Читать книгу Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой - Альберт Иванович Карышев - Страница 5

От размышлений о внучке Веру Валерьяновну отвлекла телефонная трель, настроенная на пониженную громкость. Сняв трубку настенного аппарата, хозяйка услышала глуховатый низкий голос Алексея, единственного сына Чугуновых. Давно он не звонил, но вот дал знать о себе, может быть, чутко уловив на расстоянии беспокойные раздумья своей матери о нём и его дочке. Мать напряглась от борения чувств: любви к сыну и досады против него.

– Мама, здравствуй. Как вы там? – Алексей искусственно прикашлянул.

– Ничего, живём помаленьку.

Вера Валерьяновна последила за тем, чтобы речь её звучала просто, без волнения и натянутости.

– Не болеете?

– Слава Богу, все здоровы.

– А Настя как?

– Говорю, все здоровы. Настя пошла с дедом в музыкальную школу.

– Не тяжело ей музыкой заниматься? Маленькая ведь.

– Тяжело, конечно, но ей нравится. Уже готовится к конкурсу юных скрипачей.

– Скучаю по вам, – сказал Алексей.

– В чём же дело? Приходи. Ждём. Настя о родителях часто спрашивает. Думаешь, легко нам с дедом ей отвечать?

– Да, я понимаю. Прийти очень хочу, но как-то не получается. С чем приду? Неудобно с пустыми руками. На работу я пока не устроился. Денег нет… И с отцом нелегко встречаться. Он говорит со мной сквозь зубы. Однажды я звонил, тебя не было…

– А как он должен с тобой разговаривать? – Вера Валерьяновна забылась, перестала следить за речью. Она была женщина сдержанная, но при случае могла взорваться. – Как заслужил, так и говорит. Отец человек прямой, не умеет лицемерить. Не может он простить тебе, что ты бросил ребёнка.

– Не бросал я…

– Бросил! И никакие доводы тебя не спасут! То, что вы с женой разошлись, ваше личное дело! Но ребёнок при чём? За что девочка страдает?

– Подожди, мама, не горячись…

– Не перебивай! Слушай! Пока рядом никого нет, скажу, что думаю!

Вера Валерьяновна решительнее обрушилась на незримого сына, обитающего где-то в другом конце города. Представляя, как её взрослыё сын, мужчина крупного роста, волнуется, морщится, словно маленький, покусывает губы и несогласно трясёт пышноволосой головой, она сказала:

– Вы, родители Насти, всегда заботились только о себе! Вы опять устраиваете собственную жизнь, а о ребёнке не вспоминаете! Спихнули его, пятимесячного, деду с бабкой и забыли!

– Не спихнули и не забыли, – оправдывался Алексей неубеждённо и неубедительно.

– Нет, всё именно так, как я говорю! Можно и не доказывать бесспорное! Много ли вы видели Настю с тех пор, как привезли её к нам? По пальцам можно сосчитать. Если и наезжали в Григорьевск от случая к случаю, то прежде спешили в гости к приятелям. Потом ссорились из-за пустяков. Мать сбегала к себе в Москву, ты оставался погостить, но проводил время неизвестно где. А Настя плакала, звала маму и папу… Хочешь, раскрою твой секрет, выведу тебя на чистую воду?

– Лучше не надо. Наговоришь лишнего.

– Испугался?.. Я тебе мать, и мне небезразлично, хорошо или плохо ведёт себя мой сын. Мы с отцом догадывались, что у тебя тут… любовница, прости, что называю вещи собственными именами; подозревали, что ты ездишь к любовнице, а не к ребёнку. Иначе, как объяснить то, что ты часто наведывался в Григорьевск один, без жены, и не всегда ночевал дома?.. Звонил, что едешь. Мы ждали, накрывали стол, принаряжались. Настя сидела у окна, смотрела во двор: не покажется ли папа. Проходил час, другой, третий, на улице темнело, ребёнок от горя, обиды всё сильнее капризничал, исходил криком, мы с отцом не знали, что делать. А ты через пару дней, когда уже спешил уехать в Москву на работу, являлся откуда-то, с блудливым взглядом, фальшивой улыбкой. Твою бывшую я не люблю и за Настю вины с неё не снимаю, но могу понять её как обманутую женщину. Не зря она с ума сходила и устраивала тебе истерики. Всякая женщина чувствует, когда муж ей изменяет…

– Она и без моих измен устраивала мне сцены.

– Я имею в виду не мелкие истерики, а сцены ревности, – сказала Вера Валерьяновна. – Не совестно тебе? Ладно, это ваши личные отношения. Но как же нам, старикам, больно за Настю! Ты откровенно её обманывал, заставлял страдать…

– Так и знал! – воскликнул Алексей, пробившись сквозь горячую речь матери. – Пошли упрёки и разоблачения! Как вам ни позвонишь, всё одно и то же! Что отец, что ты!.. Я уж боюсь звонить! И приходить к вам боюсь. Только ругаете и учите. Без того тошно.

– А ты хотел бы и жизнь вести неправедную, и сохранять душевное спокойствие? Так, сынок, не бывает. За грехи приходится платить муками совести, если, конечно, есть совесть. Ищешь предлоги для оправдания; но дело обстоит проще, обыкновеннее: видишь, что виноват, но не хватает духу раскаяться.

Сын с матерью помолчали, и Алексей сказал:

– Вины с себя не снимаю. Но не подонок же я… Бросаешься такими словами, что мурашки бегут по коже. Не спихивали мы Настю. Помнишь ведь, наверно: в университете начались госэкзамены. Я и Ирина зашивались, и вы с отцом взяли ребёнка к себе.

– Не совсем было так, – ответила Вера Валерьяновна. – Даже совсем не так. Не надо выдумывать, Алёша, себе в утешение. Ничего вы с нами не обговаривали – привезли малышку и поставили нас с отцом перед фактом. Я в то время вышла из больницы после серьёзной полостной операции. Врачи запрещали мне тяжёлую домашнюю работу. Отец первое время один убирался в квартире, нянчил, обстирывал Настю.

– Да, так получилось, – сказал Алексей, вздохнув. – Московские старики не смогли, или не захотели заниматься с нашей дочерью. У них тогда был отпуск. Куда-то они уезжали.

– А вы не в том виноваты, что по стечению обстоятельств привезли к нам ребёнка. Мы всегда рады помочь. Но дальше-то куда вы делись? Почему, сдав экзамены, не постарались взять Настю к себе? Новые жизненные затруднения помешали? Затруднения никогда не кончаются. Не одно, значит, другое… Мода, что ли, пошла у родителей подбрасывать младенцев деду с бабкой, а то и бросать на произвол судьбы? Только и слышишь нынче по радио и телевидению: безнадзорные дети, дети-сироты, опекаемые дети, сиротские приюты. Сирот становится всё больше. Вот и Настя при живых родителях – сирота…

– Ладно, мама, не загоняй в угол, – сказал Алексей.

– Не загоняю. Но с болью говорю о том, что накопилось в душе… Вы, родители, и материально не поддерживали и не поддерживаете ребёнка. Московские старики хоть кое-что посылают на содержание Насти из своего кармана, а каждый из вас и не думает помочь… И вот что поразительно: отец не навещает дочь, живя с ней в одном городе. Где ты хоть находишься? У своей второй или уже третьей?..

– Не язви, мама. У той я живу, к которой ездил из Москвы, что теперь скрывать… Викторией её зовут… Пока не прописан. Думаем пожениться, тогда пропишусь. Это моя собственная жизнь, и никого она не касается. Я уже не маленький… Мы дружим со школьных лет. В одном классе учились. Видишь, у меня старая, а не случайная симпатия.

– Молодец, сынок! Жил с одной, но поддерживал отношения со «старой симпатией»! Это, конечно, по-мужски и по-современному! Не успел развестись с первой, как женишься на другой, не представив невесту родителям, не посоветовавшись с нами, не подумав о дочери! И прописаться тебе, бедному, негде!.. А ведь, как развёлся, пообещал жить у отца с матерью и заниматься ребёнком!..

– Поговорили, хватит, – оборвал Алексей разговор. – В тебе, мама, чувствуется школьная учительница. Надеялся на понимание, а схлопотал расправу. До свидания. Отцу привет. Насте скажи, что на днях зайду.

– Нет, милый, – ответила Вера Валерьяновна, – говорить Насте, что она скоро увидит отца, я больше не стану. В который раз обманешь, и снова ребёнок будет страдать.