Читать книгу Воспоминания главного конструктора Петра Александровича Тюрина - А. П. Тюрин - Страница 4

Родился я 25 июня 1917 года в Брянском опытном лесничестве близ деревни Большое Полпино Брянского района Брянской области. Мой отец, Тюрин Александр Владимирович – воспитанник Императорского Петербургского лесного института. После прохождения аспирантуры он был назначен лесничим Брянского опытного лесничества в 1913 году1.

Свое место рождения я помнить не мог, так как в 1919 году моего отца пригласили занять должность профессора по кафедре Лесной таксации и лесоустройства в Воронежском сельскохозяйственном институте.

На месте своего рождения я не был. В 1960-х годах, во время командировки на завод «Стройдормашина» (бывший Брянский «Арсенал»), я поинтересовался судьбой Брянского опытного лесничества с намерением посетить его, найти дом, где жил и работал мой отец, почувствовать родное гнездо. К сожалению, это не осуществилось.

По рассказам Алексея Михайловича Дружинина – главного конструктора завода, от строений лесничества ничего не осталось. Во время войны все постройки были сожжены фашистами, поскольку в них могли находиться партизаны. Брянские леса хорошо укрывали народных мстителей, но нужна была связь с городом. Лесничество было разрушено, так как находилось недалеко от Брянска. Деревня Большое Полпино тоже сильно пострадала, но после войны отстроилась и стала пригородом. На пепелище ехать не хотелось.

Итак, моя родина – Воронеж, красивый город на правом высоком берегу реки Воронеж в окружении полей и лесов.

Екатерина Петровна, Петр, Владимир, Александр Владимирович, Борис Тюрины. Воронеж, 1924 год

Воронежский сельскохозяйственный институт был построен в 1912 году в нескольких километрах от города в северном направлении в междуречьи Воронежа и Дона среди дубрав, еще сохранившихся по правому берегу реки Воронеж. Территория института была застроена по тщательному и продуманному плану прекрасными каменными зданиями, так называемого, новопетровского стиля.

Главный учебный корпус был трехэтажный с высокой башней, схожей с башней Кунсткамеры в Санкт-Петербурге, правда, с другим назначением. На башне размещался огромный резервуар питьевой воды, который заполнялся институтской водокачкой из артезианской скважины.

Другие дома: химический корпус, лабораторный корпус, дома профессорско-преподавательского состава и служащих, студенческие общежития, электростанция, больница составляли в целом благоустроенный институтский городок. Ради этого строительства был создан кирпичный завод, огромная труба которого возвышалась над заброшенным карьером.

Воронежский сельскохозяйственный институт. 1938 год

Опытные поля и фермы (как самостоятельные поселения) дополняли хорошо спланированное хозяйство – практическую базу для будущих специалистов сельского хозяйства.

После недолгого проживания на территории самого института в холодном неотапливаемом доме, родители переселяются в, так называемый, «лесной домик» (каменный дом на две семьи). Возле дома был огород и сад с фруктовыми деревьями, посаженные отцом.

Мы жили в лесном домике среди дубового леса в двух километрах от основных корпусов института. Товарищей рядом не было, и я был предоставлен старшим братьям и самому себе. На дворе была сторожевая собака Руслан, охранявшая дом в ночное время, а днем Руслан был на цепи, но мог перемещаться с этой цепью от собачьей будки по двору по натянутой проволоке. Беспородный пес крупного размера, с виду грозный и лохматый, был безобидным существом, любивший игры и ласку. Пес прожил долго, в конце концов он, кому-то досадив, был отравлен подкинутой приманкой. Вскоре мы уехали из лесного домика и новой живности не заводили.

Лесной домик на территории Воронежского сельскохозяйственного института

Квартира в лесном домике была холодной. Каменный дом отапливался печами, прожорливыми, но мало державшими тепло. Зимой было особенно холодно, поэтому мы бегали по жилым комнатам в валенках и часто простужались. Лечение было эффективным, окуналась влажная чайная ложка в большую банку с салицилкой, стоящей всегда у мамы под рукой, и давалась в рот то, что прилипало к ложке. Потом больного укладывали в постель под ватное одеяло и утром он просыпался без жара, вполне здоровым.

В 1925 году семья переселяется в профессорский корпус на территории Сельскохозяйственного института, рядом с главным корпусом, так как нам, детям нужно было учиться.

Начало тридцатых годов, шла коллективизация. Темп ее изрядно нарушал хозяйственную жизнь такой плодородной области, как Центрально-черноземная область с центром в Воронеже. Приток сельскохозяйственной продукции катастрофически сократился, привозы на базары практически прекратились. В небольших городах, каким в то время был Воронеж, основные поступления сельскохозяйственных продуктов были за счет привоза на базар (овощи, фрукты, мясо, дичь в магазине не купишь).

Базаров в городе было несколько. Главный, в центре около Митрофаньевского монастыря, представлял в базарные дни, а особенно в праздники, огромное скопление повозок и людей. Чего только не было во время привозов, особенно осенью, когда городские жители покупали и закладывали на хранение в погреба и подвалы: картофель, капусту, овощи, яблоки и даже окорока. И вдруг все нарушилось. Единственным решением продуктовой проблемы оказалось огородничество. Все участки земли около домов были превращены в огороды. Научные работники сельскохозяйственного института этим делом занялись всерьез и надолго. Было организовано коллективное хозяйство, выбрано его правление, задачей которого было справедливое распределение земли по едокам, помощь в вспашке, посадке картофеля, охрана (ночные дежурства) и сбор урожая. Достать лошадь было почти безнадежно, приходилось вскапывать и обрабатывать землю вручную. Результаты труда осенью оказались весомыми. Потребности на зиму обеспечивались, если не полностью, то во всяком случае в ощутимом количестве.

Однако согласованное распределение по едокам в первом сезоне не выдержало испытания: много было недовольных несправедливостью такого решения. В новом сезоне правление пересмотрело свое прежнее решение и ввело трудодни. Распределение урожая производилось по трудовым затратам. Копка оценивалась наиболее высоко. Аналогичная картина была и в колхозах, так что ученые мужи вели себя подобно колхозникам, постигая премудрости общественного производства на собственном опыте.

Помимо коллективного огорода были делянки индивидуального пользования, на которых возделывались морковь, свекла, помидоры и огурцы. В кирпичных домах были подвалы, в которых можно было держать зимой овощи, моченую капусту и соленые огурцы в бочках.

В 1931—38 годах обстановка в Воронежском сельскохозяйственном институте была нервозной, подозрительной. Многие преподаватели и профессора исчезали. Ночные визиты «черного ворона» наполняли людей страхом и отчаянием. Общее состояние благодатного края оказалось существенно подорвано. Централизованное снабжение по продуктовым карточкам было мизерным. Был настоящий голод. Отец имел карточку служащего, дети и мама – иждивенцами служащего. Чтобы иметь еще одну карточку служащего, мама поступила работать в фундаментальную библиотеку института.

В 1930 году из Воронежского сельскохозяйственного института был выделен Лесной факультет и на его основе создан Воронежский лесной институт. Отец принимал непосредственное участие в его организации. Но «охота на ведьм» затронула и Воронежский лесной институт. Несколько работников института, считавшими себя марксистами-ленинцами, развернули травлю отца, обвиняя его в распространении буржуазных течений в лесной науке, в том числе как последователя М. М. Орлова, заслуженного профессора Ленинградской лесотехнической академии, якобы ученого «буржуазного толка», уже отстраненного от заведывания кафедрой Лесной таксации (в настоящее время в память о М. М. Орлове названа одна из аллей парка Лесотехнической академии).

Здесь уместно пояснить, что таксация – эта наука об измерении запасов древесины, наука скорее математическая, никак не связанная с политикой. Эта наука не рекомендует рубить лес больше, чем он прирастает. Естественно, нельзя брать от леса больше того, что он может дать, иначе будет хищническое его уничтожение. В случае сплошной рубки при достижении спелости леса, необходимо проводить посадки новых деревьев. Так всегда поступают в развитых странах, где заботятся о воспроизведении леса. Ради индустриализации началось массовое уничтожение лесов, причем в самых густонаселенных районах центральной России и Западной Сибири, ближе к дорогам и рекам. Тех, кто мешал или не способствовал этим действиям, объявляли врагами народа, носителями буржуазной идеологии. Особенно тяжелыми были 1936—37 годы. Отец называл эти годы самыми сумеречными годами.

Много полезного было сделано отцом по организации Воронежского лесного института и организации лесопользования. В это время отец занимал должность главного лесничего страны во вновь организованной Главлесохраны и писал учебник по лесной таксации. Но после ареста начальника Главлесохраны И. К. Якимовича и назначения на эту должность Г. П. Мотовилова, отец по состоянию здоровья отказался от поста главного лесничего и вернулся в Воронеж, оставив за собой только работу в Лесном институте.

Профессор М. С. Самофал и, к сожалению, директор Г. С. Рычков, которого отец высоко ценил за организаторский талант, создали в институте нетерпимую общественную обстановку под крикливыми лозунгами борьбы с буржуазными течениями. Как будто лес и его законы воспроизведения могут быть социалистическими или буржуазными. Учебник по таксации подвергался несправедливой критике, но, наконец, вышел из печати и в последствие многократно переиздавался.

Пройдут годы и закатится звезда временщиков лесной науки, а авторитет отца, как ученого, только укрепится и получит общее признание.

В Воронежском сельскохозяйственном институте ситуация была еще более трагичной. Профессора В. И. Иванов, Ф. Н. Чириков, А. Н. Минин, И. В. Якушкин, А. Я. Закс были арестованы и осуждены на большие сроки, якобы за принадлежность к различным вредительским группам (Чаянова, Кондратьева). Доносительство и наушничество процветало. Никто толком не мог понять, в чем вина профессоров и как они могли влиять на общественное положение. Кто-то упоминал ночные сборища в отдельных квартирах, но на самом деле заядлые преферансисты меньше всего походили на заговорщиков.

Чаянов, Кондратьев, как ученые, реабилитированы. Их «вина» заключалась в протесте против политики сплошной коллективизации. В то же время, их точка зрения могла находить отклик в умах профессоров Воронежского сельскохозяйственного института. Практической враждебной деятельностью они не занимались.