Читать книгу Был таков - Алексей Гамзов - Страница 3

***

Трогаюсь, отправляюсь в путь,

пускаюсь за солнцем, хочу вернуть

дороге странника, соль судьбе,

себя самому себе,

дрожь рукам и калибр глазам,

короче, сокровищам их сезам,

работу обуви, ритм душе:

пущу ее неглиже

взапуски, от стерни к стерне,

к последнему морю в чужой стране;

альтернатива, когда к стене

стена – это жизнь вовне

дома, тела, жилья вообще.

Дерзаю исход от «еще» к «уже»:

всем пятым точкам, ногам, углам

противоположность – там,

чёрт-те где, в неком пункте Б,

которого смысл в самой ходьбе.

Иду, пусть ноги меня несут

неважно куда, не суть.

***

Послушай, замолкает хруст.

Уже никто не топчет хворост.

Смотри, я набираю скорость,

я пуст.

Смотри, дорога извилась.

Смотри, вот я уже и точка.

Я исчезаю, одиночка

из глаз.

Смотри, полсолнца над землёй.

Смотри, я вхож в него без стука.

Я исчезаю, потому как

не твой.

Не твой, не свой, ничей вообще.

Еще мгновение – и кану.

Подобен и праще, и камню

в праще

шагнувший путник – сам себе

причина и объект движенья,

род вызова и поклоненья

судьбе.

Бы

Искупляя свои грехи

(как говаривал Навои),

я накрапывал бы стихи,

принимая их за свои.

Либо, как говорил Ли Бо,

о любви сочинял бы слоги,

ибо только одно – любовь

помогает идти в дороге.

Так взбираются к небесам:

врут, камлают, ломают шею,

ибо, как бы сказал я сам —

но немею и не умею.

***

Очнись на востоке, беспечный гайдзин,

отведай сакэ, обездоль апельсин

и вторгнись, как в задницу – клизма

в безмозглую бездну буддизма.

Стань лучше и чище процентов на -дцать,

учись отрицать и на цитре бряцать,

пой мантры на весь околоток,

и пяткой лупи в подбородок.

Частушку на танка сменяй, самурай,

от фудзи фигей и от гейш угорай,

в тени отцветающей сливы

черти иероглиф «пошли вы».

Освой караоке, сёппуку и го,

поскольку без этих вещей нелегко

найти, матерясь, по компасу

матёрую Аматерасу.

Плыви, зарекись от тюрьмы и сумо,

и коль просветленье не грянет само —

прячь в жёлтое море концы, трус,

и съешь обездоленный цитрус,

усни – и проснись в нашей дивной стране,

где я эти строки пишу при луне,

где васи, и маши, и вани —

давно обитают в нирване.

***

Вокруг гремело и орало —

вода пустынный пляж орала.

И бились мне в подметки: краб,

худой пакет, помёт, икра.

Волна обрушивалась с мола,

как тара с полок мегамолла,

взрывался пластик и картон

в количестве ста тысяч тонн.

Гранит захлебывался пеной,

и пёр, глуша гагар сиреной,

Горынычем, чей рык трояк —

трехтрубный крейсер на маяк.

И я был выброшен на берег

в одной из пятисот америк.

Свободы раб, простора вор —

я стал вам брат, солёный сор.

Мне довелось – стеная, горбясь

бежать, обгладывая глобус,

стелиться к точке нулевой,

кипеть – я брат тебе, прибой.

Поджарый рыцарь, образ чей сер —

я брат тебе, горластый крейсер.

Не груз, но глас сквозь муть и жуть

Ты нёс – и это тоже путь.

Не бог весть что – пройти по краю,

но лучшей доблести не знаю.

И я шагал – под грай и вой,

и будто слышал за спиной:

«Не бзди, не парь, не сожалей —

три правила, беглец беспечный.

Сейчас подлечим дух калечный:

иди, смотри, вдыхай, шалей».

***

…но есть ещё восток,

где на исходе понта

алеет кровосток

такого горизонта,

что хочется лететь,

преобразившись в парус,

взять всё, и даже смерть

не оставлять на старость.

Но есть ещё заря,

горящая, как примус,

эпический разряд,

плюс, победивший минус.

Воспринимай навзрыд,

как резаная рана

торжественно горит

у края океана!

Но есть ещё весна,

триумф Пигмалиона:

рыбак кидает снасть

в распахнутое лоно

взволнованной волны.

Ее плева тугая

поспешно сеть пленит

в глубины увлекая.

Но есть ещё любовь:

она, прости за рифму,

подмешивает в кровь,

и уж, тем паче, в лимфу

такого первача,

эфира, жара, вара,

что хочется кричать

наперебой гагарам!

Пока ты здесь, пока

ты пишешь на колене,

пока бежит рука —

мой невеликий гений,

уверуй в эту блажь,

порыв, прорыв, отвагу,

мусоля карандаш,

корябая бумагу.

Камчатка

Так далеко, что, кажется, нигде

моя страна спускается к воде

и исчезает под покровом глянца,

поскольку невозможно продолжаться.

Так высоко, что, кажется, звезде,

и той там не дано обосноваться,

стоит поэт и чешет в бороде,

шепча благоговейно:

– Обоссаться…

Наверно, это буду я, о ком

вам эти строки мало что доложат.

Ну пусть не я, но кто-нибудь похожий.

Ведь где еще так ощутишь всей кожей,

как, опасаясь море потревожить,

туман течет смущенным молоком?

***

Если хочешь, стремись, неофит,

к небесам,

ну, а мне и внизу не Аид,

но Сезам,

раз зима расплескала нефрит

по глазам,

будет море зеленого цвета.

Что по поводу робинзонад,

Робинзон?

Как насчет, Одиссей, сиренад

в унисон?

Над волной, как назло, то пассат,

то муссон,

не сезон, но не будем об этом.

Если хочешь, из дольних пещер

воззови:

– Отчего ты такой изувер,

визави?

– На войне, типа, ком а ля гер,

шурави, —

нам ответит незримый создатель.