Читать книгу Живущие не так - Алекс Фрайт - Страница 7

– Рыжая???

Ключевое слово, произнесенное навкой паролем, прицелилось и пнуло ненависть, которую я так долго не мог расшевелить, и она спросонья испуганно впилась клыками мне в сердце.

– Рыжая, – подтверждает девушка, не отводя взгляда.

Я почему-то не иронизирую по поводу предположения, а отвечаю грубо, ласково уговаривая беснующуюся злобу подождать совсем чуть-чуть:

– Неужели? Одна ночь не гарантия совместной жизни, тем более замужества. Хотя, с твоими законами, может, это и так. Навка, в своем ли ты уме? Поверь, я настолько шокирован, что даже не могу сообразить, честь это или издевательство?

– Это касается тебя и меня в полной мере, – чеканит каждое слово навка, – Поэтому я здесь.

– Меня и тебя? А Рыжая сюда каким боком?

Теперь я и на самом деле не просто разозлен – бешенство к моему настоящему состоянию подходит лучше.

– Я не только хочу спасти тебя от смерти, – тихо замечает девушка, – Я хочу всегда быть с тобой.

– Обязательно послушаю тебя когда-нибудь еще раз, – злобно рявкаю я, резко поднимаясь с кресла, – После того, как…

Мой неприличный жест очень нравится окружающим. Вижу, как посетители за дальними столиками с интересом смотрят в нашу сторону, удовлетворенно фыркает официантка. И именно ухмылка официантки наповал пристрелила мой гнев. «Ах ты, зараза. А вот, кукиш тебе, а не зрелище», – думаю я, плюхаясь обратно в кресло.

– Извини, чего уж там. Я так и не выслушал тебя, – буркаю себе под нос, отводя глаза.

Действительно, отчего это я дал волю своим далеко не самым лучшим чувствам. Ничего же не произошло страшного. Подумаешь, их законы. И здесь полно своих, не менее странных и непонятных. Представляю, что там у них, в Навье, у живущих не так. Наверное, есть еще и более непостижимые для разума. Однако разозлился я не на навку. Вот уж точно не на нее. Вывело из себя упоминание законов там, у них, которым должен непреложно следовать и я. И Рыжая. Причем здесь Алеся? Рыжий убийца в девичьем обличье. Смешно. Мы с ней столько вынесли вместе. Да и плевать, что навка считает меня своим чуть ли не мужем. Я и сам минуту назад считал ее, чуть ли не… действительно, чуть ли не интимной подругой. И, мало того, готов был сам ее поцеловать и не только. Надо же мне все-таки узнать, с какого перепоя в Навье решили избрать меня зятем. По навкиным словам, она сама выбрала меня. Хмм… близким другом. Нашли ярмарку, черти вас дери.

– Извини, – повторяю еще раз и поворачиваюсь к замолчавшей собеседнице.

Навка отвернулась, смотрит куда-то в пол. Делаю не маленький глоток из стакана. Обвожу взглядом кафе. Посетители скоренько утыкаются носами в свои напитки, делают вид, что ничего не произошло, и перестают пялиться в нашу сторону. Положил руки на стол. Отбарабанил пару маршей пальцами по столешнице. Навка и не думает поднимать голову. Ожидание перемирия затягивается, если оно, конечно, наступит. Вот так вот. Упасть и не встать. Детский сад. Черт те что и сбоку бантик. Поссорились волк и навка и объявили друг другу бойкот. Оказалось, что у девушек навьев тоже есть, какие никакие, но чувства. Вот так и рождаются притчи и легенды. Паляндре бы на нас взглянуть. А интересно знает ли она, что навка здесь или нет? Знает, наверное. Может, сама и послала?

– Я буду слушать, даю слово, – не выдерживаю затянувшегося молчания и беру ее за руку.

Она вздрагивает, но не отстраняется. Мне доставляет удовольствие прикасаться к ее коже. Переворачиваю руку ладонью вверх. Такой же узор линий на ладони, как и у Алеси, и папиллярный рисунок на подушечках пальцев ничем не отличается. Провожу осторожно пальцами вверх до самого локтя. Девушка оборачивается, поднимает лицо. Оказывается, чувство стыда я еще и не испытал. Теперь оно стало абсолютно полным. Навка плачет. Две влажные дорожки на щеках превращают ее в обычную девчонку. Вот уж чего не может быть в этой жизни никогда, так это слез у ночных представителей Навье. И, судя по тому, что никто и никогда не упоминал этого, я первый в мире и увидел эти слезы.

– Я хочу попросить тебя об одной услуге. Последней. Много времени это не займет, – навка умоляет меня взглядом, – Договор, волк?

– Да, обещаю, конечно, но сначала разговор. Я желаю услышать абсолютно все о причине твоего прихода сюда.

Я говорю твердо, пытаясь не утонуть в глубине ее глаз, наполненных слезами отчаяния. И почему-то даже не желаю узнать условия, или мне наплевать на них.

– Поверь, моя просьба совсем не доставит тебе хлопот и будет приятной неожиданностью.

– Да будет так.

– Да будет так, – она снова отворачивается, смотрит в окно, – Это будет очень короткая история. Я не заставлю тебя ждать.

Тихий голос навки едва слышен, потерял всю мелодичность, наполнен до краев грустью и усталостью:

– Жало Кройдана. Там, где Пограничье раздваивается подобно жалу змеи, есть участок сухой земли. Туда из Невра приходит волк, вставший на Путь.

Вот он, необходимый мне ответ о Пути волка. Я наклоняюсь ближе, чтобы не упустить ни единого звука ее речи.

– Только один раз за всю свою жизнь, и только в этом месте волк имеет право заявить всем, что Навье должно ему подругу.

Навка умолкает и мучительно вздыхает, а может, мне кажется? Мой разум торопливо роется в памяти, перетряхивая ее сверху донизу, и поспешно добавляет к огромному узору пазла в бесконечном незнании очередной маленький обрывок. Иногда я сразу вспоминаю.

– В лунный свет укрыты травы, волк в болоте ищет славы, и в призыве слов и стали, жребий брошен, навьи встали.

Одними губами произношу я отрывок текста очередного сказания, возникающего в мозгу расплывающимися словами, и кивает куда-то за окно навка, подтверждая, что я на верном пути понимания.

– Поднимает Навье стражу, не отдаст, пусть ты отважен, навку истинной наградой.

– Я уверен, что попытка только одна, – почти с утверждением быстро произношу я.

– Дважды никто не сумел умереть, в Навье о волке не станут жалеть, – несколько секунд спустя она добавляет еще одну строчку и продолжает дальше, – Все желающие устраивают на него охоту. Не сомневайся, охотников более чем достаточно. Волк или приходит через сутки, преодолев пограничный слой и обойдя облавы, в Навье и заявляет права на понравившуюся ему девушку, или его тело дикая охота отправляет с почетом в Невр.

– Таков Путь волка? – спрашиваю я.

– И таков Закон, – добавляет навка и поворачивается ко мне. – И его соблюдают веками и Невр и Навье. Никогда еще он не был нарушен.

– Значит, когда мы встретились в первый раз, то ты возглавляла дикую охоту?

– Да. Мы приняли тебя ставшим на Путь, так как волки просто так никогда не разгуливают по Пограничью. Даже для них оно смертельно опасно.

– Незавидная доля у волка, если на него охотятся и Сестры Трасца, – качаю я головой.

– Нет, – глаза живущей не так сверкают, заполняются синими сполохами, – любая навка почтет за честь, если ее выберет волк, но только волк, прошедший сквозь дикую охоту. Это Кройдан, волк. Невр – мужское начало, Навье – женское. Дети должны быть рождены в законном браке.

– Но зачем убивать загнанного на этом Пути? – не понимаю я жестокости ответа.

Она безразлично пожимает плечами, наклоняясь ко мне, и тонкая блузка снова собирается складками, приоткрывая часть ее соблазнительной груди.

– Потому что он бесполезен всем. Только триединство Пограничья, Невра и Навье через Путь дает волку силу для продолжения рода.

– Я четыре раза проходил сквозь Пограничье в обе стороны, но я не становился на Путь, – задумчиво говорю я, не отрывая взгляда от нежной кожи за кромкой ткани, – На каком основании ты сама выбираешь меня, не нарушая закон?

– Некоторым в Навье позволено сделать выбор самим. Но не думай, закон не дает им никакого преимущества, и он так же беспощаден к ним, как и к другим.

– Навки рожают детей только от волков? И другого пути не знают или не хотят? – я перевожу взгляд выше, пытаясь определить цвет мерцающих искр в ее зрачках.

Она снова тоскливо вздыхает, накрывая мою ладонь своей:

– Не могут.

– Несправедлив ваш закон. Почему же тогда волк может иметь детей, не пройдя путь?

– И волк не может, поэтому… – навка осекается, глядя на меня.

В этот раз я не вскочил с кресла, наоборот, оскалился и застыл от услышанного откровения, и спрашиваю непослушными губами:

– Алеся не навка?

– Нет.

Моя собеседница убирает руку, опускает глаза и медленно рвет салфетку.

– Тогда кто же?

Я безуспешно пытаюсь поймать взгляд девушки…

Отражение второе. Двойной Мицар.

Черное небо, как колодезным срубом стиснутое лесом, переплелось с черной землей кромки болота намертво. Сверху сеется мелкий дождь, дополняя ознобом не проходящий внутри холод от недавнего занятия любовью под омерзительный, чавкающий хруст, доносящийся из-за редкой стены из вековых стволов на самой кромке трясины, поросшей молодым осинником.

– Я думала, что умру от страха. И едва не забыла нужные слова.

Дрожащие, ледяные пальцы Алеси касаются моей ладони. От пережитого потрясения девушка не может самостоятельно застегнуть ветровку, и я помогаю ей такими же негнущимися пальцами вдеть пуговицы в петли одежды.

– Это здесь?

Беззвучно спрашиваю я, и Алеся кивает. Девушка судорожно сглатывает от очередного стона из болота и бессильно опускается на кочку, показывая мне примерное место могилы.

– Да, здесь. Но я никогда еще так не боялась. Сегодня Кройдан переполнен злобой, и я знаю, что только твое присутствие удерживает его стражей на расстоянии.

Я копаю. Физические усилия разогрели тело, уполз куда-то липкий страх. Алеся тоже успокоилась, встала, заходит то слева, то справа, советует, но больше мешает. «Отойди…», – в который раз огрызаюсь на ее советы я. Мне пришлось одному выкорчевать целую плантацию злющей на укусы крапивы и густого колючего малинника, поэтому я особо не церемонюсь с выбором выражений. Наконец-то, запах гниющего дерева бьет в ноздри. Среди комьев земли и плесневелых, не перегнивших с прошлого года, листьев видны пронизанные грибницей стволы сруба склепа – дубовая бревенчатая стена, уже не сопротивляющаяся тлению, но еще слегка упирающаяся под лезвием лопаты.

Алеся чиркает спичками, зажигая принесенный нами мелкий хвойный лапник.

Сухие губы огня скручивают жаркими поцелуями иголки на мертвых ветвях от могучей ели, перебирают яркие, длинные языки пламени вспыхнувшего радостно лапника, плюются дымом в мою сторону. Очень кстати, так как ненасытное комарье совершенно не знает, что ему следует бояться специального антикомариного спрея и пытается атаковать любое открытое место на теле. Я быстро расчищаю лишнюю землю, освобождая изъеденный гнилью люк в подземелье. Черенком лопаты поддеваю петлю, тяну вверх. Хрясь! Кольцо на крышке выгибается и со скрежетом выворачивается из древесины, распадаясь на отдельные фрагменты ржавчины и металла.

– Черт, – раздраженно сплевываю я, – Столько веков, сгниет любая железяка.

– Попробуй сломать доски, – советует мне окончательно пришедший в себя главный разоритель навьих могил в девичьем обличье.

– Отойди, Алька, – я снова злюсь.

Я пытаюсь поддеть доски лезвием лопаты. Наконец мне удается вставить его в щель, чтобы расшатать перекрытие могилы. В ночной тишине слышно, как в внутрь осыпаются частички земли. Запах стал сильнее. Резкий запах плесени, гнили и темноты терзает мои ноздри. По спине пробегает вернувшаяся волна озноба. Вздрогнув, я наклоняюсь, просовываю пальцы в проем между досками, натужно напрягая спину, тяну люк на себя. Доски выгибаются, трещат, ломаются окончательно истлевшие и, вдруг неожиданно, с всхлипыванием и чавканьем, сырая почва отпускает их края, и я едва не падаю на спину.

Темнота, медленно растворяющаяся под вгрызающимся в нее сбоку отблеском от горящего хвороста, шевелится, словно живая. Внутри древнего склепа, как сельди в бочке, стоймя набиты гробы. Темные, изъеденные гнилью, жуками и червями, чьи-то домовины вбиты так плотно, что образуют пол.

– Зажги фонарь, плохо видно, – почему-то шепчу я.

– Ты что, – шипит мне в ухо Алеся, – ошалел? Давай, подержу крышку. Найди камень.

Я осторожно становлюсь на осклизлые торцы гробов одной ногой. Ничего, держат. Однако не рискую перенести на источенную шашелем древесину весь вес тела. Осматриваюсь в полусогнутом состоянии, привыкая к жутко холодной темной сырости внутри склепа. Неясные, размытые очертания камня, на миг сверкнувшего в глаза символами, попадают в поле зрения.

– Он ждет нас, – сообщаю Алесе.

Я распрямляюсь и становлюсь перед лазом в гробницу, осторожно оттаскиваю крышку, испещренную многочисленными, глубоко вырезанными, надписями и рисунками, и опускаю ее на земляной холмик.

– Давай сюда факел, – протягиваю руку.

Рыжая отходит к стреляющему искрами вороху сухих веток и втыкает в него самодельный факел, оборачивается ко мне с огненной зарницей в руках, и в отсветах смолисто гудящего пламени я вижу внизу какой-то узкий предмет, тускло сверкающий между двух гробов. Наклоняюсь и вытаскиваю блестящую саблю. Прекрасно сохранившийся клинок. Взмахиваю им над головой и поворачиваюсь к Рыжей.

– Смотри.

Безумный животный ужас перекашивает лицо девушки…

Я тру пальцами переносицу, пытаясь осмыслить воспоминание. Тогда я упустил что-то жизненно важное для меня, а уж чем это было для Алеси я и представить сейчас не могу. Она испугалась простой сабли. Нет, не простой. Прежде, чем засунуть клинок снова между двух истлевших крышек гробов (никогда нельзя что-то брать из могил навьев без крайней необходимости – аукнется сторицей) я его тщательно рассмотрел и прочел инкрустированную надпись возле гарды. Тогда, на первый взгляд, ничего особенного в надписи я не увидел. Сабля и сабля, век шестнадцатый, может, начало семнадцатого. Но теперь, после слов навки, я с дрожью в коленках понимаю, что так напугало Алесю. Текст «Sigismundus III…». Король Жигимонт или Зыгмунт. Та сабля – это настоящая «зыгмунтовка».

В старых преданиях, повествующих о Моровой Панне упоминается такой клинок, как единственно средство, способное остановить нечисть или нежить. «…И как только Моровая Панна, по обыкновению своему, просунула руку в окно, чтобы взмахнуть платком красным и посеять смерть, то схватил шляхтич со стены «зыгмунтовку» и отсек страшную руку вместе с петлями оконными… И в доме шляхтича увидели потом люди, что все шляпки гвоздей, все крюки и все петли срублены, и поняли они, что опробовал здесь свою закалку на нежити заколдованный клинок…». Особенному врагу – особенное оружие, так утверждают предания. Булат белорусов, артефакт, специально выкованный для убийства мертвых.

– Кто она?

Я почти ору ей в лицо и очень хочу разорвать навку в клочья, но только что у меня появилась и другая кандидатура, и кто из них заслуживает верхней ступеньки пьедестала, я не могу решить.

– Она Отражение, – навка поспешно отодвигается от моей ярости.

Я пытаюсь переварить и осознать информацию. Однако память радостно показывает мне кукиш – база данных недоступна или доступ запрещен.

– Отражение?

Перегибаюсь через стол, едва справившись с желанием схватить навку за горло:

– Она же навка, не человек, не так ли?

– Не так и только Мать знает почему, – навка упорно отворачивается от меня.

Я лихорадочно пытаюсь придумать, что сказать. Мчатся навстречу друг другу вопросы, но колея одна и они сталкиваются с грохотом. На этот раз наши локомотивы с навкой постоянно теряют вагоны и терпят настоящую катастрофу. Мысли, не успевая сформироваться, вспыхивают и исчезают. Только вчерашняя поляна в лесу постоянно лезет на первый план и навка в зыбком лунном свете тянется ко мне. Может, это и есть ответ?

– Она твое отражение?

Наконец-то навка больше не может отклоняться, и вынужденно смотрит мне в глаза:

– Не знаю. Поверь, я действительно не знаю. Только твоей рыжей ведьме нужны все семь отраженных звезд Гражуля Колы. Я о таком слышала в забытой всеми легенде и то давно и один раз. Там ведьму называют Отражением.

Я тянусь еще дальше через стол, и навке некуда деваться. Ее кресло застыло в крайней точке устойчивости на ножках, и чтобы не перевернуться вместе с ним она хватает меня за плечи обеими руками. Мы едва не сталкиваемся лбами и все пространство передо мной заполняют ее зрачки, и в них совсем нет ответа.

Мы синхронно приводим кресла в нормальное положение и одновременно поворачиваем головы в зал кафе. Теперь две официантки делают вид, что не обращают на нас внимание. Народу в зале прибавилось и, примерно, три десятка пар глаз снова начинают вдумчиво рассматривать интерьер кафе, пытаясь игнорировать наши препирательства.

Такой же синхронный поворот голов обратно и мы опять лицом к лицу. Удивительно, но стаканы на столе уцелели на своих местах и даже не пролили содержимое. Однако желания сделать еще глоток не возникает. Мы рассматриваем друг друга.

– Эллекс, – странно обращается она ко мне, – Ты согласен назвать мое имя?

– Кто? – не понимаю я.

– Эллекс. Так правильно произносится твое имя в Навье.

– Ну что же, пусть будет Эллекс, – вспоминаю я обращение Сорки. – Но каким же образом я могу назвать твое? И почему твой выбор пал на меня?

– Ты назовешь мое имя?

– Как, черт подери?

– Посмотри мне в глаза и скажи его. Это очень просто. Или откажись. Это тоже очень просто. Только выбрав второй вариант, ты выполнишь мою просьбу. Ты обещал, помнишь? – голос навки становится ледяным.

– Так просто? – поражаюсь я.

– Все правильное просто.

– Но почему я?

– Ты назовешь мое имя?

Навка гнет свою линию и отметает любые попытки перевести разговор в другое русло. Я боюсь посмотреть ей в глаза.

– Это сумасшествие.

– Для меня нет. Если я ошиблась в выборе, то ты или не сможешь назвать мое имя или откажешься это сделать. Кто ошибается – тот умирает. Я свой выбор сделала и… какой же твой ответ, волк? – последние слова навки не громче дыхания.

– Так нельзя. Волки, которых выбирают, знают правила игры. А ты, наоборот, зная, о моем неведении делаешь выбор. Это не привилегия, это наказание. И еще вопрос для кого.

– Многие волки за века уходили из Невра, как и ты. Но мужские гены не изменяются тысячелетиями. Ты должен был это помнить. И больше ничего для меня не имеет значения в этом мире.

– Кто ошибается – тот умирает?

– Да. Волк ли, переоценивший свои силы в Пограничье, навка ли, выбравшая не того. Или ты назовешь мое имя или… – девушка берет меня за руку.

– Или? – повторяю я эхом.

– Поможешь мне умереть

В этот раз череда бесконечных попыток поймать мой взгляд для нее закончилась.

– Так я обещал оказать тебе такую услугу? – я потрясенно смотрю на нее.

За нашим столиком повисла гробовая тишина говорящих глаз. Если бы она попросила об этом вчера я бы не раздумывал. А сейчас…

– Так почему я? – спрашиваю глазами.

– Ты никогда не бросишь своего, – так же взглядом отвечает она, – Я следовала за тобой весь обратный путь через Пограничье. Ты много часов нес Рыжую и не остановился. Только при встрече с удильщиком Кройдана вытащил нож и пошел прямо на него. Навье свидетель, я никогда в жизни не видела, чтобы эта тварь чего-либо испугалась и отползла в сторону.

– Ты знала о навьем заклятии?

– Да, но не знала, что оно наложено до утра.

– Так почему я? – повторяю вопрос.

– Ты всегда помнишь о своих живущих не так, даже не осознавая этого.

– Этого достаточно?

– Нет. Но главного ты не поймешь, пока не вспомнишь больше.

– Почему ты промолчала о выборе вчера ночью?

– Я хотела, но ты был так нежен и я… я забыла от счастья.

Рыжая. Беременная двойней Алеся. Алька. Я не чувствую ее в себе. Почему-то совсем. Что-то сломалось внутри за несколько минут или переродилось в совершенно другое чувство. Не знаю. И даже не желаю знать. Только глаза навки напротив, полные безграничной тоски и боли, держат и не отпускают. В данный отрезок времени я выбираю их и лишаю навку верхней строчки в списке приговоренных.

Я смотрю прямо в ее глаза, погружаясь в теплую зовущую мглу. Мне мучительно хочется назвать ее настоящее имя. Взгляд навки туманится, она тянется ко мне, словно для поцелуя, и мой разум нетерпеливо толкает ее в спину. Скорее же. Но она вдруг останавливается на полпути. Колеблется. Закон. Непередаваемая грусть в голосе, и бездна внутри ее глаз распахивается для меня настежь.

– Имя все лишь слово. Загляни внутрь, и ты увидишь его сам.

Ближе, еще ближе, я почти касаюсь ее ресниц своими, и отшатываюсь, едва не падая навзничь вместе с креслом. В водовороте неизвестных и непонятных мне чувств все семь звезд Гражуля Колы ослепительно сверкают в каждом ее зрачке. Семь звезд – семь символов. И двойной Мицар двойным «л».

– Аллахора! – такое знакомое мне имя.