Читать книгу Три рассказа - Zviad Anageli - Страница 3

Илуде сказали:

– Ты должен предать! – Илуда задумался… А потом спросил:

– И что я получу взамен?

– Деньги! – таков был ответ… И Илуда согласился.

Илуда вырос в уважаемой трудовой семье. Да, обычно так и говорят, желая заранее создать благоприятное мнение о том или ином незнакомом нам человеке. «В уважаемой трудовой» семье, – оба эти определения при оценке непременно так и соединены-связаны друг с другом. Вот так: уважаемая потому что трудовая, и, так как трудовая, значит, и уважаемая.

Родители Илуды состарились и умерли. И эта семья пребывала в статусе «уважаемой и трудовой» теперь уже под руководством Илуды и, соответственно, теперь уже о его детях говорят, что растут они в уважаемой и трудовой семье. Впрочем, от самого этого статуса семье Илуды никакого прибытка не было, и неудивительно, потому что сам Илуда вечно жаловался на свою судьбу: вон, как живут некоторые, и почему именно я появился на свет только на муки-страдания!

Был у Илуды друг, названный брат, который жил по соседству с ним, по происхождению азербайджанец. Звали его Нарсим. Они родились в один день с Нарсимом и выросли вместе. И вот уже сколько лет, как ходили они вместе добывать золото. Да, добывать золото, там, где неподалеку от их деревни была одна неприступная голая скала. На стене этой скалы можно было обнаружить почти невидимые глазом крохотные пластинки золота. И оба они, еще с юности, если не каждый день, то хоть через день, – если, конечно, позволяла погода, – ходили к этой скале добывать крупицы золота.

На одном коце веревки обычно висел худой и легкий Нарсим, а второй конец веревки держал рослый и сильный Илуда. Жена сшила ему для этого дела специальную одежду, и, вверившись сильным рукам и верному сердцу своего побратима, Нарсим, бывало, часами висел на той веревке; раскачавшись, перскакивал с одного места на другое, жесткой как терка кистью зачищал он поверхность скальной стены, чтобы обнаружить спрятавшиеся в ней крупицы золота. Они специально выбирали то время дня, когда солнце светило прямо на скалу, что помогало подвешенному на веревке Нарсиму увидеть на ней самые мельчайшие частички золота и не пропускать ни одного проблеска. «Нашел!» – кричал обычно обрадованный Нарсим Илуде, а затем, вооружившись увеличительным стеклом и крепким шилом, изготовленным специально для этого дела, начинал выковыривать из стены золотые крупинки микроскопического размера. Охваченные «золотой лихорадкой» друзья, бывало, за целый месяц наскребали едва ли два грамма золота. Уже давно это их золотоискательство превратилось в настоящий азарт, ничего общего не имеющий с ремеслом, приносящим реальный доход. Но каждый из них все-таки надеялся, надеялся на то, что в один прекрасный день они обнаружат столько золота, что… Хотя между собой они никогда не говорили об эом вслух.

***

– Продается?

– Продается.

– Почем?

– А у тебя деньги —то есть?!

– Денег у меня столько, что, если захочешь, и тебя куплю…

– Ну, давай, дорогой, давай! Только на кой тебе это мое искореженное тело! Я только душу продаю. У меня душа, знаешь, какя хорошая! Мучаться тебя не заставлю, своими руками выну и преподнесу ее тебе, дорогой, подходи!

– Ну, вот тебе и деньги! Давай душу!

Илуда вскочил с кровати, как ошпаренный.

– Ваа, это что за цветной сон был, – невольно воскликнул он, – я до этого только черно-белые сны видел, а сейчас и цветной увидел! Цветной, да такой ужасный и противный, фу-у! И приснится же такое! Откуда берется?.. – Илуда скривился, и трижды сплюнул.

«Интересно, я кем был: продавцом или покупателем?» – подумал одурманенный со сна Илуда и плеснул себе на лицо и шею пригоршни холодной воды. Чувствовал он себя паршиво, выглядел угрюмым, удрученным безо всякой причины. Еще раз плеснул на лицо живительной влагой и… С улицы послышался голос Нарсима.

– Пошли, брат, пошли, вот-вот осветит солнце нашу скалу, – вызывал он друга.

– Уух, Нарсим, не знаю, как ты, а у меня сегодня что-то сердце не лежит к этой работе, – пробормотал как бы про себя Илуда, но вытер лицо и вышел на улицу, где с мотком веревки на плече ждал его улыбающийся побратим. Да, Нарсим всегда так улыбался, – даже тогда, когда сердился.

Илуда без слов снял с плеча Нарсима тяжелую веревку, и перекинул ее себе за спину. Он всегда так поступал, потому что Нарсим был худой и слабый, а сам он был полон сил и здоровья.

Придя на место, они не теряли времени даром. Уже через две минуты Нарсим был готов к спуску на скалу. Как всегда, они пропустили веревку сквозь резиновую трубу, чтобы легче скользила и не терлась бы о камни во время спусков-подъемов. И Илуда нашел на вершине голой скалы место получше, понадежнее, где можно было хорошо упереться ногами, и приготовился спускать Нарсима. Скала была очень высокой, и, соответственно, эту их деятельность нельзя было считать совсем безопасной. Максимум внимания, полная мобилизованность всех сил и умения требовались друзьям каждый раз, хотя, как говорится, беда – как вода, – неизвестно, откуда просочится… Всегда подстерегающая смертного на его пути, такая «беда» именно сегодня выскочила из своей засады на друзей. А события развивались таким образом: всесторонне подготовившийся и надежно привязанный к веревке Нарсим лишь малость поторопился. Хотя в этих обстоятельствах слово «малость» совсем не означало малости. А вернее, этот промежуток времени, длиной в две секунды, в который Нарсим опередил традиционное развитие событий, оказался достаточным, чтобы… Руки, протянутые Илудой к груде веревок, застыли, он увидел, с какой скоростью стала раскручиваться брошенная им свернутая веревка, как она заскользила по закраине скалы, как все уменьшалась, таяла эта груда на глазах… А Нарсим спускался по скале. Хотя он не спускался, он падал, летел в свободном падении! Все решали секунды: Илуда сначала схватился руками за скользящую вниз веревку, но ничего не сумел сделать, ощутив в ладонях страшную боль от ожога… Он в тот момент только-только собрался надеть рукавицы, когда привязанный к веревке Нарсим уже начал спуск – с веревкой, которую, как он думал, уже держали сильные, надежные руки друга. Илуда в десятую долю секунды принял решение: в уже ополовиненной оставшейся груде веревок он мгновенно схватил второй конец веревки, быстро намотал его на руку, обеими руками крепко вцепился в веревку и опрокинулся навзничь на поверхность скалы, уперевшись ногами в давно выбранный им надежный упор – в ожидании страшного удара, который последует от натяжения веревки, когда длина её закончится… Мышцы всего его тела были напряжены в готовности принять этот страшный удар.

Через несколько секунд после начала спуска-падения Нарсима веревка остановилась. Внезапно натянувшаяся веревка мгновенно остановила падение Нарсима. А сила инрции сначала отшвырнула его от скалы, а потом с такой силой ударила о скалу, что у каменной стены взвилось облако пыли. Илуда содрогнулся от тяжести падающего тела Нарсима. Напрягшийся в ожидании удара, он выдержал эту нагрузку и удержал веревку. Хотя на секунду он почувствовал, будто руки его вырывают из живого тела, и эти его части вот-вот вместе с веревкой улетят со скалы вниз. Плечи его ощутили страшную боль, но вместе с этой болью все его существо было охвачено радостью победы: он выдержал! И тут же до его слуха донесся звук удара тела Нарсима о скалу.

– Нарсим! – воскликнул он, обрадованный тем, что второй конец веревки все-таки остался в его руках. Но между тем он уже понимал, что в этот миг ничего хорошего не происходит с Нарсимом…

– Наверное, он ударился о скалу, это ничего, главное, что я я успел его удержать, и он не упал на землю, – бормотал про себя Илуда, подтягивая к себе веревку. – Мы уцелели! Я вытащу его наверх, взвалю на спину и отнесу домой. Он, наверное, немного разбился, – хотя там внизу что-то держало веревку и не давало ему возможности вытащить друга наверх.

– Нарсим! – еще громче позвал он, но и на этот раз не получил ответа, – Нарсиим!!! – взревел распростертый на земле навзничь Илуда, все время пытаясь вытянуть на себя веревку, но безрезультатно. А потом он подумал: наверное, Нарсим за что-то зацепился, а вдруг я еще больше наврежу ему, – и остановился. Он чувствовал тяжесть Нарсима. Он чувствовал и то, как покачивалось тело друга на другом конце веревки…«Наверное, он без сознания; ну ничего, я подожду тебя, Нарсим,» – бормотал про себя Илуда, – «подожду, и, когда ты придешь в себя, ты и сам мне поможешь. Поможешь мне, и я тебя обязательно вытащу. Вот увидишь. Я подожду. Не бойся, я крепко держу веревку», – тяжело дышал Илуда и крепко сжимал обеими руками веревку, намотанную на предплечье. Потом он прикрыл глаза и на некоторое время затих. Около получаса находился он в таком состоянии, пытаясь потихоньку разобраться в случившемся и оценить свое нынешнее положение. Веревка, видимо, застряла между двумя выступающими над скалой глыбами, что не давало Илуде возможности вытянуть наверх своего друга, потерявшего сознание от удара об скалу. Он сам не мог этого видеть, но попытавшись сделать это и не сумев выполнить задуманное, он все понял. В своем воображении он видел эту картину, и ему оставалось только надеяться на собственную выносливость и на появление помощи со стороны. Сейчас, в это время дня, здесь мог бы появиться только случайный прохожий. ему оставалось только надеяться на собственную выносливость и на появление помощи со стороны., когда выгоняли деревенскую отару овец, а вечером возвращались уже по противоположному склону горы, огибая это место. Неужели ему придется ждать до рассвета? – думал испуганный Илуда, – да и выдержит ли он? Нет, столько времени он не выдержит, кончится запас его силы, отпустит он веревку, и… Ему тошно было даже подумать об этом. Он ведь держал в руках жизнь своего лучшего друга, своего побратима.

«Нет, до появления пастухов мне не выдержать,» – подумал Илуда и ещё раз попытался вытянуть Нарсима, но и на этот раз безуспешно. Выступавшие за пределы стены каменные глыбы не позволяли сделать это.

«Что-нибудь придумаю, надо только хорошенько подумать, я найду тысячу возможностей, чтобы как-то достойно выйти из этого затрудненияи,» – не терял надежды Илуда. – «А может, Нарсим придет в себя и поможет мне освободить веревку оттуда, снизу. А вдруг Нарсим уже… Нет, нет! Не буду об этом и думать,» – решил Илуда и более уже не погружался в размышления, чтобы не потонуть в безнадежности. – «Сейчас моя главная задача – беречь силы, кто знает, когда появится помощь», – вот что постоянно повторял он мысленно. К тому же, он уже сильнее ощущал боль в руках.

«Ничего страшного, боль – это ерунда, выдержу, должен выдержать, больше ничего мне не остается».

– Нарсим! – время от времени окликал он друга, а потом весь обращался в слух, напрасно ожидая отклика. И ниоткуда не раздавалось никаких звуков, подающих надежду. Это еще что, – в этом месте не раздавалось даже щебетания птиц. Наверное, потому, что скала была голая, и почти никакой растительности не было поблизости. А птицы, даже самые маленькие, любят петь-щебетать, спрятавшись в густой листве, чтобы не стать жертвами хищных собратьев, подстерегающих их. Только ближе к вечеру до слуха Илуды и до его измученного сознания донесся отдаленный голос перекликающихся птиц. Со склона, поднимающегося к востоку от него, вдоль которого, по невидимой ему стороне возвращались в деревню со стадом пастухи, послышалось пение дроздов. Точнее, перекликались два дрозда. Внимательный слушатель понял бы, что слышит диалог двух птиц. Дрозды щебетали по очереди, и Илуда невольно стал вслушиваться в их щебет. Хотя Илуде, в общем-то, было не до них, вскоре ему показалось, что их диалог перешел в спор. Да, именно так показалось Илуде, что дрозды отчаянно спорили меж собой, ругались на своем птичьем языке.

– Как странно и хорошо слушать щебет птиц, хотя бы и ссорящихся между собой, – думал Илуда. – Боже, помоги на благополучно возвратиться домой, и я обязательно разыщу потом то место, где ссорились два дрозда, а они непременно будут продолжать свою перебранку, а я сяду и буду слушать со спокойной душой их громкие голоса, – думал Илуда и плакал, плакал потому, что уже смеркалось, и дрозды приумолкли, а никакой помощи ниоткуда не было видно. Плакал оттого, что, хотя он время от времени и окликал другаа, ответа попрежнему не было; оттого, что болел все сильнее позвоночник, потому что он все время прижимался плечами к скале. Мышцы ног, прижатых к каменному упору, готовы были лопнуть от напряжения и усталости, и все тело было в таком же состоянии, дрожащее и трясущееся; плакал, потому что хотел пить и чувствовал, как постепенно деревенеет и стягивается все его тело… Он плакал, но это не был плач безнадежно махнувшего рукой на все, побежденного человека. Он решил, что он будет до конца бороться за жизнь своего друга, чего бы это ему не стоило. Уже далеко заполночь он все так же убеждал себя, что за все это время он еще не истратил всех сил и энергии, наоборот, он как бы отдыхал и собирал все свои силы для решающих действий.

– Не бойся, дружище, я тебя не оставлю, пока я сам жив, – со слезами в голосе шептал Илуда, скрипя зубами от боли и горя. Из последних сил он сжимал веревку, которая, тем не менее потихоньку выскальзывала из онемевших пальцев. Он и сам чувствовал это, и временами ему казалось, что он ничего не сможет сделать. Это временами накатывающее на него ощущение безнадежности обострялось усталостью и упадком всех его сил. К мукам его добавилось и то, что в кожу его рук, потную и набухшую, все глубже врезалась веревка. Он чувствовал, как она все глубже проникала в рану, причиняя невыносимую боль. Да еще этот соленый пот… Он уже готов был взреветь от боли:

– Боже, дай мне силы выдержать эту боль, которая отнимает у меня силы и выжимает из меня по капле последнюю надежду!.. – потом он опять почувствоввал свое одиночество; да, одиночество, несмотря на то, что волею судьбы был сейчас намертво связан со своим лучшим другом.

– Чей умысел связал нас этой веревкой? Мы ведь и так всю нашу жизнь были связаны друг с другом невидимой силой и чувствами? Кому и зачем понадобилось еще и это испытание? Наверное, нас проверяют. Но которого? Обоих? Нет, должно быть, меня испытывают. Наверняка, это так! И зачем понадобилось меня испытывать? Неужели я это заслужил, обнаружив перед кем-то недостаточную верность другу? Нет! В этом даже Отец Небесный не сможет обвинить меня! И если все-таки есть у кого-то сомнения, то они увидят, как ак развею я эти их сомнения и надежду победить меня! Пусть посмотрят, и я покажу им пример настоящей дружбы! – и Илуда с удвоенной силой стиснул руки на проклятой веревке, хотя, вроде бы, уж и сил на это больше не оставалось. Он и так уже сколько часов подряд изо всех сил сжимал её, чтобы удерживать, не жалея этих своих последних сил.

– Нарсим! – еще раз завопил Илуда. Он кричал так громко, как только мог – обессиленный, почти уничтоженный морально и физически человек… – А вдруг он уже… Нет, даже мысли такой не должно быть! Нарсим жив! Живой, только без сознания он. Господи, хоть на секунду увидеть бы его! Пусть он уже неживой, но я все равно не отпущу его. Вот так пусть и будет! – выкрикнул Илуда – и взгляд его остановился, лицо его теперь напоминало лицо человека, находящегося в агонии… Глаза его смотрели в небо, вернее, куда-то в бесконечность… Уже светало. Вместе тающей тьмой ночи таяли в Илуде последние крохи силы и энергии. Но взамен, с разгорающимся светом зари в нем затеплилась надежда, надежда на то, что вскоре пройдут здесь пастухи, и тогда…

– Братка! —вдруг послышался Илуде знакомый голос. Он пришел в себя как от удара, почти полностью вышел из той безнадежной бесконечности.

– Нарсим! Нарсим! Это ты был, Нарсим? – завопил Илуда и тут же почувствовал, как вздрогнула в его ладони веревка.

– Не двигайся, Нарсим, умоляю, не шевелись, веревка ускользает, пропадем, – быстро зашептал испуганный Илуда, так как почувствовал, как сильно вздрогнула веревка… И совсем мало осталось свободной веревки в его ладонях, всего несколько сантиметров последней надежды…

– Как ты там, Нарсим? – почти шепотом спросил Илуда, словно боялся, что веревка ускользнет от одного только звука его голоса.

– Руки-ноги побиты, голова проломлена, но мне все-таки хорошо, братишка. Веревка попала между глыбами камней, наверх ты меня не вытянешь, что-то другое надо придумать…

– Что-нибудь я придумаю, Нарсим, не бойся! Скоро уже пастухи здесь пройдут, и… Хотя бы один человек появился, веревку перекинем на другое место и вытащим тебя! Я ее крепко держу, будь спокоен!

– Знаю, брат, знаю… Только что забыли здесь в этот вечер пастухи, хочешь меня обнадежить, да, брат? – послышался бледный смешок Нарсима из-под скалы, снизу.

– Нарсим, уже второй день пошел, утро, сейчас светает.

– Ты уже второй день так меня удерживаешь, брат? – в голосе Нарсима слышались слезы.

– А кто же еще, ты же меня все-таки знаешь, это не должно тебя удивлять! – отвечал Илуда, чувствуя в то же время, что теряет последние силы. Руки его были все в крови, все тело болело, дрожало… «Ну, вот-вот потеряю сознание и все закончится,» – думал Илуда, окончательно обессиленный, и чувствовал, как безжалостно уползали последние сантиметры веревки в сторону пропасти. – «Боже, дай мне еще хоть немного сил, чтобы выдержать это,» – молился Илуда, вперив в небо свой взгляд, и в глазах его темнело.

– Второй день… – бормотал чуть слышно беспомощно висящий внизу Нарсим и понимал, что его жизнь сейчас не на веревке подвешена, а на волоске. В течение нескольких минут оба они безмолствовали, замерев. А веревка тихо-тихо сползала со скалы. А потом вдруг Нарсиму почему-то захотелось поговорить, и он сказал:

– Помнишь, брат, я в Баку дом продал?

– Да, помню, – отвечал ему в полузабытьи Илуда.

– Знаешь, сколько мне за него заплатили?

– Нет, не знаю.

– Двести пять тысяч долларов, братец, – услышав это, Илуда почувствовал, как в глазах у него посветлело и во всем его существе стали происходить какие-то необъяснимые перемены. Он чувствовал, как в нем просыпается какая-то энергия, прибавляются силы. Он с удивлением наблюдал за этими переменами в себе, не веря им, не понимая, что происходит. Может быть, бог услышал его молитву, – к такому заключению пришел он в конце концов. Веревка уже не ускользала из рук, сил прибавлялось, и вместе со всем этим возвращалась к нему надежда на помощь и спасение. А потом, ободренный этими изменениями, он спросил у друга немного обиженным тоном:

– Ты что, засомневался в моих братских чувствах и в моих силах? Разве время сейчас вспоминать о деньгах, а, Нарсим?

– А почему ты так подумал, брат? – удивился Нарсим. – Я совсем о другом хотел тебе сказать.

– А тебе что, и вправду столько заплатили там, в Баку? – как-то невольно захотел уточнить Илуда.

– Клянусь тебе, с чего бы я стал тебя обманывать? – У Илуды сил прибавилось в десять раз больше, и переполнявшая его энергия заставляла все крепче сжимать руки на уже остановившейся веревке. Он был уверен, что с такой-то энергией он сможет держать друга хоть неделю. Хотя и сам он был поражен, не мог понять, что с ним происходит. А Нарсим продолжал:

– Но, все-таки, брат, кто знает, чем для меня закончится все это… Короче, я решил сказать тебе, где я прячу те деньги. Я один знаю это место, а с этого дня и ты будешь знать его… Я для детей хотел их сохранить, вот вырастут, и…

Илуда замер и весь обратился в слух. И Нарсим почувствовал эту его каменную неподвижность. Он так надежно и крепко висел, что… У него появилось такое ощущение, будто он не на веревке качается, а приварен намертво к стальной оси, он, сам удивившись этому ощущению, продолжал:

– Они лежат в дупле нашего дерева, завернутые в огнеупорную ткань и в черный целлофан сверху, – как только Илуда услыхал это, руки его вдруг ослабли. Это почувствовал и Нарсим. А Илуда опять не мог погять, что с ним происходит.

– Нарсим, руки у меня разжимаются, сил нет больше, – выдохнул Илуда, – сам не могу понять, что со мной творится…

– Ты же знаешь, о каком «нашем дереве» я говорю, – обреченно продолжал Нарсим, чувствуя, что вот-вот упадет, сорвется. Хотя Илуда вдруг опять почувствовал неожиданный прилив сил, нова ухватился за веревку покрепче и даже остановил ее. Он опять удивился, у него было такое ощущение, будто кто-то другой, откуда-то вселившийся в него, контролирует и эту энергию и его сознание.

– Что ты подразумеваешь под «нашим деревом», Нарсим, я ничего не понимаю? – закричал он и вдруг так сильно дернул на себя веревку, что бедный Нарсим стукнулся о камни, нависшие над его головой, где застряла веревка.

– Чувствую, что сил у тебя прибавилось, – снова затеплилась надежда в Нарсиме…

– Что ты подразумеваешь под «нашим деревом»? – опять крикнул Илуда, теряя терпение.

– Это орех, наше ореховое дерево, на котором уже не бывает плодов, – был ответ, и… Получив эту информацию, Илуда вновь обессилел. Конец веревки, словно только что пойманная трепещущая рыбка выскользнул из рук и…

– Нарсим!! – завопил горестно Илуда, быстрым ужом подползая к краю скалы.

– Я не Нарсим. – послышалось снизу Илуде.

***

Там, где-то очень далеко внизу, он увидел бездыханное тело Нарсима. Он лежал на спине и, наверное, как всегда, улыбался. Илуда прижал к лицу окровавленные ладони и заплакал.

К полудню Илуда управился со всеми делами. И деньги Нарсима вынул из дупла, перепрятав их в другое надежное место. Пока он делал все это, не думал ни о чем. Его, уставшего и измученного, удивляло лишь то, откуда у него взялись силы и энергия для выполнения всего этого. Хотя причина этого была теперь у него в руках. Деньги! Вот самое несравненное средство для выявления накопившегося мусора в душе человека; мусора, который внезапно превращается в биологическое топливо и оборачивается сильнейшей злой энергией.

Стоял Илуда среди скорбящих родных и близких Нарсима и горючими слезами оплакивал друга, рядом с ним рыдала жена Нарсима, а кто-то мог подумать, что не мужа оплакивала она, а деньги, спрятанные им неизвестно где, хотя, наверное, это не так было, она ведь очень любила его.

– Деньги были у него спрятаны, для детей берег… Потеряли мы и эти деньги, ведь ни за что никому не хотел сказать, где хранил, – жалобно плакала она, только что овдовевшая. А Илуда стоял, безгласный, утопая в собственных слезах и только всхлипывал временами. Он и сам не понимал, кого оплакивал, друга или самого себя.

***

Один мой знакомый говорит: ненавижу деньги, как раздобуду их, так и сразу спускаю, трачу. А я отвечал на это: если так уж они тебе противны, зачем их добываешь? А он сказал мне так: во-первых, сам процесс их траты очень приятен, а во-вторых, денег надо иметь побольше, чтобы понять, что в жизни деньги – не главное. Я немного подумал и пришел к такому неожиданному и неадекватному заключению (главное, что я сам к нему пришел): безденежного легче купить, чем денежного, и в этом, наверное, одно из положительных свойств денег.

А еще я слышал где-то, что смертный, сделав что-то неприемлемое (непотребное), само собой, в лепешку расшибется, называя тысячу разных причин для оправдания, только у истоков таких поступков всегда лежат деньги. Для большинства смертных деньги – это мираж, увиденный затерявшимся в безлюдной пустыне человеком, все силы которого сосредоточены на единственной цели – выжить! Мираж, который заставляет забыть свое реальное состояние, и который, в конце концов, и губит его, заблудившегося и обнадеженного недостижимыми мечтами.

А еще говорят, что деньги для того и существуют, чтобы их тратить. Ведь спрятанные и неиспользуемые деньги теряют свой смысл. Хотя, как только начинаешь тратить это спрятанное достояние, деньги сразу же вновь обретают свое «великое» предназначение, сводящее с ума и оглупляющее абсолютное большинство людей. Хотя отложенные деньги, бесспорно, это хоть какая-то надежда… Но! Разве всегда надежда является абсолютным благом?! Ведь и измена – поступок, обоснованный какой-то надеждой; надеждой на выгоду, которую можно получить взамен. Хотя часто иизменникам изменяет надежда… Черт с ними! А все-таки для всех самое лучшее и надежное – опять-таки деньги! Ведь деньги могут заменить все – кроме высших духовных ценностей, на которые, даже если бы они и продавались, никто не потратит денег. Потому что купленную честь ты никогда не сможешь сделать своей Честью, и она останется для тебя бесполезным и ненужным приобретением, как и сами деньги. Извините, я хотел сказать – фальшивые деньги. Хотя немногие догадываются о том, что и сами деньги – это ложь, подделка… Подделка всемогущества и благородства.

***

Илуде сказали: – Ты должен предать! – Илуда задумался…

– Погоди-ка, твой голос мне очень знаком, – вдруг осмелился он выговорить слова…

– Это твои проблемы, а со мной говори о деле, братец, о деле, – жестко сказали ему.

А Илуда спросил:

– И что я получу взамен?

– Деньги! – сказано было в ответ… И Илуда согласился.

– А теперь скажи мне, кого я должен предать? – спросил он немного погодя.

– Не кого, а что! – услышал в ответ.

– Что?.. И чему же я должен изменить? – спросил он опять.

– Деньгам, деньгам должен изменить, – твердо отвечали ему.

– И как это получится?

– Деньгам ты должен изменить! Мы платим тебе деньги за измену! Измену деньгам! – повторил невидимый собеседник и протянул ему деньги, – если ты согласен, забирай!

Растерявшийся Илуда раскрыл было рот. Он потянулся задрожавшей рукой за протянутой ему толстой пачкой денег, – да так и остался навеки. С той поры повелось: потянется Илуда за деньгами скрюченной от жадности дрожащей рукой, – а деньги и спрячут, не отдают. Бежит он за ними, ничего не замечая вокруг, кроме протянутых денег… Сминает все на своем пути, напролом идет, нет для него никаких барьеров… Его вытаращенные глаза видят только деньги… Деньги, которые он вот-вот догонит да схватит, но… Не дотягивается! Да, такой вот и осталась навечно протянутая к деньгам рука Илуды, и так бесконечно простирает он руки к деньгам, но не получает их; думает, что вот они, да не может завладеть, убегают они от него… Убегают, потому что… Он ведь изменил деньгам. А он все равно к ним тянется, ему ведь пообещали денег – за измену деньгам…

Ну, вот вам и сцена, извечная…