреваются. Боевики РПК (Рабочей партии Курдистана) не носили такую обувь, на убитых обычно были спортивные ботинки фирмы Mekap[8]. Возможно, они удобнее для передвижения по горам, но интересно, защищают ли они от мороза? Иногда вот такие маленькие детали гораздо важнее, чем возможность убить или быть убитым. Потому что до тех пор, пока не умер, ты продолжаешь жить. И то, как ты питаешься, что носишь, здесь гораздо важнее, чем в каком-либо другом месте.

Двадцать уставших молодых солдат. Никто и не смог бы разбудить их, спящих глубочайшим сном, однако Джемаль все же старался не шуметь. Он думал о том, что на следующий день кто-то останется жив, а кто-то нет. Следующей ночью некоторые из этих кроватей могут опустеть, и кое-кто из юношей, безмятежно смотрящих ныне сны, подорвутся на мине или, свалившись с раздробленной от пули головой, выпущенной из автомата Калашникова, так и не поднимутся больше с земли…

Джемаль бесшумно надел берцы. Дежурный по печи, Ахмет из Манисы, вопросительно взглянул на него.

– Что-то живот прихватило.

От тех консервов, что они здесь ели, от усталости да и от воды, которую они пили, нередко случалось расстройство желудка.

Понятно, что Джемаль не мог сказать: «Пойду омыться от скверны».

Набросив на плечи куртку, он выскочил на мороз в одном исподнем и в берцах на босу ногу. Снаружи бушевал ураган, ветра завывали, будто огромные двухголовые собаки.

Вьюга кружила над долиной, над заснеженными горными склонами, и повсюду разносился этот ужасный вой; услышав его, сначала даже нельзя было понять, что это такое – это была музыка, выходящая за пределы человеческого понимания, словно бесы, поджидающие грешников в аду, устроили демонический концерт. В первое время Джемаль, как и другие, сходил с ума от этого шума, однако сейчас он уже ко всему привык, стал настоящим бойцом. Уже скоро два года, как он служит в подразделении спецназа в этих горах.

Он вышел из казармы наружу, и тут же холодный воздух, словно острая бритва, пронзил его насквозь, и Джемаль кинулся к туалету. Из основного здания не надо было выходить, однако коридор, где находился туалет, не обогревался печью, и то, что он располагался не на улице, здесь, в горах, не имело никакого значения. Дрожа от холода, парень зашел в туалет, скинул куртку, шерстяной тельник и кальсоны. Окатил себя сверху из бидона наполовину замерзшей водой. Казалось, он вот-вот закричит – до самых печенок пробрал его этот леденящий холод, однако сдержался, крепко сжав зубы. От тела валил пар. Со всех сторон он хорошенечко обтер водой те места, которые запачкались из-за дьявольского соблазна. Не оставив на теле ни клеточки, которой бы не коснулась вода, он завершил очистительное омовение. Зуб на зуб не попадал от холода, однако его совесть начала успокаиваться. Внутри разливалось спокойствие: он не допустил ничего, что шло вразрез с наставлениями его почтеннейшего отца, избежал греха, сделал все так, как требует его религия – ислам. Его отец все равно что святой, и если люди выполняют его наставления, то и в этом, и в том мирах они будут пребывать в спокойствии и благополучии.

Он вытерся принесенным с собой маленьким полотенцем, снова надел исподнее, куртку, берцы и направился в казарму. От тепла, пахнувшего в лицо, когда он открыл дверь, он почувствовал себя как в раю. В этот миг дежурный, взглянув ему в лицо, улыбнулся: нельзя было не догадаться о происшедшем, увидев его мокрые волосы, однако Ахмет ничего не сказал. Разве не с каждым может случиться такое?

Расстелив полотенце на подушке, Джемаль снова лег, стараясь не заснуть. До побудки оставалось совсем немного времени, и, если он уснет, встать потом будет гораздо труднее. Он думал о трех боевиках, убитых прошлым днем во время стычки. Трое курдских юношей, в шароварах, очень легко одетых для этих гор. У них на ногах красовались ботинки Mekap, а лицо одного было разворочено – так выглядит ранение от винтовки G3. Может, пуля была выпущена из его оружия? Наверняка этого узнать нельзя, во время боестолкновения никто не жалеет огня, и чья пуля кого ранила потом – узнать невозможно. Бывает, что кому-то и орден вручают за то, что он отличился, но награжденный знает, что на самом деле он не совершил ничего особенного…

Последние два года своей жизни в этих бескрайних лиловых горах Джемаль с товарищами словно состязались в бесконечном мужестве и – в бескрайней трусости.

После долгого подъема, в полном изнеможении, достигнув вершины горы, они созерцали, как под ногами простираются летом изумрудно-зеленые долины и серебристые реки, а зимой – белоснежные просторы, и начинали ощущать себя почти богами.

С винтовками, обвешанные гранатометами, ручными бомбами, комплектом боепитания, патронными лентами с прикрепленными к ним ножами, снаряженные рациями, в окружении таких же вооруженных товарищей, они чувствовали себя титанами разрушения и неприкасаемые шли с высоко поднятой головой.

Орлиным взглядом они могли проникнуть всюду, не пропустив ни шороха, ни тени, и с божественным наслаждением уничтожить все, что вызывало хоть малейшее подозрение.

Это были моменты, когда их мужество достигало своего пика, а головы касались небес. Однако жизнь в горах не всегда была так щедра. Иногда приходилось бродить по долинам, пластаться под огнем, который велся с высоких гор, слушать свист пуль над головой, от которого кровь стыла в жилах, а душа металась от ужаса…

Человек испытывает ни с чем не сравнимый страх, когда в нескольких сантиметрах над его головой проносится пуля, выпущенная из автомата Калашникова. Потому что, отклонившись на несколько сантиметров, она вонзится человеку либо в глаз, либо в голову. И именно это колебание между жизнью и смертью наводит ужас.

Обосновавшаяся в горах Рабочая партия Курдистана, в которой уже было теперь достаточно снайперов, мешала продвижению десятков военных и наносила подразделениям войск правительства большой вред.

Можно было считать себя хозяином вершины, но спускаться вниз становилось опасно. Заняв высоту, войска боялись потерять позицию. Бойцы РПК вели огонь и из дальнобойных винтовок Канас. С турецкой стороны это оружие чаще использовали офицеры. Иногда курды группами человек по двадцать открывали сумасшедший огонь из автоматов Калашникова, нападали с гранатами, ручными бомбами, а иногда наоборот – правительственные военные заманивали боевиков РПК в засады.

Удерживать превосходство и сохранять спокойствие на горных вершинах долго не удавалось, поэтому во время проведения операций они дневали и ночевали под открытым небом, сутками оставались под дождем, в касках, парках, униформе, фланелевом белье, шерстяных носках, в давящих берцах, промокшие насквозь; они забывали напрочь, что значит быть в тепле. Проливному дневному дождю на смену приходила ночная стужа, и медленно замерзающее белье, касаясь тела, доставляло дикое мучение. И так вот сутками они думали о том, что дождь никогда не прекратится, до конца своих дней они проведут вымокшими насквозь, укутанными в брезентовые плащи. Но, конечно, когда над головой начинают свистеть пули, тут уже не до дождя…

Джемаль, как и многие из его товарищей, выходил на операцию, непременно спрятав за пазуху полиэтиленовый пакет. Он складывал его под фланелевую униформу. Потому что не хотел бы еще раз пережить тот ужас, который испытал, забрасывая в вертолет оторванную ногу Абдуллы.

Абдулла Нидели – парнишка, который нес службу на их заброшенном пограничном посту с шутками и прибаутками, не переставая улыбаться. Некоторые люди приходят в этот мир словно для того, чтобы облегчить жизнь другим. Вот таким и был Абдулла. В тот вечер, когда в сгущающихся сумерках они шли по занесенному снегом минному полю, ему оставалось три месяца до демобилизации. Когда они поняли, что наступают на присыпанные сверху землей желтые мины итальянского производства, уже ничего нельзя было сделать. Даже при дневном свете эти замаскированные в земле мины было бы трудно заметить, а уж сейчас-то, в сумерках, и подавно. Да еще и сверху снегу намело. Каждый шаг они делали со страхом, а потом их накрывало чувство облегчения, что ничего ужасного не случилось. Как вдруг в безмолвной тишине прозвучал взрыв, расколовший все вокруг – и небо, и землю. Не думая, они попадали на снег, и в этот момент увидели Абдуллу, взлетевшего над миной, на которую он наступил. Ближе всех был Джемаль, он медленно двинулся в сторону Абдуллы. Парень выглядел ужасно. В этот момент Джемаль даже забыл о том, что может сам наступить на мину.

Обхватив руками голову, парнишка кричал в шоке: «Глаз, мой глаз! Что-то случилось с моим глазом, мне очень больно!» Вопль разносился на всю округу. Джемаль заставил себя осмотреть залитое кровью лицо Абдуллы и обнаружил, что одного глаза нет. Вместо левого глаза зияла окровавленная глазница. А парень нечеловеческим голосом продолжал вопить: «У меня болит глаз!»

В это время вместе с другими солдатами подоспел командир роты. Он надрывался от крика, пытаясь связаться по рации с центром: «Сапсан 3, Сапсан 3!» В тот момент, когда он уже перестал крутить ручку рации, поступил ответ, он быстро сообщил координаты и запросил помощи: «У нас тяжелораненый! Пришлите вертолет!» Дошедший по рации голос был гораздо спокойнее. Он сказал: уже стемнело, вертолет отправить не могут, надо ждать до утра. Джемаль утешал товарища: «Все пройдет!» и с ужасом думал об этом хладнокровном голосе, дающем советы, как продержаться до утра. Джемаль осторожно придерживал голову Абдуллы, кровь не останавливалась. Интересно, эту ужасную дыру можно как-то заткнуть?! Он не понимал, что можно сделать, но четко видел одно: до утра Абдулла не протянет. Даже если вертолет примчится прямо сейчас, у него нет шанса выжить. Командир надрывался, используя все средства убеждения, чтобы объяснить тяжесть положения, невидимому собеседнику. Но по ночам вертолеты не взлетают, это категорически запрещено.

«Умоляю! – кричал командир. – Еще не совсем стемнело. Умоляю, заберите этого льва!» И без остановки продолжал передавать координаты местонахождения. Это был молодой капитан. По ту сторону рации царила тишина. И в этот момент Джемаль увидел ногу Абдуллы. На ней не было ступни, ее оторвало. Стараясь подавить разливающуюся внутри панику, он оглянулся и увидел ступню. Оторванная, она стояла вместе с ботинком, в луже крови. Утешало лишь то, что Абдулла уже потерял сознание. Ясное дело, такую боль вынести он не мог.

И командир, и военный расчет смотрели друг на друга растерянно, не зная, что предпринять в беспомощном ожидании, как вдруг услышали звук вертолета. Значит, он был совсем рядом, возможно, возвращался на базу! Подняв лица к небу, они выискивали его. Так было всегда: сначала доходил звук, а потом и сам он появлялся в межигорье. И в этот раз было так же: черный «Кара шахин»[9], возникнув из-за вершины, приближался к ним.

Вскочив, они принялись размахивать руками. Вертолет снижался, мощный ветер от лопастей пропеллера взметал в воздух клубы снега, солдаты с трудом могли разлепить глаза. Они знали, что вертолет не сможет сесть на землю, это было невозможно. Он завис в нескольких метрах над землей, открыв дверь, чтобы как можно скорей принять раненого. Существовала опасность того, что боевики РПК увидят вертолет и откроют огонь с гор. Если бы ради спасения одного раненого армия потеряла «Кара шахина», это дало бы большой козырь в руки вражеской пропаганды!

Вертолет завис в столбах снега, и санитары, стоя в открытых дверях, закричали: «Давай, давай, давай!», однако в грохоте лопастей винта их голосов совсем было не слышно.

Несколько солдат вынули Абдуллу из объятий Джемаля и понесли к вертолету. Приговаривая: «Давай, раз, два, три», они раскачали парнишку и подпрыгнули вверх, метя телом человека в открытую дверь вертолета. Санитары, чтобы принять раненого, тоже свесились вниз, однако парень выскользнул из их рук. В это время Джемаль, подняв оторванную ногу Абдуллы с земли – эту еще теплую часть его тела, забросил ее в вертолет. Может быть, в госпитале смогут пришить…

Абдуллу еще раз подняли и закинули наверх, но он снова упал на землю. Только с третьего раза санитары смогли ухватить раненого и затащить внутрь. Половина туловища бедняги уже находилась внутри летной машины, а вторая все еще болталась снаружи, но вертолет взмыл в воздух.

У Джемаля и мысли не было – взять эту оторванную, окровавленную конечность и забросить ее в вертолет. Это случилось как-то само собой. В нормальное время его не то чтобы прикоснуться, а посмотреть даже на это нельзя было заставить, но в экстремальных условиях люди делают невозможные вещи. Поэтому он и стал носить за пазухой пакет. И он знал, что у каждого есть такой пакет.

По вечерам они ели консервы, заваривали чай примитивным способом – так чтобы не шел дым, курили, прячась, чтобы не было видно огоньков сигарет, переговаривались шепотом и делились с товарищами тайными мыслями о том, что, возможно, завтра им придется заполнять свои полиэтиленовые пакеты.

Совершив омовение и успокоившись, Джемаль ненадолго растянулся на кровати, думая о голосе, который он однажды услышал по рации. Как-то Джемаль засек, как боевики РПК переговариваются между собой, и вдруг разобрал знакомый голос: «Не порть настроение! – произнес человек. – Это солдаты турецких вооруженных сил. По прибытии на место устройте засаду рядом с дорогой. Если сделаете это, вы спасетесь. Связав офицера, передадите его нам. А если нет, то никто из вас этой ночью не уйдет от патруля. Вам что, жалко, что ли, солдат турецкой армии?!»

Недавно прибывший в район лейтенант запаса немедленно схватил рацию и прокричал: «Попробуй только сюда сунуться и повторить эти слова, ублюдок!»

На той стороне раздался надтреснутый смех, и Джемаль вздрогнул. Он был очень хорошо знаком с хозяином этого смеха.